Слово древней Руси
Непривычная литература
Древнерусская, а точнее русская средневековая, литература отодвинута от нас вдаль не только во времени. Нас отгораживает от нее весь опыт чтения, «испорченный» современной литературой.
Чтобы научиться ее читать и войти в ее непривычный мир, нужно приобрести новый читательский опыт. А для начала приведем наставление средневекового автора своему читателю: «Когда читаешь книгу, не стремись быстро дочитать до другой главы, но подумай, что говорят в книге прочитанные слова, и трижды обращайся к одной и той же главе. Делай так, чтобы не только на устах, но и в сердце твоем оседали слова книги…»[1]
С принятием христианства на Руси появились письменность и литература, сначала это была литература переводная, пришедшая из Византии в южно-славянских переводах, но очень скоро появилась и своя, оригинальная. Произведения переписывались от руки и распространялись в копиях — списках, многие произведения таким образом неоднократно переписывались не одно столетие.
Древнерусская литература разделялась на две большие части — церковную, используемую при богослужении, в монастырском обиходе, и светскую. О церковной литературе нам известно больше: памятники церковной письменности постоянно переписывались, сохранялись, необходимость в них поддерживалась церковью.
О светской литературе известно меньше, особенно о светских произведениях раннего периода. Можно думать, что этот пласт литературы был достаточно обширен, однако отношение к светской литературе не было слишком бережным. Вот судьба некоторых ранних памятников светской литературы: «Слово о полку Игореве» сохранилось в одном дефектном списке предположительно XVI в., да и тот погиб в пожаре 1812 года, «Поучение» Владимира Мономаха дошло в одном списке, а «Слово» и «Моление» Даниила Заточника (две редакции XI–XIII вв. одного памятника) сохранились лишь в поздних списках.
Отличий древнерусской литературы от современной много. Во-первых, это литература в основном анонимная: в Древней Руси не было такого понятия, как авторское право. Мы можем назвать некоторых древнерусских авторов: митрополита Илариона, летописца Нестора, загадочного Даниила Заточника; его тезку, паломника Даниила, автора «Хожения»; князя Владимира Мономаха, самого царя Ивана Грозного, Ермолая-Еразма, автора «Повести о Петре и Февронии»; некоторые другие имена восстанавливаются благодаря скрупулезному труду историков, источниковедов, филологов, ведь творчество древнерусского писателя было принципиально анонимно — авторы не стремились к известности (как осуждающе писал митрополит Иларион, это «есть пример дерзости и желание славы»), а хотели послужить Богу и ближним. Однако нельзя думать, что древнерусские произведения лишены индивидуального начала: оно неизменно проявляется в талантливом произведении, но оно не было самоцелью. Кроме того, последующие переписчики нередко выступали вольными или невольными соредакторами автора и при переписывании вносили что-то свое, поэтому, читая древнерусское произведение, важно знать, с какой редакцией мы имеем дело — с ранней, наиболее близкой к авторскому тексту (автографов древних авторов практически не сохранилось), или с поздней, но, возможно, по-своему интересной. Бывает и так, как, например, в случае со «Словом» и «Молением» Даниила Заточника, что пока невозможно определить, какая редакция — «Слово» или «Моление» — первична, а какая вторична, и какой текст, в конце концов можно признать авторским.
Во-вторых, древнерусская литература — это литература без вымысла, в ней ничего не «придумывается», она написана не для развлечения, а для поучения, назидания. Поэтому о чем бы ни шла речь в средневековом произведении — об огненных столпах, о надоедливых бесах, о всевозможных чудесах, — во все это автор и его читатели верили и воспринимали как документальное свидетельство и соответственно не старались сознательно приукрасить свой рассказ за счет вымысла, «присочинив» что-нибудь, напротив, старались описать либо то, чему сами были очевидцами, либо то, о чем можно было узнать из достоверных источников, рассказов современников событий, письменных свидетельств. Не следует удивляться однако тому, что в числе таких «документальных» свидетельств в литературу попадали легенды и мифы, ведь и миф, и легенду средневековый человек воспринимал как реальность.
В-третьих, важно понять, что в большинстве случаев древнерусского автора (особенно церковного писателя) при описании земных событий интересовало проявление небесного, сакрального в земной жизни. Причины изменения в земной жизни древнерусский человек находил на небесах, однако на протяжении веков представление о соотношении земного и небесного менялось. На раннем этапе (X–XI вв.), в представлении древнерусского человека, мир идеальный существовал практически рядом с миром реальным и выражал себя в символе. Отсюда особый художественный строй произведений, его наполненность символами, идущими от Священного Писания: библейские Агарь и Сарра — символы Ветхого и Нового заветов, камень — символ Христа, олень — символ стремящейся к Богу души и одновременно тоже символ Христа и т. д. Для памятников раннего периода — «Слова о Законе и Благодати» митрополита Илариона, переводного «Жития Евстафия Плакиды» — присуще особое мироощущение, для которого характерно гармонически-поэтическое восприятие действительности, вера в любовь и справедливость Бога и Его мира.
Однако очень скоро это равновесие было нарушено: новая религия не устранила противоречия между людьми: возникали феодальные раздоры, появился «новый Каин» (Святополк Окаянный, убивший своих братьев, Бориса и Глеба), а главное, на Русь обрушилась страшная беда — татаро-монгольское нашествие. Древнерусские книжники объясняли появление татар умножением грехов среди христиан. Плач «о погибели Русской земли» отразился во многих произведениях эпохи начала татаро-монгольского ига. Представление о гармоническом мире сменилось ощущением непреодолимого разделения мира небесного и реального, в котором человек оказался во власти земных сил и начал осознавать себя центром этого земного мира, начал вникать в череду причин и следствий несовершенной материальной жизни. Если раньше все объяснялось «Божьим соизволением» или «дьявольским прельщением», то теперь в древнерусские произведения все более стали проникать материальные обоснования поступкам героев, ходу событий. Например, Феврония из «Повести о Петре и Февронии» Ермолая-Еразма «врачует» князя Петра от струпьев, появившихся на нем из-за крови «неприязненного» (то есть имеющего отношение к дьяволу) змея, вовсе не обращаясь к Божьей помощи, а всего лишь дунув на горсть хлебной закваски. Трудно представить себе такой эпизод в раннем, да еще и житийном памятнике.
Эти тенденции окрепли к XVII в.: в литературе стал появляться откровенный вымысел, откровенная занимательность. Человек не перестал верить в Бога, но он стал больше полагаться на себя и собственный разум, стал приверженцем рационального в земной жизни. Начиналось Новое Время.
Четвертое отличие древнерусской литературы от современной состоит в особой роли канона. Канон в древнерусской литературе — это закрепленный традицией набор признаков, которым должно было обладать произведение того или иного жанра. Автор подчинен канону (так, как он его понимает) и через канон связан с текстами Священного Писания и текстами своих предшественников. «Мастером, хорошим писателем или художником, был тот, кто тщательно изучил нормы и правила и продолжает, а не нарушает существующую традицию. Рассказать о каком-либо новом событии так, чтобы это было предельно похоже на подобные рассказы авторитетных мастеров прошлого и соответствовало нормам и традиции, сказать новое, чтобы оно предельно походило на старое, — вот таков был предел мастерства», — писал Ю.М. Лотман, ученый, исследователь литературы и культуры[2]. Наиболее строго соблюдались канонические требования в церковной литературе.
Самым распространенным жанром церковной литературы было, пожалуй, житие. Житие — вообще особый жанр, достойный отдельного внимания, потому что он является одним из предтечей современного романа, некоторые из житий исследователи даже назвали «христианскими романами». Но, тем не менее, велика и разница между житием и современным романом! В центре внимания жития — подвиг веры, совершаемый конкретным историческим лицом или группой лиц. События русской исторической жизни неизбежно находили отражение в древнерусском житии, где подвигом веры могло стать подчинение младших князей старшему («Сказание о Борисе и Глебе»), мученическая смерть князя в Орде («Повесть об убиении в Орде Михаила Тверского»), миссионерство среди народов Сибири («Житие Стефана Пермского») и т. д.
Сюжет и композиция жития подчинены хронологической последовательности, часто это рассказ о всей жизни. Тогда он начинается с рождения или даже с событий, предшествовавших рождению. Святой, как правило, рождается у благочестивых родителей, его появление на свет сопровождается чудесными знамениями, в детстве он отличается от своих сверстников тем, что не хочет принимать участия в их играх, он прилежен в учении, он поражает окружающих знанием Священного Писания, далее описываются его духовные подвиги в зрелом возрасте, необычная смерть и посмертные чудеса. Следует понимать, что финальная смерть святого, порой мучительная, но всегда сопровождаемая чудесами, в христианском памятнике не воспринимается трагически, напротив, это знак Божественной отмеченности — святые таким образом достигают высшего блага, уготованного Богом человеку, — Царствия Небесного.
В современной литературе жанровые признаки жития продолжают жить во многих произведениях: глубокое понимание житийных памятников помогло Ф. Достоевскому создать образ «раннего человеколюбца» Алеши Карамазова («Братья Карамазовы»), переосмыслени