властью же сана выше, как Бог». Сказал и великий Златоуст: «Кто противится власти, тот противится закону Божию. Князь не напрасно носит меч, ибо он слуга Божий».
Мы же к прежнему возвратимся. В 6 день, в пятницу, сказали владимирцы игумену Феодулу и Луке, деместнику[398] храма святой Богородицы: «Приготовьте носилки, поедем и заберем князя и господина своего Андрея». А Микуле сказали: «Собери всех попов, наденьте ризы и выйдите к Серебряным воротам с иконой святой Богородицы и тут ждите князя», — и сделал так. Феодул, игумен из храма святой Богородицы, с владимирскими клирошанами поехали за князем в Боголюбове и, взяв тело его, привезли во Владимир с честью, с плачем горьким Прошло немного времени, и показался стяг[399] со стороны Боголюбова. И люди не могли сдержаться, но все возопили, от слез не могли видеть, а вопль далеко был слышен. И начал весь народ, плача, говорить: «Неужели к Киеву поехал, господин, в ту церковь, теми Золотыми воротами, которые делать послал, к той церкви на великом дворе Ярославовом. А говорил: хочу создать церковь такую же, как и ворота эти Золотые, чтобы была память отечеству моему». И так плакал по нем весь город. И похоронили его с честью, и с песнопением благохвальным положили его у чудной, похвалы достойной церкви святой Богородицы Златоверхой, которую он сам создал.
Князь Андрей не давал в жизни своей телу своему покоя, а очам своим сна, доколе обрел дом Истины, прибежище всем христианам, Царицы небесных чинов и Госпожи всей вселенной, всякого человека, и многими путями к спасению приводящей. Так и апостол учит: кого любит Господь, того и казнит и бьет всякого сына, кого приемлет. Если наказания терпите, то как сыновьям вам отыщется Бог. Не поставил же Бог прекрасного солнца на одном месте, хотя достаточно и оттуда всю вселенную осветить, но создал ему восток, и юг, и запад. Так и угодника своего, князя Андрея, не привел к себе даром, а мог такой жизнью и так душу спасти, но кровью мученической омыл все пригрешения свои, и с братьями своими, с Романом и с Давидом[400] единодушно ко Христу Богу пришел и в райском блаженстве водворился непостижимо с ними. Око не видит, ни ухо не слышит, ни в сердце человеку не входит, что уготовал Бог любящим Его. Тех благ сподобился видеть во веки, радуйся, Андрей, князь великий, дерзновение имея ко Всемогущему и богатых Богатейшему, на высоте сидящему Богу, молись помиловать братьев своих, подать им победу на врагов и мирную державу и царствование честное и многолетное во веки веков.
Аминь.
Повесть об убиении великого князя Андрея Боголюбского принадлежит жанру повестей о княжеских преступлениях. В ней речь идет о гибели владимирского «самовластца» в результате заговора его приближенных, которых не устраивала авторитарная политика князя, изгнавшего в Византию своих братьев, не говоря уже о неугодных боярах. Все силы князь направлял на укрепление Владимиро-Суздальского княжества, в Киев он не стремился, однако добивался, чтобы киевские князья были под его влиянием.
Произведение создано сразу после гибели князя человеком, хорошо осведомленным и бывшим свидетелем последних эпизодов трагедии (обнаружения тела князя и его погребения). Исследователи называют двух наиболее вероятных авторов: киевлянина Кузьму (слуга или мастеровой человек князя) и священника Микулу.
Текст переведен по Ипатьевской летописи: ПСРЛ, 1962, т. 2, стб. 580–595.
Перевод и примечания Н.И. Пак.
Слово о полку Игореве, Игоря Святославича, внука Олега[401]
Не лучше было бы нам, братия,
начать старыми словами[402]
Скорбную повесть о походе Игоря,
Игоря Святославича?
Начать же песни
по былям сего времени,
а не по замышлению Бояна.
Боян же вещий,
если кому хотел песнь творить,
то растекался мыслью по древу,
серым волком по земле,
сизым орлом под облаками.
Помнит, говорят,
первые времена княжеских усобиц[403].
Тогда пускает десять соколов
на стадо лебедей,
которую сокол достигает,
тот и первую песнь начинает —
старому Ярославу,
храброму Мстиславу,
что зарезал Редедю
перед полками косожскими,
красному Роману Святославичу[404].
Боян же, братия,
не десять соколов
на стадо лебедей пускал,
а свои вещие персты
на живые струны воскладал,
они же сами князям
славу рокотали.
Начнем же, братия,
повесть сию
от старого Владимира[405]
до нынешнего Игоря,
который напряг свой ум
крепостью,
заострил сердце свое
мужеством,
наполнился ратного духа
и повел
свои храбрые полки
на землю Половецкую
за землю Русскую.
Тогда Игорь воззрел
на светлое солнце
и увидел:
от него все его воины
тьмою покрыты[406].
И сказал Игорь дружине своей:
«Братия и дружина!
Лучше убитым быть,
нежели полоненым быть!
А сядем, братия,
на своих борзых коней
да позрим синего Дона».
Запали князю на ум
похоть и желание
искусить Дона Великого.
А знамение ему путь заслонило.
«Хочу, — изрек князь, —
копье переломить
в конце поля половецкого.
С вами, русичи, хочу
голову свою сложить
либо испить шлемом из Дона».
О Боян, соловей
старого времени!
Как бы походы эти воспел,
скача, соловей,
по мысленному древу,
летая умом под облаками,
свивая славы
того и сего времени,
рыща в тропу Трояна[407]
через поля на горы.
Ты так бы запел песни
Игорю, внуку Олега:
«Не буря занесла соколов
чрез поля широкие —
галок стая летит[408]
к Дону Великому».
Или бы так воспел,
вещий Боян, Велесов внук[409]:
«Кони ржут за Сулою,
звенит слава в Киеве»[410].
Трубы трубят в Новегороде,
стоят стяги в Путивле.
Игорь ждет милого брата Всеволода.
И говорит ему
буй-тур Всеволод:
«Один брат,
Один свет светлый — ты, Игорь,
оба мы Святославичи.
Седлай, брат, своих борзых коней,
а мои уже готовы, оседланы,
у Курска впереди стоят.
А мои куряни — известные воины.
Они под трубами повиты,
под шлемами взлелеяны,
концом копья вскормлены[411],
пути им ведомы
овраги им знаемы,
луки у них натянуты,
колчаны открыты,
сабли заострены,
сами скачут,
как серые волки в поле,
ищут себе чести,
а князю славы».
Тогда вступил Игорь-князь
в златые стремена
и поехал по чистому полю.
Солнце ему тьмою
путь перегородило.
Ночь стоном угрожала.
Птицы пробудились.
Свист зверин встал.
Див[412] кличет на верху древа —
велит послушать земле незнаемой:
Волге и Поморию[413],
и Посулию и Сурожу,
и Корсуню и тебе,
Тьмутороканский болван[414].
А половцы неготовыми дорогами
побежали к Дону Великому.
Скрипят телеги в полуночи,
будто лебеди распуганы.
Игорь к Дону воинов ведет
Уже беды его поджидают,
птицы в дубах.
Волки грозно воют по оврагам.
Орлы клекотом на кости зверей зовут.
Лисицы брешут на червленые щиты.
О, Русская земля уже за холмом!
Долго ночь меркнет.
Заря свет погасила.
Мгла поля покрыла.
Трели соловьев уснули.
Говор галок пробудился.
Русичи червлеными щитами
великие поля перегородили,
ища себе чести, а князю славы.
Рано утром в пятницу
потоптали поганые полки половецкие
и, рассыпавшись стрелами по полю,
захватили красных девок половецких,
а с ними золото и поволоки
и дорогие оксамиты[415].
Ортомами, япончицами и кожухами[416]
и всякими узорочьями половецкими
начали мосты мостить
по болотам и грязивым местам.
Червлен же стяг, белая хоругвь
с червленой челкой, серебряное стружие —
храброму князю Святославичу.
Дремлет в поле
храброе гнездо Олега
далеко залетело!
Не было оно обиде порождено —
ни соколу, ни кречету,
ни тебе, черный ворон,
поганый половчанин!
Гзак бежит серым волком[417],
Кончак ему след указывает
к Дону великому.
На другой день очень рано
кровавые зори свет поведают.
Черные тучи с моря идут,
хотят прикрыть четыре солнца[418].
А в них трепещут синие молнии[419]