— Всю его что?
— Я… писала книги и тому подобное, чтобы оплатить наши счета. Отец сейчас работает над иллюстрированной серией, для которой я, кстати, рисовала все картинки, но дело это чрезвычайно сложное и долгое, а финансируется оно по подписке. И я не думаю, что эта самая подписка, хотя и очень дорогая, принесет нам больше денег, чем все его предыдущие труды. А мне почему-то кажется, что вы не умеете рисовать орхидеи?
— Не могу сказать, будто когда-либо…
— А я, значит, должна бросить незаконченные иллюстрации и всю свою недоделанную работу только ради того, чтобы выйти за кого-либо замуж?
— Я никогда не говорил…
— И передать всю отцовскую работу в руки человека, который даже не знает, как правильно называется наперстянка?
— Это была всего лишь шутка, уверяю вас.
— Да. Вот именно. Именно так я себя и чувствую. Как будто я должна передать все, что сделала и чего добилась, в руки более подходящего ассистента только потому, что у меня есть пестики!
— Пестики?
— Как будто кто-то счел их менее важными, нежели тычинки!
— Тычинки?
— Разве вы не понимаете, насколько это возмутительно?
— Я вижу, что вы вне себя от негодования.
— Чрезвычайно.
Он вновь встал и поклонился.
— Вы буквально кипите от гнева. Но, как мне представляется, это я вам помогаю, причем безвозмездно, а не наоборот.
Если бы он не занял мое место без спросу, я бы, пожалуй, смогла сполна оценить его чувства.
— Благодарю вас, мистер Тримбл. – Наконец-то передо мной промелькнул образ того человека, с которым я познакомилась в ходе нашей с ним переписки.
— Итак… вы согласны? Я имею в виду, набросать вашу схему учета?
Я вдруг почувствовала, как краска гнева заливает мне лицо.
— Вы что же, не поняли ни единого слова из того, что я вам сказала? Мой ответ – нет!
В кои-то веки дверной колокольчик зазвенел в самый подходящий момент.
Мистер Тримбл кивнул в сторону переднего холла:
— Я открою, пожалуй?
— Будьте так любезны. – Я вновь взялась за трактат с намерением все-таки прочесть его, но тут в комнату вошел адмирал. Он замер на месте как вкопанный, окинув меня взглядом с головы до ног.
— Я надеялся, что к этому времени ты будешь готова, моя дорогая.
Я встала:
— Я готова.
— Я полагал… То есть, я надеялся… Разве не говорили мы по поводу парадной формы только сегодня днем?
— Именно в этом я ездила в Лондон в прошлом году.
— Да… Но разве у тебя не осталось ничего из того, что ты носила, пока была в самом Лондоне? Что-нибудь такое… что блестит и переливается?
Блестит и переливается? Или двух рядов латунных пуговиц на моем корсете ему уже недостаточно?
— У меня есть только это. Но этому платью всего год, и оно очень прочное.
В нашу беседу вмешался мистер Тримбл. И довольно бесцеремонно, по моему мнению.
— Ваш дядя имеет в виду, что вы надели дорожное платье, мисс Тримбл, тогда как в это время суток полагается надевать вечернее платье.
— Совершенно верно, молодой человек. Благодарю вас.
— Я решительно не понимаю, почему это не годится. Если я надела его вечером, тогда, по определению, оно становится вечерним платьем, не так ли?
Но мистер Тримбл упрямо покачал головой:
— Думаю, что ваше определение выглядит куда буквальнее общепринятого.
— Но оно выполняет свою роль, разве не так?
Мой дядя нахмурился.
— Для каждой работы существует надлежащая форма одежды, дорогая Шарлотта. Ты не можешь командовать кораблем, если на тебе форма гардемарина.
— Надлежащая или нет, но это – последняя обновка в моем гардеробе.
Мистер Тримбл вновь позволил себе беспардонное вмешательство:
— А как насчет… Что вы надеваете, когда идете в церковь, например?
— Просто… обычное платье.
— Быть может, ваше «обычное платье» окажется более удачным выбором.
— Если вы настаиваете.
— Настаиваю.
Я устремила взгляд на дядю:
— В таком случае вам придется дать мне еще несколько минут.
На самом деле я решительно не понимала, из-за чего разгорелся весь этот сыр-бор. Адмирал просил меня надеть что-нибудь стильное, а лондонский наряд как раз и был моей последней обновкой. Не то чтобы я так уж желала эту вещь; вовсе нет, он сам настоял на ней, когда узнал, что мы едем в столицу. Более того, он сам заказал и оплатил ее. Но сейчас я со вздохом сняла ее и окинула взглядом свой гардероб.
Первым шло зеленое платье в полоску, расшитое примулами и отороченное лентой. Вторым висело светло-голубое платье, скроенное так, словно на него накинут жакет. Хотя последний был намертво пришит к корсету и даже не распахивался, что, по вполне понятным причинам, приводило меня в ярость.
Поскольку погода была прохладной, я остановила свой выбор на наряде с ложным жакетом, хотя на то, чтобы застегнуть его, у меня ушло некоторое время. Мне пришлось повернуться спиной к зеркалу и попадать в крючки, держа в одной руке специальный фиксатор, а во второй – приспособление для застегивания. Я была вынуждена изрядно поломать голову, прежде чем сумела разработать этот метод. После смерти матери иного выхода у меня не было. Покончив с крючками, я достала шляпку, весьма походившую на футляр для сбора растений с откинутой крышкой, завязала ленты под подбородком и вернулась в малую гостиную.
Ожидай я восхищенных возгласов и комплиментов, меня бы ждало горькое разочарование.
Адмирал нахмурился:
— Разве у тебя нет чего-нибудь… более пышного? Или хотя бы с блестками?
— С блестками? Нет.
— Пожалуй… пожалуй, будет лучше, если мы сегодня никуда не поедем, дорогая. Я пошлю записку с извинениями и…
— Это никуда не годится. – Мистер Тримбл таращился на меня во все глаза, а потом шагнул вперед и кивком указал на мою юбку. – Это – дневное платье, а не вечернее. Вам нужно что-нибудь более… У вас есть хотя бы нижние юбки под ним?
Мне совсем не понравилось, что некто вздумал читать мне лекции о женской моде, будучи при этом всего-навсего овцеводом. Из-за его роста и широченных плеч со стороны могло показаться, будто он угрожающе навис надо мной. Я вдруг ощутила себя крайне… непривычно.
— Нижние юбки? А зачем?
— Потому что так принято. По крайней мере, было принято, когда я уезжал в Новую Зеландию, и я не заметил, чтобы эта мода сильно изменилась.
Я не носила нижних юбок. Принципиально. Я их презирала. Они всегда запутывались у меня вокруг лодыжек, разве что иногда поддевала те, которые были куплены в годы юности, а теперь ужасно жали в талии.
— Но я не смогу и шагу ступить, если надену их!
— Смысл не в том, чтобы расхаживать, а в том…
— То есть, я должна буду стоять на месте? Но для чего я тогда вообще иду на этот званый ужин?
— Это к делу не… – Он вдруг с большим интересом уставился куда-то прямо мне под грудь. – Это… Кстати, что это такое? Я имею в виду это большое пятно у вас на лифе.
Я попыталась взглянуть на себя, но мне мешала грудь.
— Затрудняюсь ответить.
Взяв карманную лупу, которую мистер Тримбл оставил на столе, я приложила к ней с обратной стороны книгу. Наведя ее на свою грудь, я сразу же узнала пятно по отражению.
— Это – капелька черной туши. Обычно я надеваю халат, когда работаю с иллюстрациями, но в тот день в минувшем месяце…
— Черная тушь? – В голосе мистера Тримбла прозвучало неприкрытое негодование. – Ваше платье безнадежно испорчено.
Я презрительно фыркнула:
— Ничего страшного. Я приобрела его всего несколько лет назад. И до сих пор это платье меня вполне устраивало.
— Если пятно не удастся вывести, платье погибло безвозвратно.
— Что ж, сегодня его вывести уже не удастся, к тому же, оно совсем маленькое. – Я вновь взглянула на отражение в карманном увеличительном стекле. – Оно лишь немногим больше моего большого пальца. Самое обыкновенное пятнышко, и я, честно говоря, не совсем понимаю…
— В таком случае сделайте нам всем одолжение и накиньте нечто вроде мантильи. У вас ведь есть мантилья, не правда ли?
— Есть. Разумеется, есть.
Адмирал прочистил горло. Лицо его побагровело.
— Если мы не поспешим, то непременно опоздаем, а, как известно, точность – вежливость королей.
Взбежав вверх по лестнице, я сорвала с крючка свою накидку, а заодно надела и нижнюю юбку.
В передней мистер Тримбл остановил меня, положив мне руку на локоть. Развязав ленты, которыми шляпка крепилась к моей голове, он снял ее:
— Это – шляпка для прогулок в карете.
— Этого не может быть. Для чего, спрашивается, я бы покупала шляпку для прогулок в карете, если у нас нет экипажа? Это просто верх нелепости.
— Просто такую шляпку следует надевать для дневной прогулки вместо… Не обращайте внимания. Вам лучше пойти совсем без нее. Разве что… – Он увлек меня в малую гостиную и подвел к комнатному застекленному террарию, в котором я выращивала фаленопсисы[26]. Приподняв крышку, он безжалостно сорвал один из них.
— Но это… это мои орхидеи! Я была бы чрезвычайно вам признательна, если бы вы не утруждали себя заботой о вещах, кои… кои вас совершенно не касаются! – Я выращивала их несколько месяцев, чтобы иметь живой образец, с которого можно было бы рисовать иллюстрации с натуры. Но, пожалуй, теперь это уже не имеет большого значения, раз уж мне вообще не доведется более рисовать ничего и никогда.
А он бесцеремонно воткнул цветок мне в волосы над ухом:
— Как мы с вами договорились, мисс Уитерсби, это я вам помогаю, причем во всем.
Преимущество цветка над шляпкой заключалось в том, что он был намного легче. Но даже при этом я не могла заставить себя простить мистера Тримбла за то, что он погубил мою орхидею.
В пути на званый ужин адмирал, что называется, накручивал себя, пока не впал в состояние угрюмого беспокойства. Как правило, это предшествовало рассуждениям о политике империи в общем или политике правительства в частности, которую он полагал ошибочной. Но, когда мы свернули с дороги на подъездную аллею, он вдруг сделал весьма неожиданное заявление: