хожи на греческие, другие на речь пермскую; первая же буква — а — как в греческой азбуке…»
Как много лет многие философы греческие собирали и составляли азбуку греческую, и едва составили с многими трудами, и за долгое время едва сложили! А пермскую азбуку один чернец создал, один составил, один сочинил, один черноризец, один монах, один инок, Стефан вечно памятный епископ, один в одно время, а не за много времен и лет, как и они, но один инок, один в уединении уединясь, один уединенный, один одного Бога на помощь призывая, один одному Богу молясь… И так один инок к единому Богу помолился, и азбуку сложил, и грамоту создал., и книги перевел за немногие годы, ибо Бог помогал ему…
Когда же пришел конец жизни его, и время ухода его настало, и пришло время кончины его, случилось ему в те дни приехать в Москву к Киприану митрополиту. Любим им был и сам любил его. К нему же пришел долгим путем советоваться о неких делах священнотайных, и о церковном управлении, и о законоправилах, и о прочих вопросах нужных, которые на спасение людям. И тогда случилось, что он в Москве несколько дней проболел и преставился…
И многие скорбели, тужили о нем, понимая добродетельное житие его, и душеполезное учение его, и благонравные обычаи его; больше же всех его стадо тужило по нему — новокрещеный народ пермский.
(Даже следует плач пермских людей о смерти Стефана и плач церкви пермской, в которых выражается скорбь и подчеркивается роль Стефана, как апостола, принесшего христианство в Пермскую землю.)
Я же, отец господин епископ, хотя и умершему, тебе хочу хвалу принести и сердцем, и языком, и умом; когда жил ты, был я тебе досадитель, ныне же похвалитель; некогда с тобою спорил о чем-то случившемся, или о слове каком-то, или о каждом стихе, или о строке, но теперь, поминая твое долготерпение и многоразумие и благопокорение, сам себя посрамляю и укоряю, сам рыдаю: увы мне, когда преставился ты, тогда среди многих братьев, обступивших одр твой, увы мне, не было меня; не удостоился последнего прощания и конечного прощения, увы мне, какое препятствие меня отторгло от лица твоего… Увы мне, как переплыву это море великое, пространное, широкое, печальное, многомутное, нестоящее, мятущееся? Как проведу душевную свою ладью между волнами свирепыми, как избегу треволнений страстей, погружаясь в глубины зла и потопляясь в бездне греховной? Увы мне, волнуясь посреди пучины житейского моря, как постигну тишину умиления, как дойду в пристанище покаяния? Но как добрый кормчий, отче, как правитель, как наставник, из глубины страстей меня изведи… и мое малое и худое, из уст грешных и скверных выносимое и приносимое, прими похваление…
Да и я, многогрешный и малоразумный, последуя словам похвалений твоих, слово плетущи, и слово плодяще и словом почтить мняще, от слов похвалы собирая, и приобретая, и приплетая, еще скажу: как еще тебя назову? Вождем заблудшим, находящим погибающих, наставником обманутых, руководителем умами ослепленными, чистителем оскверненным, искателем потерянных, стражем ратников, утешителем печальных, кормителем голодных, подателем требующим, наставником несмысленым, помощником обидимым, молитвенником теплым, ходатаем верным, поганых спасителем, бесов проклинателем, кумиров истребителем, идолов попирателем, Богу служителем, мудрости рачителем, философии любителем, правде творителем, книгам сказителем, грамоты пермской создателем?
…Подобает уже оканчивать слова, но прежде молю вас, к письменам этим приникающих и листающих, и внимающих и слушающих, и внимающих и рассуждающих: господа мои, не удивляйтесь мне, окаянному, не кляните меня, грешного. Молю братолюбие ваше и Божью любовь: когда прочитаете грубые эти письмена, обратите за меня молитвы ваши к Богу, я ведь святых отцов житие восхваляю…
Житие представляет собой первый дошедший до нас памятник, написанный известным книжником конца XIV — начала XV в. Епифанием Премудрым. Герой его Стефан Пермский, один из русских просветителей XIV в., давший письменность народу коми-пермяков и крестивший Пермскую землю. Житие написано около 1396 г. и представляет собой образец риторического стиля «плетения словес», основанного на повторах и нанизывании различных стилистических приемов.
Текст переведен по изданию: Древнерусские предания (XI–XVI вв.). М., 1982. с. 230–281.
Из жития Сергия Радонежского[624]
(В обширном риторическом вступлении автор рассуждает о необходимости написать житие Сергия.)
…Дивлюсь я тому, что столько лет минуло, а житие Сергия не написано. Сожалею, что с того времени, как умер святой старец, пречудный и предобрый, уже 26 лет прошло, а никто не дерзнул писать о нем: ни дальние, ни ближние, ни великие, ни малые: великие не соизволили, а малые не смели. Через год или два по смерти старца я, окаянный и дерзкий, дерзнул сделать это. Обратившись к Богу и старца призвав в молитве, начал подробно записывать кое-что из жизни старца, про себя говоря: «Не возвеличиваю себя ни перед кем, но для себя пишу, про запас, ради памяти и ради пользы». Были у меня за 20 лет приготовленные таких записей свитки, в которых были написаны главы о житии старца для памяти: некоторые в свитках, другие в тетрадях, даже не по порядку, но начало в конце, а конец в начале.
И так ждал я в те годы, надеясь, что кто-то, разумнее меня, напишет, чтобы я пошел и поклонился тому, а он меня научил и вразумил. Но расспросив, услышал и узнал точно, что никто нигде не написал о нем… И пришло ко мне желание ненасытное хоть что-то и как-то начать писать, из многого малое, о житии преподобного старца…
(Далее следует рассказ о родителях святого, чуде, бывшем до его рождения и предсказывавшем необычную судьбу, рождении ребенка, названного Варфоломеем[625], детстве его, в котором с грудного возраста он соблюдал пост.)
И так рос отрок в то время, как положено в его возрасте, укрепляясь душою, и телом, и духом, наполняясь разумом и страхом Божьим, и милость Божия была на нем; когда же достиг семилетнего возраста, родители отдали его учиться грамоте… Но не быстро учился он грамоте, а как-то медленно и неприлежно. Учитель с большим тщанием учил его, но отрок не понимал и не мог научиться, не таким был, как те, кто учился с ним. Поэтому бранили его родители, учитель наказывал, а товарищи укоряли. Отрок же втайне часто со слезами молился Богу, говоря: «Господи! дай же мне выучить грамоту эту, научи и вразуми меня»…
В один из дней послал его отец искать жеребят… И увидел он некоего черноризца, старца святого, странного и неизвестного, саном пресвитера, благолепного и ангеловидного, на поле под дубом стоящего и молитву прилежно со слезами творящего. Отрок же, увидев его, прежде смиренно поклонился ему, потом приблизился и встал рядом, ожидая конца молитвы.
И когда кончил старец молиться и взглянул на отрока, прозрел он духовными очами, что будет тот сосудом избранным Святому Духу. И подозвал его к себе, и благословил его, и спросил его: «Чего ищешь и чего хочешь, чадо?» Отрок же отвечал: «Желает душа моя больше всего научиться грамоте, которой отдан был учиться, а ныне скорблю я, потому что учусь грамоте, но не знаю ее. Ты же, отче святой, помолись за меня Богу, чтобы выучился я грамоте».
Старец же, воздев руки и очи на небо и обратясь к Богу, прочел молитву, а потом сказал: «Аминь». И взяв из сумы своей как бы некое сокровище, тремя перстами подал Варфоломею нечто, по виду как бы маленький кусочек хлеба пшеничного, частицу святой просфоры, и сказал ему: «Открой уста свои, чадо. Прими это и съешь, это тебе дается знамение благодати Божьей и знания Святого, Писания. Хоть и малым кажется данное мною, но велика сладость вкушающему его». Отрок же открыл уста свои и съел; и была сладость в устах его, как мед сладкий… И сказал ему старец: «…О грамоте, чадо, не скорби: знай, что с этого дня дарует тебе Господь знание грамоты лучшее, чем у братьев твоих и у сверстников твоих»… Старец собирался идти дальше своей дорогой, отрок же бросился на землю к ногам его и со слезами молил старца, чтобы остановился он в доме родителей его…
Они же, увидев старца, вышли навстречу ему и поклонились. Старец же благословил их; они же готовили ему трапезу. Но старец, прежде чем пищи отведать, вошел в храм молитвенный, то есть в часовню, взяв с собой отрока И начал он «Часы» петь[626], а отроку велел псалом читать. Отрок же сказал: «Я не умею, отче». Старец же ответил: «Я говорил тебе, что сегодня дарует тебе Господь грамоту. Ты же читай слово Божие без сомнения». И тогда случилось чудо: отрок, приняв благословение старца, начал петь псалом очень хорошо, и с того времени хорошо знал грамоту…
(В юности Варфоломей жил с родителями, дав им обещание стать монахом лишь после их смерти. Когда они умерли, он вместе с братом Стефаном в пустынном месте в лесу ставит келью и церковь. Вскоре брат, не выдержав уединенной жизни, уходит в один из монастырей. Варфоломей остается один. Он принимает монашество, борется с бесами, не боится трудностей, в том числе и диких зверей, которые часто приходят к нему.)
И вот один зверь, именем аркуда, то есть медведь, взял обычай приходить к преподобному. Когда понял преподобный, что не из-за злобы приходит к нему зверь, но для того, чтобы взять что-нибудь из пищи, выносил ему из хижины своей маленький кусок хлеба и клал ему на пень, или на колоду, чтобы, когда придет зверь, он нашел готовую пищу; брал ее медведь и уходил. Когда же не оставалось хлеба и пришедший по обыкновению зверь не находил приготовленного куска, то долгое время не уходил. Но стоял и оглядывался, как некий злой заимодавец, желающий получить долг свой. Если же оставался у преподобного один кусок хлеба, то делил он его на две части: одну себе, а другую зверю отдавал: ведь не было в пустыни у Сергия