Мы проезжаем магазин на углу, где мы с Саскией постоянно покупали мармеладных мишек. Я снова смотрю на небо. Саския тоже мигрирует, как птицы. Только вот про ее возвращение я ничего не знаю.
Мама тормозит у автобусной остановки, и Джек поспешно вылезает из машины. Он бежит, чтобы догнать Кроуви и Рава, которые уже заходят в школу. Я чуть не сворачиваю шею, чтобы встретиться взглядом с Кроуви, но он уже повернулся ко мне спиной, и я вижу только его школьный джемпер и длинные волосы. Мама поворачивается ко мне и ждет, чтобы я поцеловала ее в щеку.
— У тебя и без Сас все будет в порядке, — говорит она. — Подружишься с кем-нибудь еще, вот увидишь.
Я в этом не так уверена.
Первым уроком у нас рисование и проектирование, и место рядом со мной, где всегда сидела Саския, теперь пустует. Обычно мне нравятся уроки рисования, потому что только в этом предмете я хорошо разбираюсь, но, когда Саскии нет рядом, все как-то не так. Парни с задних рядов смотрят на меня, когда я вхожу в кабинет, а миссис Дайвер мне сочувственно улыбается. Я раскидываю альбом и остальные свои вещи по всей парте, чтобы рядом точно никто не сел.
— Сегодня мы продолжаем тренировать очень полезный навык наблюдательности, — говорит миссис Дайвер.
Она раскладывает по партам разные фрукты, и все начинают стонать. В прошлом году мы уже занимались натюрмортами.
— Эти навыки помогут нам при подготовке главного проекта в этом семестре, — продолжает она. — Он будет связан с движением и полетом, а также с проектированием летательной модели.
Я поднимаю на учительницу глаза, и как раз в этот момент она кладет мне на парту сморщенное яблоко.
— И какое же отношение к полету имеет яблоко? — бормочу я.
— Запомните: хорошая база в виде наблюдательности очень помогает нам в проектировании. — Она подмигивает мне и идет обратно, к карандашному портрету Леонардо да Винчи, который висит у нее над столом. — Помните Лео — величайшего художника всех времен? Прежде чем переходить к изготовлению моделей, он создавал тысячи чертежей на бумаге. О некоторых из этих рисунков мы поговорим на следующем уроке.
Учительница с любовью смотрит на его старое, морщинистое лицо, будто на этом плакате изображен ее отец, а не человек, с которым она не встречалась ни разу в жизни.
Я гляжу на свое яблоко. У него мягкая коричневая кожица и дырочка в том месте, где в него вгрызся червяк. От яблока исходит сладковатый прелый запах, и мне совершенно не хочется смотреть на этот предмет до конца урока. Я очень быстро набрасываю свой рисунок.
— Постарайтесь как-то оживить свою работу, сделать изображение как можно объемнее. — Миссис Дайвер все болтает и болтает, жестикулируя, как делает всегда, когда бывает взволнована.
Я отворачиваюсь и смотрю в окно. Все еще идет сильный дождь, небо серое, как асфальт. Интересно, куда могли улететь лебеди при такой погоде? Я представляю, как они жмутся поближе друг к другу, прячут голову под крыло. Думаю, смог ли папа доехать до больницы в такой сильный дождь.
Мне слышно, как смеются парни на задних рядах, болтая с Софией, нашей новой одноклассницей. Думаю, они подкалывают ее из-за произношения, выдумывают шутки про диджериду[1] и сериал «Соседи». Наверное, мне надо было предложить ей сесть со мной, чтобы она могла немного выдохнуть. Но я этого не делаю. Не хочу, чтобы кто-то был рядом со мной. Пока совсем не хочу. Не пущу сюда никого, кроме Саскии. Мне кажется неправильным, что у нас в классе так быстро появилась новенькая, как будто ей на замену. Я скрещиваю руки на парте, кладу на них голову и слушаю, как дождь стучит в оконное стекло. Похоже на звуки, которые издают лебеди, когда взлетают с пруда, а их перепончатые лапы шлепают по воде.
Глава 7
Почти всю неделю папа курсирует между домом и приемной врача, сдает какие-то анализы, пытается выяснить, что с ним такое. Утром в субботу, когда я стою на кухне перед тостером и жду, пока поджарятся два кусочка хлеба, папа окликает меня. Но, вместо того чтобы рассказать мне о своей болезни, он говорит:
— Давай поедем сегодня в заповедник? Найдем лебедей и сделаем несколько фотографий.
— Каких еще фотографий?
Он машет у меня перед носом листком бумаги, и, чтобы прочитать, что там написано, мне приходится выхватить его у папы. Оказывается, он напечатал какое-то официальное письмо.
— Я написал в городской совет, — объясняет он. — Рассказал им, что произошло с лебедями из-за новой линии электропередачи. Но теперь нам в качестве доказательства нужны снимки.
И он улыбается с довольным видом.
— А с тобой уже все в порядке? — спрашиваю я. — Ты же сдавал анализы и всякое такое…
Папа закатывает глаза.
— Я что, выгляжу больным?
Я медленно качаю головой. И правда не выглядит. Уж точно не сейчас, когда он скачет по кухне и придумывает нам план действий.
— Но мама сказала…
Папа пожимает плечами:
— Пока доктора не выяснят, что со мной не так, я не собираюсь ни из-за чего волноваться. Может, это все — вообще ложная тревога.
Он видит, что я продолжаю сомневаться, и, вздохнув, облокачивается о столешницу.
— А если мы потом поедем в парикмахерскую и сделаем тебе стрижку? — Скрестив руки на груди, папа ждет ответа.
Значит, он все слышал. Сколько раз я просила маму сводить меня к парикмахеру!
— Мама тебя убьет, — говорю я, но уже начинаю смеяться.
Папа хмурится, как бы что-то обдумывая.
— А я скажу, что ты попросила меня свозить тебя перед тем, как я лягу в больницу.
— В больницу? — Тостер тихо щелкает. Но про тосты я не думаю, я смотрю на папу. — Какую еще больницу?
Папа обходит меня, достает из тостера хлеб и сразу бросает на стол, чтобы не обжечь пальцы.
— Ничего страшного, — быстро говорит он. — Они хотят вставить мне в сердце какую-то трубку, чтобы посмотреть, что там происходит.
— Звучит страшно.
— Но это займет всего один день, может быть, даже всего пару часов. — Папа улыбается мне, а потом протягивает руку и берет прядь моих волос. — Ну что, сначала заповедник, потом стрижка?
Он наматывает прядь волос на палец, а потом отпускает, и прядь стремительно распрямляется снова. Я внимательно смотрю на него.
— А если в заповеднике что-нибудь случится?
«Как в прошлый раз», — хочу добавить я, но не произношу этого вслух.
— Да что может случиться? И вообще, ты что, не хочешь найти лебедей?
Я киваю:
— Конечно, хочу. Но…
— Тогда решено.
Папа берет со стола тосты и бросает их мне. Я успеваю поймать оба. Потом лезу в холодильник за маслом. Стараясь не испачкать хлеб остатками бутербродной пасты, кладу его на грязную тарелку, которую не убрал за собой Джек, и разрезаю кусок на четвертинки. Папа протягивает руку и хватает одну из них.
— Эй! — Я хлопаю его по руке, но он отскакивает быстрее, чем я успеваю выхватить у него хлеб.
Он улыбается слегка смущенно.
— Сегодня мы обязательно найдем эту стаю, — говорит он. — Я это чувствую. Поищем сначала в заповеднике. Но в окрестностях есть и другие озера, которые стоит проверить. Для начала посмотрим на том, которое прямо за больницей.
Папа с хрустом откусывает кусок тоста, а я отодвигаю от него тарелку, пока он больше ничего у меня не стащил. Он действительно сегодня выглядит здоровым. Похож на себя. Может, он и прав, говоря, что все это — только ложная тревога.
Глава 8
Спустя несколько часов я сижу в машине, откинувшись на спинку сиденья, и смотрю на мелькающие за окном улицы. Субботние покупатели в теплых куртках снуют по магазинам. Я наклоняюсь вперед и включаю посильнее обогрев в машине. Слышу, как урчит у папы в животе, сую руку в карман, нащупываю там завалявшийся с прошлой поездки леденец и протягиваю ему.
— Что будем делать с волосами? — спрашивает папа, перекатывая конфетку во рту, а потом с хрустом раскусывает ее. — Нужно постричь совсем коротко, чтобы торчали ежиком. Тогда ты и правда будешь похожа на птенчика, птенчик.
Я именно так и хотела сделать: чтобы волосы стояли торчком, как у мультяшного героя. Будет смотреться необычно.
— Буду звать тебя хохлатой уточкой, — смеется папа. — Только давай не будем красить прядь в белый цвет, ладно?
Я достаю из кармана телефон и набираю Саскии сообщение: хочу спросить ее мнение. Папа сворачивает на парковку и глушит мотор. Он оборачивается, чтобы взять фотоаппарат с заднего сиденья.
— Готова?
— Да. А ты?
Вокруг припарковано еще пять машин. Хорошо, что рядом будут люди: вдруг папе опять станет плохо? Мы молча идем по тропинке: прислушиваемся, не кричат ли лебеди. Папа смотрит на небо, одну руку уже положил на бинокль. Я тоже поднимаю голову, высматривая ту молодую серую самку, которую мы видели в прошлый раз. За папой я тоже приглядываю. Но если он и чувствует себя плохо, то виду не подает. Я зажмуриваюсь на несколько последних секунд, перед тем как мы сворачиваем за угол и выходим к озеру.
Лебедей нет. На озере пусто, только парочка лысух ныряет под воду и выныривает обратно. Папа вздыхает.
— Но проверить стоило, — говорит он. — И в других частях заповедника тоже нужно посмотреть.
Он слегка улыбается, старается скрыть разочарование.
Мы идем по главной дороге вокруг озера, мимо реки, к той стороне, где теперь стоит электростанция; нужно дойти до проводов, на которые наткнулись лебеди. Я вспоминаю, как выглядели птицы, которые летели тогда прямо на нас. Казалось, их не остановить.
Камыши все еще примяты в тех местах, где они упали. Папа идет прямо к кромке воды и начинает фотографировать. Я отхожу. На тропинке виднеются перья. Наверное, здесь побывала лиса и утащила мертвых птиц.
— Вон там осталось крыло, — повернувшись, говорит папа непривычно высоким голосом. — На нем видны следы от ожогов. Совету придется повесить сигнальные шары, когда они увидят эти фотографии.