человек и вещь, прототипическими глаголами делать и случаться, прототипическим прилагательным большой, прототипическими наречиями очень и похоже (like this), для союзов это если, для предлогов с [Wierzbicka 2000: 291–304]. Класс слова с непрототипическим значением определяется его общими формальными свойствами с тем или иным из выразителей прототипических значений. Например, предикатные существительные – слова с предикатным значением с общими синтаксическими и/или морфологическими свойствами со словами, имеющими значение человек и вещь [Ibid.: 293–294].
Отмечу, что прототипический подход к выделению частей речи может быть основан не только на семантике, но и на синтаксисе, как это происходит у У. Крофта, идеи которого будут рассмотрены в следующем разделе. При этом У. Крофт отвергает типологическое значение семантических различий между частями речи, поскольку семантические сдвиги многообразны и специфичны для конкретных языков [Croft 2001: 70–71].
Идеи А. Вежбицкой ценны тем, что имеют психолингвистическую основу (см. раздел 2.11). Но высокая степень произвольности построений при таком подходе очевидна, а избавиться от ориентации на эталонный язык (прежде всего, английский) трудно (хотя А. Вежбицка и предостерегает против этого). В целом же в последние десятилетия во всей мировой лингвистике (не только генеративной) заметно преобладание концепций, ориентирующихся на синтаксические свойства классов слов. К их рассмотрению я перехожу.
2.7. Части речи как синтаксические классы
При данном подходе основанием классификации становится способность слова (или эквивалентной ему синтаксемы, если эти понятия разграничиваются) выполнять те или иные функции в предложении. Сочетаемость со служебными словами может при этом рассматриваться как синтаксический признак, но чаще она либо не учитывается (что не всегда эксплицитно оговаривается), либо выступает как второстепенный критерий.
Крайний случай синтаксического подхода – отождествление частей речи и членов предложения. В европейской науке такая точка зрения изредка встречалась в теории: «Части предложения и части речи в современной научной грамматике не различаются с такой последовательностью, какую безуспешно старается провести школьная грамматика, насчитывающая пять Ч. предложения… и девять Ч. речи… Невозможность ясного различения этих двух видов грамматических категорий явствует уже из того, что речь всегда состоит из предложений, и без предложений нет речи. Поэтому каждая Ч. речи непременно должна быть и Ч. предложения, и наоборот. В виду этого данная Ч. речи может быть иногда только одною, вполне определенную Ч. предложения (напр., наречие всегда бывает обстоятельством)» [Кудрявский 1903: 407]; см. также [Добиаш 1882].
Однако такая точка зрения до конца никогда не осуществлялась на практике. Как пишет В. В. Виноградов, идея обойтись одними частями речи, не вводя члены предложения, «не нашла сочувствия» в русистике [Виноградов 1975 [1948]: 336]. Главное препятствие – строгое разграничение в традиции подлежащего как главного члена предложения и дополнения как второстепенного его члена, которое невозможно спроецировать на систему частей речи: это потребовало бы отнесения к разным частям речи форм одного и того же слова. Также не принято и считать прилагательными атрибутивные формы существительных в родительном падеже (ср., впрочем, приведенный пример из описания лезгинского языка). Ближе всего к этой точке зрения подходили авторы ранних европеизированных грамматик в Японии (Танака Ёсикадо – 1874 г.) и Китае (Ма Цзяньчжун – 1898 г.). Они, правда, отождествляли имена сразу с подлежащим и дополнением, но в остальном приравнивали глагол к сказуемому, прилагательное к определению. Фрагменты данного подхода встречаются и в отечественных, и западных работах, чаще там, где не помогает морфология: нередко, как у Д. Н. Кудрявского, отождествляются наречие и обстоятельство.
Чаще при синтаксическом подходе классы выделяются так, чтобы не вступить в противоречие с принципом отнесения к одной части речи всех словоформ одной лексемы («тождеством слова», по А. И. Смирницкому). И с этой точки зрения неизбежно между частями речи и членами предложения не может быть взаимно однозначного соответствия, но среди разных функций той или иной части речи одна признается определяющей. Это функция сказуемого для глагола, функция подлежащего и дополнения (или только подлежащего) – для существительного, функция определения – для прилагательного, функция обстоятельства – для наречия71; см. об этом, например, [Яхонтов 2016 [1968]: 162]. Е. Курилович разграничивал на этой основе первичные и вторичные функции слов [Курилович 1962: 59]; см. ниже о развитии этой идеи у У. Крофта. В России впервые эту точку зрения, несколько затемненную семантической терминологией, по-видимому, высказал А. А. Шахматов [Шахматов 1952: 29, 33, 36], который «признал части речи категориями прежде всего синтаксическими» [Виноградов 1975 [1952]: 170]. Особенно распространен синтаксический подход при описании изолирующих языков, для которых нет опоры на морфологию. Для китайского языка его сформулировал Е. Д. Поливанов [Иванов, Поливанов 1930]72, учитывавший и морфологический критерий там, где его можно применить; законченный вид он получил в работе [Драгунова, Драгунов 1937] и был развит в более поздних публикациях [Солнцев 1983]. Отмечу, что в современной западной типологии традиционные пять членов предложения обычно сводятся к трем синтаксическим функциям: предикации (соответствует сказуемому), референции (соответствует подлежащему и дополнению) и модификации (соответствует определению и обстоятельству). Впрочем, иногда особо выделяется функция лексем, модифицирующих предложение в целом; сюда относят обстоятельства времени и места в отличие от обстоятельств образа действия [Hengeveld 2013: 33].
Синтаксический подход имеет ряд преимуществ. Он более универсален, чем морфологический подход [Яхонтов 2016 [1968]: 163]. Основания для выделения синтаксических классов более или менее едины. Эти классы, в отличие от морфологических категорий, сопоставимы и сравнительно легко исчислимы. Споры по их поводу чаще связаны либо с разным пониманием «тождества слова» (см. в разделе 3 о трактовке слов вроде хорошо), либо со степенью дробности выделяемых классов. Важна и более непосредственная корреляция с семантикой, чем в случае выделения морфологических классов. Как писал А. Е. Кибрик, «можно полагать, что структура высказывания на семантическом уровне отражает (повторяет до известной степени) структуру той внеязыковой ситуации, информация о которой в данном высказывании содержится… Внеязыковая ситуация состоит из некоторого события (процесса, действия, состояния, свойства) и его партиципантов (участников). В семантическом представлении такую внеязыковую ситуацию отражает пропозиция, состоящая из предиката (↔ событие) и его аргументов (↔ партиципанты)» [Кибрик 1992 [1980]: 198–199]. А на синтаксическом уровне пропозиции соответствует структура предложения.
В то же время синтаксические классификации могут, вероятно, в каких-то случаях расходиться с традицией; прежде всего, это очевидно для служебных слов, не попадающих в данные классификации. Вопрос же о том, какую функцию считать определяющей, не всегда может быть ясен (см. ниже). Особенно это очевидно для русского языка. «Русская традиция определения частей речи, характеризуемая как лексико-грамматическая, содержит сильную морфологическую доминанту… Эта морфологическая ориентированность препятствует, по существу, до сих пор признанию категории состояния законной частью речи в русском языке и, наоборот, способствует возникновению споров о том, есть ли части речи в китайском языке» [Кибрик 1992 [1980]: 127].
Существуют и концепции, объединяющие морфологический и синтаксический подходы. Например, И. И. Мещанинов понимал части речи как морфологизованные члены предложения [Мещанинов 1945: 210]. Он также считал понятие части речи производным от понятия члена предложения [Там же: 199], определяя отдельные части речи через их типичные синтаксические позиции [Там же: 203] (ранний вариант прототипического подхода). Однако это условие он считал необходимым, но не достаточным: соответствующие классы должны обладать и морфологическими свойствами, проявляемыми, прежде всего, в том, как они изменяются. Поэтому в изолирующих языках частей речи нет [Мещанинов 1945: 208–209, 241]. В понимании частей речи ученый исходил из синтаксического принципа (он закономерно отрицал применимость термина части речи к служебным словам), но критерии выделения конкретных частей речи у него были морфологическими; он даже был склонен рассматривать субстантивированные прилагательные как прилагательные [Там же: 205]. Трактовка частей речи как морфологизованных членов предложения встречалась и у некоторых отечественных исследователей, принадлежавших к другим направлениям [Аванесов 1936: 54]. В последнее время о частях речи как одновременно морфологических и синтаксических единицах писал П. Х. Мэтьюс [Matthews 2003: 283].
Поскольку полного совпадения классов слов и синтаксических позиций не бывает, то, как и в случае семантического подхода, происходят поиски прототипов. Зачатки такой точки зрения видны уже у И. И. Мещанинова. Затем в статье 1990 г.: «Почти для каждого синтаксического класса интуитивно выделимо типичное употребление» [Тестелец 1990: 81]. Я. Г. Тестелец выделяет синтаксические классы вершинного предиката, актанта и непосессивного атрибута, которым соответствуют прототипические глагол, существительное и прилагательное. Обращаю внимание на признание здесь интуитивного характера выделения, к этому вопросу я вернусь в разделе 2.11.
В последнее время прототипический подход к синтаксическим признакам частей речи получил наиболее развернутое выражение в книге У. Крофта [Croft 2001]. Он исходит из того, что три главные части речи (глагол, существительное, прилагательное) имеют типологические прототипы [Ibid.: 63]. Поэтому традиционные определения частей речи корректны, так как основаны на прототипах – лучших экземплярах [Ibid.: 73]. Для выделения базовых частей речи значимы два параметра: различия трех базовых типов конструкций (предикация, референция, модификация) и различия трех базовых семантических классов (действия, предметы, качества). В случае совпадения естественных сочетаний (предикация + действие, референция + пр