едмет, модификация + качество) получаются прототипические части речи, соответственно глагол, существительное и прилагательное [Ibid.: 87–88]; см. также [Croft 2010: 790]. Они типологически немаркированы, тогда как при несовпадении получаются более сложные, маркированные случаи, скажем использование существительного в качестве модификатора (определения). Такая точка зрения позволяет объяснить случаи несовпадения свойств разных частей речи в различных языках, но ее явным недостатком является использование все тех же вызывающих сомнение понятий действия и качества. Критики прототипического подхода отмечают, что он основан на произвольных основаниях. Например, является ли использование прилагательного как определения его главным свойством, спорно даже для английского языка: есть прилагательные вроде asleep ‘спящий; вялый’, ready ‘готовый’, неспособные быть определениями, а статистическое преобладание определительных конструкций, по меньшей мере, не доказано [Baker 2004: 211–212]. Более того, по данным Л. Томпсон, 79 % словоупотреблений английских прилагательных приходится на их предикативную позицию, поэтому традиционное представление о прототипичности определительной позиции неверно даже для этого языка [Lier 2017: 1245–1246]. Еще в большей степени сказанное М. Бейкером применимо к японскому языку, где, по-видимому, предикативная функция является главной и для глаголов, и для предикативных прилагательных. Тем более возникают проблемы, например, с австроазиатским языком палаунг, где, «в отличие от других МК [монкхмерских. – В. А.] языков, употребление прилагательных в синтаксической функции определения полностью не грамматикализовалось. В этом отношении они представляют собой интересный феномен для типологии частей речи. Прилагательные языка палаунг могут выступать в синтаксической функции определения только в идентифицирующих языковых выражениях» [Погибенко 2013: 285]. Критикуют прототипический подход за неясность критериев и другие лингвисты [Luuk 2010: 351]. М. Бейкер считает мифом идею о том, что части речи можно определить лишь прототипически [Baker 2004: 318].
И. И. Мещанинов выдвинул важную идею о том, что общность имени или глагола в разных языках обусловлена не общностью их морфологических категорий (падежа, времени, наклонения и пр.), а общностью их отношения к членам предложения. Однако, как показали исследования по изолирующим языкам (см. особенно [Коротков 1968]), при отсутствии опоры на морфологию само выделение членов предложения может оказаться неоднозначным. Если это действительно так, то в таких языках не удается выделить синтаксические части речи, подробнее см. следующий раздел. Впрочем, многие специалисты по китайскому и другим изолирующим языкам не соглашаются с такой трактовкой [Касевич 2006 [1986]: 249].
Синтаксические части речи, разумеется, не могут быть выделены на основе критериев перевода на эталонный язык. Поэтому, например, японские предикативные прилагательные с этой точки зрения не могут быть отнесены к прилагательным, поскольку они, имея некоторые отличия от глаголов по морфологии, не имеют отличий по синтаксическим свойствам: те и другие могут быть сказуемыми, определениями и обстоятельствами, а для их преобразования в подлежащие и дополнения нужны специальные показатели – субстантиваторы.
Остановлюсь еще на некоторых проблемах. Прилагательное с данной точки зрения может быть охарактеризовано по крайней мере двумя способами. Можно считать прилагательными те слова, которые употребляются только в позиции определения. Тогда, например, в русском языке прилагательные – это, прежде всего, аналитические прилагательные, о которых говорилось в разделе 2.3. Во всяком случае, слова, способные быть определениями и обстоятельствами, но (без использования транспозиторов) не сказуемыми, как и подлежащими и дополнениями, встречаются в ряде языков, см. в разделе 2.8 о японских непредикативных прилагательных.
И, например, в японском языке выделяются «присвязочные имена», которые иногда включаются в число частей речи [Martin 1975: 179]73. Можно ли их сопоставить с русской категорией состояния? Трактовка же обычных русских прилагательных зависит от решения спорного в русистике вопроса: являются ли словоформы вроде хорошо в обстоятельственной функции наречиями или (по крайней мере, в части употреблений) входят в парадигму прилагательных. При последнем решении для русских прилагательных существенно и употребление их в функции обстоятельства74.
Еще один спорный вопрос. Следует ли включать в систему частей речи слова, равно возможные в качестве актантных членов предложения (подлежащих и дополнений) и сказуемых? Такие вопросы обычно не встают для синтетических языков, включая японский, но для аналитических языков они обсуждаются, в том числе и на уровне классификации по частям речи. Так, для английского языка возможность такого решения распространена в англоязычной науке, но у нас преобладает выдвинутая А. И. Смирницким концепция конверсии, в соответствии с которой пары вроде purpose ‘намерение’ – to purpose ‘намереваться’ рассматриваются как разные лексемы, связанные словообразовательным отношением, не меняющим состав слова, но меняющим его парадигму [Смирницкий 1956: 369–372]. «Переход слова из одной части речи в другую происходит так, что назывная форма слова одной части речи (или его основа) используется без всякого материального изменения в качестве представителя другой части речи» [Кубрякова 1990: 235]. Этот подход подтверждается нерегулярностью и непредсказуемостью явления в данном языке. Но перенос его на китайский язык, встречавшийся в отечественной китаистике, вызвал критику: там явление много регулярнее. К этому вопросу я вернусь в следующем разделе.
Могут, наконец, быть слова, вообще не вступающие в синтаксические связи ни с какими другими словами; они образуют нечленимые (глобальные, по терминологии И. Ф. Вардуля) предложения. В этот класс входит одна из традиционных частей речи – междометия. Эти неизменяемые слова отличаются от наречий или приименных именно этим свойством, также они могут обладать нестандартной семантикой. Однако не вступают в синтаксические связи и некоторые другие слова, в том числе упомянутые в разделе 2.3 коммуникативы. Для обозначения данного класса в целом может быть предложен термин обособленное [Алпатов и др. 2008. 1: 64].
Одну из попыток построить систему частей речи на чисто синтаксических основаниях см. в работе [Алпатов 1990в]; применение ее к японскому языку см. [Алпатов 1990а].
Основные понятия синтаксиса требуют строгого определения не в меньшей степени, чем понятия морфологии. Этот вопрос выходит за рамки данной работы; отмечу лишь, что современная лингвистика продвинулась в его решении значительно дальше, чем в решении вопроса о морфологических понятиях. Но психологическая адекватность многих предлагаемых там трактовок нередко вызывает сомнения.
2.8. Существуют ли языки без частей речи?
Эта проблема не симметрична проблеме отказа от понятия слова, рассмотренной в предыдущей главе. Идея о полном отказе от понятия части речи (или какого-то его синонима) мне не встретилась в каких-либо работах, где присутствует понятие слова. С другой стороны, при отказе от понятия слова проблема частей речи (в частности, разделения имени и глагола) чаще всего сохраняется, лишь переносясь на другой уровень. Не вызывает споров и факт существования частей речи не только в русском или латинском, но и в английском языке, спорят лишь о числе и составе классов. Вопрос о существовании частей речи имеет иной характер, чем вопрос о существовании слова: спорят о том, во всех ли языках можно выделить части речи. Этот вопрос оказывается актуальным не только для изолирующих языков, но даже для некоторых языков с развитым словоизменением. Сейчас рассмотрим лишь знаменательные части речи.
Существует соответствующая традиции точка зрения, согласно которой в любом языке какие-то части речи, пусть не всегда одинаковые, должны существовать. «По-видимому, части речи есть в любом языке, то есть нет языка, в котором все слова имели в общем одинаковые свойства и не допускали классификации» [Яхонтов 2016 [1968]: 166]. С. Е. Яхонтов в 1968 г. указывал, что мнение об отсутствии частей речи в древнекитайском «не разделяется почти никем из специалистов-китаеведов» [Там же]. Сейчас, однако, такое мнение уже очень распространено.
Ситуация с прилагательным уже обсуждалась в разделе 2.6, где, в частности, упоминалось, что и сторонники универсальности прилагательного вроде У. Крофта находят универсальность лишь на глубинном уровне, тогда как «поверхностно» в ряде языков они не составляют особый класс. Разумеется, при желании, вероятно, в любом языке можно найти прилагательные, что и делается во многих грамматиках, поскольку в языке всегда существуют какие-то тонкие различия [Baker 2004: 280]. Хорошо известно, например, сколько сил потрачено в китаистике, особенно отечественной, для такого разделения глаголов и прилагательных, которое бы как-то соответствовало делению по частям речи их эквивалентов в западных языках. Но для теоретической лингвистики это скорее уже пройденный этап.
Вопрос же о разграничении существительного (имени) и глагола действительно вызывает дискуссии и в наши дни. Его универсальность до начала ХХ в. даже не подлежала обсуждению, а эксплицитно о нем впервые сказал, по-видимому, Э. Сепир. И сейчас многие лингвисты, исходя из «общих соображений», считают противопоставление существительного и глагола универсальным, см., например, [Wunderlich 1996: 34]. А. Вежбицка считает его «почти-универсалией» [Wierzbicka 2000: 285]. Отмечают, что лингвисты неохотно признают существование языков, где не различаются существительные и глаголы [Bhat 2000: 54]; в частности, его обычно отрицают генеративисты, но такой подход встречается и в функциональной лингвистике [Lier, Rijkhoff 2013: 50].