равный (Х равно Y).
Во-вторых, что более существенно, считается, что качество бывает постоянным свойством некоторого предмета (в широком смысле, включая людей и животных), а состояние – его временным свойством. Эта проблема обсуждается и в исследованиях последнего времени [Smith 2010: 731–734; Baker 2004: 32–34; Lier 2017: 1240]. Безусловно, семантические различия постоянных и временных ситуаций могут быть существенными, но насколько это связано с различием частей речи68? Часто действительно многие типичные прилагательные самых разных языков обозначают постоянные ситуации (соответственно глаголы – временные). Но прилагательные вроде веселый и даже богатый могут обозначать и временные состояния, а глаголы вроде существовать, относиться – постоянные признаки. И. И. Ревзин также указывает, что постоянные признаки могут выражать и глаголы, например в немецком языке blauen ‘синеть’, altern ‘стареть’ [Ревзин 2009: 158]. На основании подобных примеров и те лингвисты, которые признают различие глагола и прилагательного базовым, не склонны считать данное различие определяющим [Baker 2004: 310].
Вероятно, предикатные значения образуют некоторый континуум, на одном полюсе которого находятся наиболее типичные действия вроде бить, строить, а на другом полюсе – наиболее типичные качества вроде большой, красный (точнее, быть большим, быть красным), состояния находятся в промежутке между ними. Граница же между глагольными и адъективными значениями не может быть строго проведена и в разных языках проходит по-разному.
Следует также отметить, что «во многих языках П. (прилагательное. – В. А.) не выделяется как отд. часть речи, имеющая свои морфологич. и/или синтаксич. характеристики» [Вольф 1990: 397]. Примером такого языка является айнский [Hattori 1971; Shibatani 1990: 19]. В этом языке зато имеются два предикатных класса слов, различающихся и морфологически, и синтаксически, которые могут быть названы частями речи: это классы переходных и непереходных глаголов, по-разному спрягающиеся: непереходные глаголы имеют показатели согласования с подлежащим, переходные – показатели согласования с подлежащим и прямым дополнением [Shibatani 1990: 18–21]. Слова с семантикой типичных прилагательных целиком входят в этом языке в класс непереходных глаголов. Отсутствие каких-либо различий между прилагательными и стативными глаголами отмечают и для языка мохаук [Baker 2004: 4]. Указывают, что и в мон-кхмерских языках «нет прилагательных как отдельной части речи: слова, выражающие признак, свойство, вместе со словами, выражающими действие, процесс и состояние, составляют один функциональный класс слов» [Погибенко 2013: 285–286]. Отмечается, что помимо языков, где прилагательные неотличимы от глаголов, есть и языки, где они совпадают по свойствам с существительными, к ним относят кечуа, нахуатль, язык гренландских эскимосов, многие австралийские [Baker 2004: 100, 190]; то же относится и к языку хауса, где прилагательным соответствуют абстрактные имена в посессивных конструкциях [Rijkhoff 2000: 221]69. Отмечается такая «почти-универсалия»: прилагательных как отдельного класса нет в языках с классификаторами [Rijkho ff 2000: 217] (найдено лишь одно исключение)70.
Что же касается относительных и притяжательных прилагательных, то их семантика совсем другая: основа прилагательного имеет непредикатное значение, а конструкция «прилагательное + существительное» обозначает прямо не обозначенный предикат, имеющий двух участников: Каменный дом = Дом построен из камня, Машина книга = Книга принадлежит Маше. Такие прилагательные встречаются еще в меньшем числе языков, чем качественные; им обычно соответствуют существительные в синтаксической позиции определения (см. выше о лезгинском языке); в частности, они не свойственны языкам, где слова с качественным значением близки к глаголам.
Все сказанное приводит многих лингвистов к идее о том, что прилагательное как особая часть речи не может считаться универсальным свойством языков. Э. Сепир указывал, что имя и глагол – единственные необходимые для языка части речи [Сепир 1993 [1921]: 116]; см. также [Мельчук 2000: 184]. У. Л. Чейф считал, что различие глаголов и прилагательных в тех или иных языках – поверхностное явление [Чейф 1975 [1971]: 341–342]. Однако не менее распространена и обратная точка зрения об универсальности класса прилагательных, который, наоборот, глубинно существует всегда, а поверхностно в некоторых языках отсутствует [Baker 2004: 88] (к ней мы вернемся в разделе 2.8). Но она уже редко основана на идее о замкнутых классах глагольных и адъективных значений.
«Наречие – это часть речи, которая неизменно выделяется в традиционной грамматике и при этом труднее всего поддается точному определению. Точнее всего было бы определить наречия отрицательно» [Ревзин 2009: 179]. Даже в исконной европейской традиции, начиная с Дионисия, этой части речи не давалось никакого семантического определения. Например, Л. В. Щерба считал, что наречие – чисто формальная категория, не обладающая собственным значением [Щерба 1957 [1928]: 72]. Часто этот класс выделяется, по сути, остаточно, что еще менее способствует выделению семантического варианта этого класса. Традиционное определение наречия как признака другого признака – внешне семантическое, но по сути синтаксическое: в русском языке наречия часто подчиняются прилагательным, которые обычно определяются как слова со значением признака. Можно согласиться с такой формулировкой: «Структура номинаций у наречий полностью совпадает с таковой у прилагательных» [Барулин 1990: 74]. Ряд современных исследователей объединяют в один класс прилагательные и наречия образа действия, поскольку они связаны с синтаксической функцией модификации, только модифицируют не референтные, а предикативные лексемы [Hengeveld 2013: 33].
Местоимения и числительные, наоборот, обычно выделяются на основе семантики, которая для «экзотических» языков часто становится основным их признаком. Но и для русского языка П. Гард, применяя последовательно синтаксические критерии, выделил местоимения и числительные лишь как семантические классы [Garde 1981]. Однако если семантика числительных достаточно ясна, то вряд ли, видимо, в принципе возможно найти семантический инвариант местоимения как единого класса, что отмечал еще О. Есперсен [Есперсен 1958 [1924]: 90–93]. Там же, где эти классы могут выделяться и иным образом, может возникать конфликт между семантикой и формальными признаками. В русском языке тысяча, миллион и пр. – существительные по форме и числительные по семантике, конфликт у разных авторов мог решаться разными способами. Наконец, междометия далеко не всегда по своей семантике легко отграничиваются от наречий.
Таким образом, хотя нельзя отрицать определенную корреляцию традиционных частей речи с семантикой, выделение частей речи как чисто семантических классов вряд ли возможно для какого-нибудь языка; ср. выделение чисто морфологических классов, безусловно возможное для части языков. Об этом писали уже многие. Еще в 1960-е гг. С. Е. Яхонтов считал: «Что касается значения слова, то оно относится к области семантики, а не грамматики, поэтому оно не может служить основанием для разграничения частей речи. Конечно, классификация слов по их значению вполне возможна, и она действительно применяется в так называемых идеологических словарях; но ясно, что в результате этой классификации получаются не части речи, а что-то другое» [Яхонтов 2016 [1968]: 161]. В наше время М. Бейкер пишет, что вряд ли есть онтологическое, независимое от языка различие предметов, событий и качеств [Baker 2004: 15]. Я. Анвард указывает, что семантика не может однозначно предсказать частеречную принадлежность слова в том или ином языке [Anvard 2000: 27].
«Проблема поиска семантических оснований для классификации знаменательных частей речи приобрела, по-видимому, дурную репутацию» [Тестелец 1990: 77]. Тем не менее семантический в своей основе подход к частям речи продолжает существовать, наиболее известным его представителем является А. Вежбицка. Но он основан уже не на дискредитировавших себя идеях об особых глагольных, адъективных, адвербиальных и пр. значениях, а на понятии прототипического значения. Во многих современных лингвистических работах разграничиваются два способа категоризации: классический (логический), когда каждый объект должен быть отнесен к какой-то определенной категории, и прототипический, когда не обязательно все элементы класса должны иметь одинаковые свойства [Lier, Rijkhoff 2013: 3]. Задолго до А. Вежбицкой прототипический подход использовал И. И. Ревзин [Ревзин 2009: 111] (книга написана в 1973 г.).
А. Вежбицка пишет, что хотя по морфологическим и/или синтаксическим критериям в любом языке можно выделить некоторые классы слов, ввиду многочисленности и разнородности этих критериев мы не можем на их основе установить соответствия между классами разных языков: это можно сделать лишь на семантической основе [Wierzbicka 2000: 285]. Однако соответствия между классами слов и классами значений в разных языках различны, поэтому, выделяя семантику некоторого класса, надо учитывать не все принадлежащие к нему лексические единицы, а наиболее типичные, соответствующие прототипическим значениям.
А. Вежбицка специально предостерегает против того, чтобы исходить из базовой лексики английского языка [Ibid.: 288], поскольку в других языках она может не иметь однозначных соответствий. К английской базовой лексике относятся, например, tell ‘рассказывать’ и water ‘вода’, но даже во французском языке первому слову нет однозначного соответствия, а в японском языке есть два слова для холодной (mizu) и горячей (yu) воды [Ibid.: 288, 291]. Исходить следует из эмпирически устанавливаемых и интуитивно ясных универсалий языков [Ibid.: 289]. В итоге она признает прототипическими существительными