Да, быстро оглядев Мишеля, спросил:
— А что же вы, сударь, с пустыми руками в гости заявились? Такое дело надобно бы отметить!
— А как же здоровый образ жизни? — не без ехидства спросил Мишель.
— Ничего — один раз, да когда по поводу, здоровью не повредит! — заверил его академик. — Вы вот что, несите сюда из холодильника все, что там найдете съестного, — сыр, колбасу — да нарежьте их, а то я чертовски проголодался. Да рюмки прихватите в шкафу. Да после сбегайте в киоск, там, за углом, зачем-нибудь, подобающим случаю. Будем с вами праздновать мою очередную научную победу!
Мишель-Герхард фон Штольц сходил на кухню, где, распотрошив холодильник, нарезал, разложив по тарелкам, колбасу, сыр, и еще селедку с яйцом, изобразив из них некое подобие закуски. Выглянул из кухни, сказав:
— Ну я пошел.
— Конечно, конечно! — ответил ему академик. — Да не ограничивайте себя в градусах! Согласно последним научным изысканиям, крепость напитка должна минимум вдвое превышать время ожидания застолья.
А я вас, милостивый государь, ждал без малого двадцать минут!
Так что торопитесь. А как вернетесь, я вам доложу чрезвычайно любопытную новость!
«Интересно какую?..» — размышлял Мишель, когда прыгал вниз по ступенькам.
К киоску, несмотря на ночь, стояла очередь.
Страждущие тянулись на свет его тусклых витрин со всего микрорайона. Здесь же они сколачивали крепкие ячейки общества.
— Эй ты, нуда, ты, долговязый... с нами будешь?
— Что будешь? — не понял Мишель-Герхард фон Штольц.
— Что будет — то и будешь! — ответили ему. — У нас малость не хватает.
— Нет, господа, увольте, — отклонил лестное предложение Мишель. — Я сам по себе, один.
— Чо, алкаш, что ли? — посочувствовали ему. Мишель купил бутылку сомнительного, потому что по сомнительной цене, коньяка и быстро побежал назад, гадая, что же ему скажут. Верно, что-то удивительное!..
Дверь была все так же открыта.
Академик все так же сидел за столом и вновь дремал, положив голову на руки.
— А вот и я! — сообщил радостную весть Мишель-Герхард фон Штольц.
Академик шевельнулся во сне, зябко поведя плечами, приподнял голову, зевнул, пробормотал что-то невнятное, да вновь уронил ее на руки, устраиваясь на них, как на подушке.
И стоило в киоск бегать? И приезжать сюда на ночь глядя? Что ж теперь делать -будить его? Мишель-Герхард фон Штольц заметил на диване плед, снял его и осторожно накрыл им спящего академика. А накрыв, подоткнул с боков.
Да вдруг увидел, что плед на спине топорщится. Что за чертовщина?..
Он провел по спине академика, разглаживая ткань, и на что-то наткнулся. На что-то твердое. А наткнувшись, откинул плед. И увидел!.. Мать честная!
Увидел торчащую из спины академика рукоять столового ножа, которым он совсем недавно на кухне нарезал хлеб и сыр. Нож был вогнан в спину во всю длину лезвия, точнехонько меж ребер. Из-под рукоятки тихими, угасающими толчками выхлестывала кровь, стекала на пол, где собралась уж целая лужа.
Академик Анохин-Зентович был... мертв! И умер он только что, буквально несколько минут назад, потому что когда Мишель-Герхард фон Штольц вошел в квартиру, он еще шевелился в агонии, еще пытался приподнять голову и что-то ему сказать, беззвучно раскрывая рот. А он подумал, что тот зевает!.. Но как же так?!
Ведь Мишель отсутствовал совсем недолго, буквально пять, ну, может быть, десять минут, и за это время случилось непоправимое — академика Анохина-Зентовича... деда Светланы... убили!
Ножом!
В спину!
В самое сердце!
Мишель-Герхард фон Штольц невольно бросил взгляд на стол, на раскрытые фолианты, на листы рукописей и на разложенные цветные фотографии, где было в трех проекциях снято изделие номер тридцать шесть тысяч пятьсот семнадцать -то самое колье: в форме восьмиконечного многогранника, с четырьмя крупными, по три карата каждый, камнями по краям и одним, на десять каратов, в центре...
Вот так дела!!
Глава XXXIV
Сколь ни убивали Мишеля, а все он к тому никак привыкнуть не мог. Вот и теперь через минуту, две или три его самого и товарищей его должны были застрелить.
Или зарезать.
Или задушить.
Или лишить жизни каким-нибудь иным способом.
Но лишить в любом случае... Зато, что нашли они подпольную скупку, да не где-нибудь — а в самом центре революционной Москвы, да заявились не спросясь, да все дело, кое миллионные барыши приносило, раскрыли!
Вот за то их и следовало на тот свет спровадить!
Были они удачливыми сыщиками, а ныне стали нежеланными свидетелями, коим одна дорога — в мешок да в землю, али на дно Москвы-реки!
Неясно только, чего их сразу не зарезали? Или пытать станут, кто они такие, да откуда, да чего прознать успели? А коли начнут — то смерть их будет люта, потому как все жилки их по одной, не жалея, повытягивают, на шомпол мотая!
Да уж поскорее бы — а то мочи нет лежать так, смерти своей ожидая!
Так думал Мишель.
И Валериан Христофорович, верно, тоже...
А над ними, через них переступая, ходили, гремя оружием, какие-то люди, не обращая на лежащие тела никакого внимания.
Лишь кто-то поодаль читал вслух по слогам:
— Сей... мандат... выдан товарищу... Фирфанцеву... в том, что он является ответственным работником Чрез... ком... экспорта... А это чего такое?
— Дьявол его знает...
— А второй откудова?
— Кажись, из милиции.
Валериан Христофорович из милиции — другой мандат его...
— Они мне сразу не понравились, как только еще зашли, — бубнил голос Соломона. — На фартовых-то они не похожи, да и на господ-буржуев тоже. Откуда у них каменьям взяться, да еще таким дорогим?
— Чего ж ты сразу сигнал не дал?
— Разве я не давал сигнал, разве я не предупреждал, не говорил им, чтобы они шли подобру-поздорову? Но кто теперь слушает старых евреев?
Соломон вздохнул, присев за свою конторку, печально глядя по сторонам.
Кругом него топтались, толкались, суетились люди, а он сидел, старый и мудрый, как вечный жид...
— Чего теперь с ними делать будем?
— Известно что, — ответил кто-то. Да, видно, сверх того что-то показал. — А ну тащи их сюды.
Застучали ботинки... К лежащему Мишелю кто-то подошел, ухватил за воротник, дернул что было сил, поднимая на ноги.
И Валериану Христофоровичу тоже залежаться не дали.
Только тут они и огляделись.
Людей в скупке было битком, и почти все в кожанках и при оружии.
Но это ни о чем еще не говорило — нынче все, в том числе урки, ходят в кожанках, и у всякого какой-нибудь мандат имеется.
— Кой черт вас сюда занес?! — раздраженно вздохнул человек, к которому подвели Мишеля. По всему видно, главарь. — Кто на Соломона-то навел?
— Вон он, — указал Валериан Христофорович пальцем на Сашку-матроса.
— А-а... анархия — мать порядка!.. Чего ж ты вместо золота к нам сыщиков тащишь? Али жизнь надоела?
— А то меня спросили! — огрызнулся анархист. — Они всех наших постреляли, а меня — сюды!
— Такие вел бы!..
Тут с улицы кто-то вбежал, крикнул запыхавшись.
— Фартовые там, кажись, не пустые, кажись с золотом. Чего делать-то?
— Далеко они? — спросил главарь.
— Да нет, счас во двор войдут! Главарь думал недолго.
— А ну — живо все отсель! — скомандовал он. — А ты, Соломон, за стол! Не то ушибу!..
Все разом забегали, шныряя в двери, как тараканы в щели. Кто-то подхватил, потащил Мишеля, Валериана Христофоровича и Пашу-кочегара, толкая их вперед коленками.
На ходу, сунув в зубы «наганы», предупредили:
— Тока шумните нам, тока голос подайте, тока пикнете разок!
Через мгновенье комната была пуста, будто и не было там никого.
В окошко кто-то стукнул. Раз, да через паузу еще три.
— Ну чего?! Кто там еще ни свет ни заря! — недовольно, дремотным голосом, хоть мгновения не спал, буркнул Соломон, отодвигая занавеску.
— Слышь-ка, открывай. Дело у нас до тебя! Подручный Соломона побежал открывать дверь. Тут же ввалились деловые с Хитровки.
— Чего сразу не отворил, сробел, что ли?
— Задремал я.
— Ну гляди — так все царствие небесное проспишь! — заржали деловые, да швырнули что-то на стол. Что-то тяжелое, что о столетию стукнуло. — Деньги нам нужны.
— Деньги всем нужны! — притворно вздохнул Соломон.
Зашуршали какие-то бумажки.
— Видал, жидовская твоя душонка, — три фунта чистого золоту, да сверх того камни ишо! — похвастались деловые. — Сколь за все дашь?
Соломон завозился, видно, драгоценности глядя. Вздохнул да завел привычную свою песню:
— Дал бы больше, да не могу!.. Разве я цены не знаю?.. А ну как Чека нагрянет, чего я им скажу — что думал, эта папиросница не золотая, а оловянная? И мне поверят?..
— А то не наша забота! — оборвали его фартовые. — Наша — цацки добывать да тебе справно приносить. Говори цену, старый черт!
Соломон сказал цену. Совсем смешную.
— Злодей ты, Соломон, ей-ей! Зарезать бы тебя за жадность твою! — вспылили урки.
— Бедного еврея всяк зарезать готов!.. Только меня зарежешь — кому товар понесешь? Кто боле Соломона даст? Никто не даст!
— Эт-ты врешь, старик! Чай не один ты на Москве такой! Ты цены не дашь, мы в Китай-город пойдем. Али на Пятницкую!
И уж как ни хотелось Соломону принесенные вещицы приобресть, да не до них теперь было, потому что позади него, в комнатах, народу набилось, что семечек в арбузе — того и гляди кашлянет кто или уронит чего — не миновать тогда беды!
Вздохнул скупщик да сказал, обиду изображая.
— А коли так, коли Соломон вам плох — то туда и ступайте! — да адресок назвал. — Хоть на Пятницкую, хоть в Китай-город. А только все одно, не дадут вам большей, чем я, цены!
Деловые выругались, повернулись да пошли.
А как ушли, из подсобки повалили, отдуваясь, люди.
Тот, что был за главаря, приказал кому-то.
— Дуй на Пятницкую, да скажи, что им теперь товар несут, пусть зараз готовы будут! Да сопроводи их для верности верхами, не то в них по дороге еще какой патруль пальнет или вон их милиция заарестует.