енно его литературные оттенки. Нами переведена, истолкована, а местами сокращенно пересказана только первая половина летописи, содержащая уникальные фольклорные рассказы о событиях кончая X в.
Использован текст летописи по изданиям: Летопись по Лаврентиевскому списку. 3-е изд. СПб., 1897; ПЛДР: XI — начало XII в. М., 1978. с. 23–277. Учтен подстрочный перевод летописи, опубликованный Д.С. Лихачевым в 1950 г. и неоднократно переиздававшийся (Повесть временных лет. М. — Л., 1950. Ч. 1. (Литературные памятники). с. 205–404).
Сказание о Борисе и Глебе[130]
Сказание и страдание и похвала святым мученикам Борису и Глебу.
Господи, благослови, Отче!
«Род праведных благословится, — говорил пророк, — и потомки их благословенны будут»[131].
Так и свершилось незадолго до наших дней при самодержце всей Русской земли Владимире, сыне Святославовом[132], внуке Игоревом, просветившем святым крещением всю землю Русскую. О прочих его добродетелях в другом месте поведаем, ныне же не время. О том же, что начали, будем рассказывать по порядку. Владимир имел 12 сыновей, и не от одной жены: матери у них были разные. Старший сын — Вышеслав, после него — Изяслав, третий — Святополк, который и замыслил это злое убийство. Мать его гречанка, прежде была монахиней[133]. Брат Владимира Ярополк, прельщенный красотой ее лица, расстриг ее, и взял в жены, и зачал от нее окаянного Святополка. Владимир же, в то время еще язычник, убив Ярополка, овладел его беременной женою. От нее и родился этот Святополк окаянный, и был он рожден от двух отцов-братьев. Поэтому и не любил его Владимир, ибо не от него был он. А от Рогнеды[134] Владимир имел четырех сыновей: Изяслава, и Мстислава, и Ярослава, и Всеволода. От другой жены были Святослав и Мстислав, а от жены-болгарки — Борис и Глеб[135]. И посадил их всех Владимир по разным землям на княжение, о чем в другом месте скажем, здесь же расскажем про тех, о ком сия повесть.
Посадил Владимир окаянного Святополка на княжение в Пинске, а Ярослава — в Новгороде, а Бориса — в Ростове, а Глеба — в Муроме. Но не стану много о том говорить, чтобы во многословии не забыть о главном, но, о ком начал, поведаем вот что. Протекло много времени, и, когда минуло 28 лет после святого крещения, подошли к концу дни Владимира — впал он в недуг тяжкий. В это же время пришел из Ростова Борис, а печенеги вновь двинулись ратью на Русь[136], и в великой скорби был Владимир, так как не мог он выступить против них, и это сильно печалило его. Призвал тогда он к себе Бориса, нареченного в святом крещении Романом[137], блаженного и скоропослушливого, и, дав ему под начало много воинов, послал его против безбожных печенегов. Борис же с радостью пошел, говоря: «Готов я пред очами твоими свершить, что велит воля сердца твоего». О таких Приточник говорил[138]: «Был сын отцу послушный и любимый матерью своею».
Когда Борис, выступив в поход и не обретя врагов своих, возвращался вспять, прибыл к нему вестник и поведал ему о смерти отца. Рассказал он, как преставился отец его Василий (этим именем наречен был Владимир в святом крещении) и как Святополк, утаив смерть отца своего, ночью разобрал помост в Берестове и, завернув тело в ковер, спустил его на веревках на землю, отвез на санях[139] и поставил в церкви святой Богородицы. И как услышал это святой Борис, стал телом слабеть и все лицо его исполнилось слез, обливаясь слезами, не в силах был говорить. Лишь в сердце своем так размышлял: «Увы мне, свет очей моих, сияние и заря лица моего, узда юности моей, наставник неопытности моей! Увы мне, отец и господин мой! К кому прибегну, к кому обращу взор свой? Где еще найду такую мудрость и как обойдусь без наставлений разума твоего? Увы мне, увы мне! Как же ты зашло, солнце мое, а меня не было там! Был бы я там, то сам бы своими руками честное тело твое убрал и могиле предал. Но не нес я доблестное тело твое, не сподобился целовать прекрасные твои седины. О блаженный, помяни меня в месте упокоения твоего! Сердце мое горит, душа мой разум смущает и не ведаю, к кому обратиться, к кому эту горькую печаль простереть? Брату, которого я почитал как отца? Но тот, чувствую я, о мирской суете печется и убийство мое замышляет. Если он кровь мою прольет и на убийство мое решится, буду мучеником перед Господом моим. Не воспротивлюсь я, ибо написано: „Бог гордым противится, а смиренным дает благодать“[140]. И в послании апостола сказано: „Кто говорит: „Я люблю Бога“, а брата своего ненавидит, тот лжец“[141]. И еще: „В любви нет страха, совершенная любовь изгоняет страх“[142]. Поэтому, что я изреку, что сотворю? Вот пойду к брату моему и скажу: „Будь мне отцом — ведь ты брат мой старший. Что повелишь мне, господин мой?“»
И, помышляя так в уме своем, пошел к брату своему и говорил в сердце своем: «Увижу ли я хотя бы братца моего младшего Глеба, как Иосиф Вениамина?»[143] И решил в сердце своем: «Да будет воля твоя, Господи!» Помышлял же в уме своем: «Если пойду в дом отца своего, то многие люди станут уговаривать меня прогнать брата, как поступал, ради славы и княжения в мире этом, отец мой до святого крещения. А ведь все это преходяще и слабее паутины. Куда я приду по отшествии своем из мира этого? Где окажусь тогда? Какой мне будет ответ? Где скрою множество грехов своих? Что приобрели братья отца моего или отец мой? Где их жизнь и слава мира сего, и багряницы[144], и пиры, серебро и золото, вина и меды, яства обильные, и резвые кони, и хоромы изукрашенные и великие, и богатства многие, и дани и почести бесчисленные, и похвальба боярами своими? Всего этого будто и не было: все с ними исчезло, и ни от чего нет подспорья — ни от богатства, ни от множества рабов, ни от славы мира сего. Так и Соломон, все испытав, все видев, всем овладев и все собрав, говорил обо всем: „Суета сует — все суета! Спасение только в добрых делах, в истинной вере и в нелицемерной любви“»[145].
Идя же путем своим, думал Борис о красоте и молодости своей и весь обливался слезами. И хотел сдержаться, но не мог. И все видевшие его тоже оплакивали его доброродное тело и честный разум его юности. И каждый в душе своей стенал от горести сердечной, и все были охвачены печалью.
Кто же не восплачется, представив пред очами сердца своего эту пагубную смерть?
Весь облик его был уныл и сердце его святое было сокрушено, ибо был блаженный правдив и щедр, тих, кроток, смиренен, всех он жалел и всем помогал.
Так помышлял в сердце своем богоблаженный Борис и говорил: «Ведал я, что брата моего люди, одержимые злом, понудят на убийство мое и погубит он меня, и когда прольет кровь мою, то буду я мучеником пред Господом моим, и примет душу мою Владыка». Затем, забыв скорбь смертную, стал утешать он сердце свое Божиим словом: «Тот, кто пожертвует душой своей ради Меня и Моего учения, обретет и сохранит ее в жизни вечной»[146]. И пошел с радостным сердцем, говоря: «Господи премилостивый, не отринь меня, на Тебя уповающего, но спаси душу мою!»
Святополк же, сев на княжение в Киеве после смерти отца, призвал к себе киевлян и, щедро одарив их, отпустил. К Борису же послал такую весть: «Брат, хочу жить с тобой в любви и к полученному от отца владению добавлю еще». Но льстивую ложь, а не истину он говорил. Святополк, придя ночью в Вышгород[147], тайно призвал к себе Путьшу и вышегородских мужей и сказал им: «Поведайте мне правду — преданы ли вы мне?» Путьша сказал: «Все мы готовы головы свои положить за тебя».
Когда увидел дьявол, исконно ненавидящий добро в людях, что святой Борис всю надежду свою возложил на Бога, то стал строить козни и, как в древние времена Каина[148], горящего братоубийством, уловил Святополка. Угадал он помыслы Святополка, поистине второго Каина: ведь хотел бить он всех наследников отца своего, чтобы одному захватить всю власть.
Тогда призвал к себе окаянный треклятый Святополк сообщников злодеяния и зачинщиков всей неправды, отверз свои прескверные уста и вскричал злобным голосом Путьшиной дружине: «Раз вы обещали положить за меня свои головы, то идите тайно, братья мои, и где встретите брата моего Бориса, улучив подходящее время, убейте его». И они обещали ему сотворить это.
О таких изрек пророю «Скоры они на неправедное кровопролитие. Таковы пути всех, совершающих беззаконие, — нечестием губят душу свою»[149].
Блаженный же Борис возвратился и раскинул свой стан на Альте[150]. И сказала ему дружина: «Пойди, сядь в Киеве на отчий княжеский стол — ведь все воины в твоих руках». Он же им отвечал: «Не могу я поднять руку на брата своего, к тому же еще и старшего, которого чту я как отца». Услышав это, воины разошлись, и остался он только с отроками своими. И был день субботний. В тоске и печали, с удрученным сердцем вошел он в шатер свой и заплакал в сокрушении сердечном, но, с душой просветленной, жалобно восклицая: «Не отвергай слез моих, Владыка, ибо уповаю я на Тебя! Пусть удостоюсь участи рабов Твоих и разделю жребий со всеми святыми Твоими, Ты Бог милостивый, и славу Тебе возносим вовеки! Аминь».