Дедушка достает из шкафа несколько спальных мешков и спрашивает, где мы хотим спать:
— В гостевой спальне или здесь, на диване? Либо можете заночевать в старом доме.
Я вспоминаю, когда последний раз оказывалась в старом доме: с папой, дедушкой и тем лебедем. Интересно, он там и умер? И, кстати, где он сейчас? В холодной комнате на заднем дворе? Лежит там, вытянув шею, ледяной и одеревеневший. Меня пробирает дрожь.
— Я лягу в гостевой комнате, — говорю я.
Джек бросает на меня недовольный взгляд.
— Отлично, тогда я буду спать в старом доме.
Но я знаю, что ему одному уснуть не удастся. Ведь там в каждом уголке — призраки умерших животных. В конце концов он переберется на диван.
Когда телевизор переключают на программу об авиакатастрофах, я решаю уйти спать пораньше. Поднимаюсь по лестнице в свою комнату. Расстилаю спальный мешок на голом матрасе, ставлю стакан воды на тумбочку у кровати. На всем лежит слой пыли, толстый, как мох в лесу, пахнет старой одеждой и пустотой.
Здесь все совсем не так, как в нашем доме в центре города. Не слышно ни шума машин, ни посетителей паба, ни полицейских сирен. Я лежу тихо, но за окном только ветер, качающий ветки деревьев. Сейчас не слышно даже приглушенного бормотания телевизора. Наверное, дедушка и Джек уже тоже легли.
Я смотрю на дорожки лунного света на ковре. От этого меня не клонит в сон. Я лежу и думаю о том поле с лебедями и вспоминаю, как упал папа. А потом поступаю как обычно, когда мне не спится: закрываю глаза и представляю себя совсем маленькой, ребенком, которому еще читают книжки на ночь. Воображаю, что рядом со мной сидит папа с толстым томом сказок Ханса Кристиана Андерсена на коленях. Он знает, какую сказку я хочу послушать, еще до того, как успеваю об этом сказать: «Дикие лебеди». Откинувшись на подушку, я слушаю, как папа читает строки, которые я знаю наизусть. Это история о братьях, превращенных в лебедей. Только для них это не благо, а наказание. Сестра должна спасти их, соткав для них волшебные рубашки. Картинки в книжке очень красивые, романтичные, в светлых пастельных тонах; крылья лебедей по краям — серебристые и золотистые. Папа всегда понижал голос, читая тот отрывок, где сестре приходилось ткать рубашки из крапивы. И в конце он обычно казался немного расстроенным, как будто ему не хотелось, чтобы братья-лебеди снова превратились в людей.
Я поворачиваюсь на бок и прижимаюсь щекой к пахнущей плесенью подушке. Думаю о том, спит ли сейчас папа, стало ли ему хоть немного лучше. Сжимаю руки и тихо надеюсь, что ночью не случится ничего плохого. Потом достаю из сумки телефон и кладу на подушку: вдруг мама позвонит. Включаю на нем звук. Мне по-прежнему не спится.
Я закрываю глаза и жду. Вытягиваю руку на подушке, касаюсь телефона: так я почувствую, если он начнет соскальзывать. Вспоминаю Гарри и пакет с жидкостью, который он возил за собой; трубки, идущие к его руке. Представляю, что мне тоже нужно возить за собой пакет с жидкостью, только в нем не соляной раствор, а сон; попадая в меня через трубочки, он делает меня неповоротливой.
Глава 13
Мне снятся лебеди. Их сотни, и они летят один за другим, вытянувшись в две длинные-длинные вереницы. Я стою на земле и считаю пролетающих лебедей. Один, два, три… Но как только я присваиваю птице номер, она перестает бить крыльями. Падает с неба. Кружится в воздухе и плюхается в озеро. Я стараюсь остановить счет. Трясу головой, пытаясь закрыть рот. Но продолжаю произносить цифры.
Птицы не перестают падать.
Их убиваю я, я знаю это. Они умирают по моей вине. Но я не могу остановиться.
Глава 14
Проснувшись, я понимаю, что вся горю. Спальный мешок сбился в ногах. Я ложусь на спину и смотрю в потолок, стараясь прогнать образы падающих с неба лебедей. Сначала даже не понимаю, где нахожусь. Потом вспоминаю.
Папа.
Я у дедушки.
Я смотрю на телефон на подушке. Там сообщение от мамы. Мне становится дурно. Когда я беру телефон, руки дрожат,
«Позвони, когда проснешься, солнышко. Папе немного лучше. Люблю тебя. Целую, мама».
Я медленно выдыхаю. Смотрю на часы — 7:30. Неделю назад в это время я просыпалась, чтобы поехать с папой встречать лебедей. Кажется, это было в другой жизни.
Надеваю вчерашнюю несвежую одежду. Провожу пальцами по волосам: в них застряли травинки и какая-то грязь. Спускаюсь вниз и расталкиваю Джека. Он моргает, пытаясь сфокусировать взгляд, а потом его глаза расширяются — он тоже вспоминает, что случилось с папой. Я киваю.
— Да, — говорю я ему. — Тебе это не приснилось.
Дедушка уже на кухне, ставит на плиту маленький серебристый кофейник.
— Звонила ваша мама, — говорит он. — Скоро отвезу вас туда. Кажется, папе за ночь стало немного лучше.
Диг ходит за своим хозяином по пятам, пытается усесться ему на ноги. Дедушка протягивает мне чашку. Кажется, кофе очень крепкий. Дома я никогда не пью кофе, только какао и иногда чай.
— Сахар, да? — Дедушка подталкивает ко мне сахарницу.
Сахар слипся в большие комки, но мне удается набрать ложку. Я задумчиво сижу с чашкой в руках и не знаю, нужно ли мне сейчас что-нибудь говорить. Мне хочется спросить дедушку, волнуется ли он за папу; похоже ли происшедшее на то, что случилось с бабушкой. Но я просто размешиваю сахар в чашке и смотрю в окно на поля за дедушкиным домом. Вижу то место вдали, где поле превращается в дедушкино озеро.
Я прищуриваюсь: что это там? И даже закашливаюсь от неожиданности. Там птицы! По виду похожи на лебедей. Кликуны? Не успев сообразить, что делаю, я уже быстро оглядываю кухню в поисках бинокля. Но, конечно, его здесь нет; дедушка уже сто лет не интересуется птицами. Однако он тоже подходит к окну, встает рядом со мной и смотрит туда же, куда уставилась я.
— Это просто гуси, — говорит он.
Я внимательно смотрю, жду, не упадет ли солнечный свет на их перья, чтобы понять, какого они цвета. Но дедушка прав: оперение у птиц не белое. Это гуси, а не лебеди. Вероятно, канадские.
— Помойные птицы, — бормочет дедушка. — Фермеры не смогут сеять озимые, если не получится защитить от них поля.
Он качает головой и крепче обхватывает пальцами кофейную кружку. Я удивлена тем, сколько злости в его голосе. Раньше он любил птиц — любых птиц. Именно с дедушкой я впервые наблюдала за одной из них. Это была всего лишь зарянка, но благодаря дедушке она показалась мне совершенно удивительной. Он остановил нас и прижал палец к губам, чтобы мы замолчали. Зарянка повернула голову и посмотрела прямо на меня. Я боялась дышать до тех пор, пока она не улетела.
Но сейчас дедушке совсем не интересно наблюдать за гусями. Он идет в гостиную, останавливается рядом с Джеком и тоже пытается его растолкать. Но Джек не спит, он просто лежит на диване. Я захожу в комнату и сажусь рядом; протягиваю брату чашку с кофе, который сварил для меня дедушка. Джек берет ее, не говоря ни слова. У него на щеке отпечатался след от дивана.
— Горячо, — говорю я.
Но он заглатывает кофе, не успев его даже распробовать. Похоже, за всю ночь он не сомкнул глаз.
Глава 15
Дедушка везет нас в больницу. Всю дорогу я всматриваюсь в поля, пытаюсь заметить что-то, о чем можно будет рассказать папе. Лебедей там нет. В пустом сером небе тоже не видно никого, кроме чаек. Дедушка не сводит глаз с дороги.
Он не паркуется, а просто притормаживает у входа.
— А ты не зайдешь? — спрашиваю я.
Дедушка качает головой:
— В другой раз. Ты же помнишь, я не люблю больницы.
Джек с размаху захлопывает заднюю дверь. Мы с дедушкой смотрим, как он топает ко входу. Я медленно отстегиваю ремень и замираю, уже положив руку на ручку двери.
— Хочешь, я передам что-нибудь от тебя папе?
— Да, если хочешь.
Но дедушка не говорит, что именно передать.
Он щурится: солнечный луч падает ему на лицо через лобовое стекло. Сейчас я злюсь на него так же, как мой брат. Нельзя же ненавидеть всю жизнь больницы только потому, что в одной из них когда-то умерла бабушка. К тому же если сам ты ветеринар. У него же была своя клиника, где он видел и кровь, и операции, и все эти ужасные процедуры.
— Ну, тогда до встречи, — бормочу я.
И бегу догонять Джека. Мы заходим не через приемное отделение, и я этому рада. Мы пересекаем большой холл, который я нашла в прошлый раз. Сегодня здесь все немного иначе, нет такой суеты. Я вижу табличку, которую не заметила в прошлый раз: «Главный вестибюль больницы». Смотрю на ряд синих пластиковых кресел рядом с искусственной пальмой, ищу глазами Гарри, но обнаруживаю только двух пожилых дам и мужчину с ходунками. И никаких парней с капельницами и глазами каштанового цвета. Я осматриваю и все остальные кресла. Может быть, я просто придумала его. Ведь это действительно довольно странно — что он так запросто подошел тогда ко мне и заговорил.
Джек ждет в коридоре под табличкой, на которой написано: «Ко всем отделениям». Скрестив руки на груди, он говорит:
— А подольше ты не могла идти? За это время папа уже мог умереть.
И сразу отводит глаза: ему становится стыдно за сказанные слова. Потом поворачивается, взлетает по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и забегает в лифт. Придерживает для меня дверь. А я смотрю на список отделений на табличке рядом с лифтом: онкология, урология, флеботомия.
— Откуда ты знаешь, куда идти? — спрашиваю я.
— Мне мама сказала.
Мы выходим на третьем этаже, и Джек ведет меня по широким светлым коридорам. По обеим сторонам таблички и стрелки, указывающие путь к отделениям с еще более сложными названиями. Я понятия не имею, что они все означают.
Джек замирает перед закрытой дверью. Рядом на стене висит табличка с надписью «Кардиологическое отделение».
Из дверей выбегает мама. Она прижимает нас к себе, а потом проводит внутрь. Останавливается у большой стойки, расположенной в полукруглом холле. Сразу позади стойки видны три большие палаты с кроватями, и повсюду мелькают медсестры.