несинтаксические грамматические категории» [Там же: 244]. «Современный китайский – не аморфный, но изолирующий: часть существительных в нем может получать показатель числа, большинство глаголов и прилагательных – показатели вида или времени; эти формы не выражают синтаксических отношений между словами» [Там же: 245]. К тому же типу он относит, в частности, и английский язык. Однако признаётся и существование подлинно аморфных языков, то есть языков без морфологии: «Древнекитайский язык в начале нашей эры был языком аморфным… Среди современных языков к числу аморфных… можно отнести, например, тайские языки, вьетнамский, некоторые языки Западной Африки (йоруба и др.), пиджин-инглиш» [Там же]. Впрочем, отмечается, что «в языке, лишенном служебных морфем, все же разрешен один способ формообразования – удвоение» [Там же: 254]. Об отсутствии грамматических категорий и морфологии в древнекитайском языке см. также [Старостин 2007; Bisang 2013: 276–278].
Вопрос о существовании категорий числа, времени и вида в современном китайском языке дискуссионен. Но если принять точку зрения С. Е. Яхонтова, то все рано остается немало языков, в которых следует признать отсутствие морфологии. В английском и, возможно, современном китайском она есть, но не столь значима, как во флективных языках.
По-видимому, морфологический механизм хотя и свойствен разным языкам от русского до японского, но его существование, вероятно, не столь необходимо, как в случае двух других механизмов: лексического и синтаксического. Для многих языков, к числу которых относится и русский, в лексиконе хранятся лишь базовые формы (рука, читать и пр.), а остальные формы (руками, читали и пр.) образуются от них по правилам, отличным от синтаксических. При формировании языка у детей (как и, по мнению ряда исследователей, при появлении в прошлом человеческого языка) «модификация знака путем добавления к нему другого знака порождает синтаксис»; «модификация же знака путем изменения или добавления к нему элементов, не являющихся отдельными знаками, порождает морфологию» [Бурлак 2011: 373]. Агглютинативные элементы и, по-видимому, некоторые флективные (что показывает пример японского языка) возникают путем добавления к знаку (первичной единице) элементов, не являющихся отдельными знаками; флексии древнегреческого, латинского, русского и отчасти японского языков возникают путем изменения знака. Моделями этих процессов соответственно являются модели «морфема – слово» и «слово – парадигма». А как обстоит дело в полисинтетических языках?
Итак, система порождения речи – это действительно набор правил, оперирующих с исходным словарем первичных элементов. В соответствии с этими правилами первичные элементы могут модифицироваться (морфология) и сочетаться между собой (синтаксис). В результате получаются высказывания. Такой подход в неявной форме содержался еще у Панини.
Разные интуитивные представления о слове могут влиять на описания языков, наиболее явно при словоцентрическом подходе, но встречаются и у лингвистов, казалось бы далеких от словоцентризма. В разделе 1.8 мы это видели на примере японистики. Я вернусь к этому вопросу в последней главе книги (3.2). Поскольку «теория приводит к определенному взгляду на язык», то применение теории, выработанной для некоторого языка (родного для исследователя или наиболее для него престижного), не всегда оказывается для других языков правомерным. Так может быть и в русской, и в англоязычной или франкоязычной науке.
Глава втораяПроблема частей речи
2.1. Части речи и проблема слова
Помимо проблемы выделения слов, другой «вечной» проблемой науки о языке является проблема классов слов, то есть частей речи в обычном понимании этого термина. Разумеется, не всякие классы слов называют частями речи: этот термин всегда было принято относить лишь к наиболее существенным с той или иной точки зрения классам; см. типичное определение: «Части речи… – самые крупные группировки слов, отличающиеся общими семантическими и грамматическими свойствами» [Гак 1986: 51]. Понимание такой существенности могло быть разным, о чем далее будет говориться. Сам термин часть речи представляет собой кальку с латинского термина pars oratiōnis, это словосочетание сейчас уже потеряло внутреннюю форму, не соотносимо с термином речь во всех его современных смыслах и представляет собой идиому. В современной лингвистике, особенно англоязычной, соответствующий термин часто избегается как слишком традиционный: вместо parts of speech предпочитают употреблять word classes; иногда прямо указывается на эквивалентность терминов [François 2017: 296]. Однако дело, разумеется, не в термине, и проблема частей речи при любом их именовании все равно остается.
Насколько эта проблема связана с проблемой выделения слов? При отказе от понятия слова невозможно выделять и их классы, однако возможны классификации, куда на равных правах включаются морфемы, в том числе аффиксы, и морфемные последовательности, в том числе самостоятельные [Guiraud 1963: 14–16]. См. также работу Д. Кауфмана, где для тагальского языка обходится проблема слова и предлагается классифицировать корни [TL 2009: 11]; аналогичный подход в общелингвистическом плане см. [Lier, Rijkhoff 2013: 1]; он выдерживается в большинстве статей сборника [Flexible 2013]. И при таких точках зрения могут выделяться те или иные классы, эквивалентные частям речи; не случайно в современной западной лингвистике проблема частей речи считается более актуальной, чем игнорируемая многими проблема слова. Характерно, что там вопрос о связи проблемы частей речи с выделением слов почти не обсуждается; отдельные лингвисты прямо называют эту связь несущественной [Broschart 1997: 161]. Далее, однако, если не оговорено иное, речь будет идти о классах слов или единиц, которые можно к ним приравнять, вроде японских go.
Многие споры по поводу частей речи сохраняют силу независимо от того, как мы проведем границы слов, например, разные трактовки класса местоимений или споры вокруг категории состояния в русистике. Вообще разное членение текста на слова само по себе в большинстве случаев не приводит к разным классификациям знаменательных частей речи. Например, глаголы или существительные в японском языке выделяются и в японской традиции, и в любой его европейской грамматике, хотя, как мы видели в предыдущей главе, членение на слова в японистике проводится по-разному. Однако при разном понимании границ слова существенно может измениться классификация служебных слов. Скажем, для японского языка точка зрения Е. Д. Поливанова на границы слова не давала возможности классифицировать для японского языка служебные слова за их отсутствием50. Но представление большинства западных и отечественных японистов о границах слова дает возможность находить и там привычные классы служебных слов. Японская же традиция выделяет как отдельные go и многие единицы, за пределами Японии признаваемые глагольными и адъективными аффиксами, что приводит и к расширению служебных частей речи (см. 1.7).
Тот факт, что разное понимание границ слова более сказывается на выделении классов служебных слов, отражается и в разных возможностях влияния одной грамматической традиции на другую. При европеизации японской науки о языке европейская классификация знаменательных слов легко прижилась в Японии, лишь сделав исконное членение более детальным, но и более эклектичным за счет выделения местоимений, наречий, междометий, но европейская классификация служебных слов не вытеснила традиционную классификацию из-за несовместимости с японскими представлениями о слове.
Далее в главе не будут специально рассматриваться те различия в понимании частей речи, которые непосредственно вытекают из различий в понимании слова и существенно не влияют на конкретные классификации. Лишь при рассмотрении служебных частей речи в разделе 2.9 постоянно придется иметь в виду несопоставимость ряда классификаций из-за разных представлений о слове. В целом концепции частей речи могут быть привязаны к тем или иным концепциям слова, в частности к словоцентрическим или несловоцентрическим, хотя полной аналогии тут нет. И здесь наблюдаются как подходы, целиком основанные на интуиции, так и подходы, последовательно ориентированные на анализ тех или иных свойств языковых единиц.
2.2. Части речи в европейской традиции
В Европе выделять части речи начали в античное время. Первое дошедшее до нас членение такого рода, включая выделение имен и глаголов, произвел Аристотель в IV в. до н. э.; он отмечал и некоторые свойства частей речи, например связь глагола с идеей времени [Аристотель 1978: 93–94]; см. также [Тронский 1941]. Первая классификация, охватившая все слова языка, была произведена стоиками: Хрисипп (III в. до н. э.) установил пять частей речи: имя собственное, имя нарицательное, глагол, союз и член (артикль) [Тронский 1957; Оленич 1980: 190–193]. Наконец, во II в. до н. э. в Александрии появилась каноническая классификация из восьми частей речи, зафиксированная в дошедшей до нас грамматике Дионисия Фракийца (конец II в. до н. э.): имя, глагол, причастие, член (артикль), местоимение, предлог, наречие, союз [Античные 1936: 117–123]. Эта система, сначала разработанная для древнегреческого языка, скоро была перенесена на латинский язык лишь с небольшой модификацией: из числа частей речи был исключен отсутствующий в латыни артикль, вместо него добавлено междометие [Там же: 118; История 1980: 251–254]. Эта система в двух вариантах (греческом и латинском) господствовала до Нового времени, а с некоторыми модификациями, о которых ниже, сохранилась до сих пор. По мнению М. Бейкера, большинство современных студентов в понимании частей речи остаются на уровне Дионисия [Baker 2004: 1].
При анализе этой системы, элементы которой с античности назывались частями речи, обращают на себя внимание три особенности. Во-первых, это классификация всех слов, включая и служебные, хотя их отличия от знаменательных слов осознавались уже в античное время. Особого деления на самостоятельные и служебные части речи у Дионисия нет, а если в русском варианте европейской традиции принято сначала перечислят