Но сложности с японскими прилагательными на этом не кончаются. Японская наука выделила еще один класс – keiyodooshi, который по-русски обычно передается как непредикативные прилагательные или полупредикативные прилагательные. За пределами Японии их считают подклассом прилагательных [Фельдман 1960: 35–36]. Он также соответствует в европейских языках прилагательным, примеры – shizuka ‘тихий’, yuuryoku ‘влиятельный’. Они по форме сходны не с глаголами, а с существительными: не изменяются, но сочетаются с агглютинативными элементами (иными, чем для существительных). Синтаксически они отличаются и от существительных, и от глаголов и предикативных прилагательных: присоединяемые к ним агглютинативные элементы указывают на синтаксическую позицию, либо определительную (показатель na), либо обстоятельственную (показатель ni); иных грамматических категорий у них нет. В позиции сказуемого они, как и существительные, употребляются только со связкой (отвлекаюсь от случаев эллипсиса); отсюда термин «непредикативные прилагательные» в противоположность предикативным. Из сказанного видно, что именно этот класс слов может с наибольшим правом называться классом прилагательных. При этом семантические различия между предикативными и непредикативными прилагательными отсутствуют.
Наконец, еще одна часть речи также общепринята в японской лингвистике, хотя она своим происхождением обязана неадекватному восприятию науки Европы. Одной из заимствованных частей речи стал союз, однако в качестве союзов (setsuzokushi) выделили не класс служебных слов, а вполне самостоятельные, способные к изолированному употреблению слова вроде shikashi ‘однако’, mata ‘опять’. Позже неадекватность признали, но выделение данной части речи сохранилось. За пределами Японии (если не происходит копирование японских грамматик) эти слова относят к наречиям, с которыми они имеют явное сходство. Отдельность данной части речи может обосновываться тем, что эти слова, в отличие от обычных наречий, участвуют в образовании сферхфразовых единств [Tokieda 1954: 195].
Такова система частей речи в японской лингвистике. Исконно она была комбинированной – морфологическо-синтаксической. По синтаксическому признаку самостоятельности – несамостоятельности выделялись знаменательные kotoba и служебные tenioha, затем те и другие разделялись на части речи по морфологическому признаку изменяемости – неизменяемости. Для знаменательных kotoba выделялись два класса по-разному изменяемых единиц, соответствующих глаголам и предикативным прилагательным, и общий класс неизменяемых единиц. При европеизации система стала более эклектичной за счет заимствования периферийных европейских классов; в частности, класс неизменяемых самостоятельных go (taigen) разделился на несколько классов, выделяющихся по разным основаниям. При этом иногда могли появляться и новые классы по соображениям системности: если выделены неизменяемые слова в функции обстоятельства (наречия), то естественно выделить и неизменяемые слова в функции определения (приименные). В целом главный принцип принятого в Японии подхода к частям речи аналогичен европейскому: там и там основания для классификации разные при приоритете морфологии. Впрочем, морфология в японском языке вне глагола беднее, чем в греческом и латинском, поэтому дополнение морфологических критериев синтаксическими заметнее.
2.11. Части речи как психолингвистические классы
До сих пор, разбирая разные точки зрения на части речи, мы не видели прямых аналогов словоцентрического подхода. Если представления европейской традиции о слове были почти неизменными с древности до начала попыток строгого определения слова в конце XIX в., то системы частей речи заметно менялись со временем, а их определения, начиная с Варрона, могли быть вполне «работающими», задающими критерии их выделения. Однако это не исключает того, что за традиционным выделением частей речи, как и за традиционным выделением слов, с самого начала стояли некоторые интуитивные представления; см. [Алпатов 2016г]. На это наталкивает и традиционная неоднородность наиболее привычных классификаций; показательно, что строго последовательные классификации слов вроде чисто морфологической классификации Г. О. Винокура дают результаты, расходящиеся с традицией.
Но уже в ХХ в. среди работ, посвященных теории частей речи, стали появляться публикации, в той или иной степени обращавшиеся к психолингвистическим вопросам. Возможно, первой из них стала известная, но не до конца оцененная статья Л. В. Щербы, впервые опубликованная в 1928 г. [Щерба 1957 [1928]]. Она была полемической против «формального», то есть строго морфологического, подхода школы Ф. Ф. Фортунатова, но важно рассмотреть и ее позитивные положения. Л. В. Щерба писал: «Самое различение “частей речи” едва ли можно считать результатом “научной” классификации слов… В вопросе о “частях речи” исследователю вовсе не приходится классифицировать слова по каким-нибудь ученым и очень умным, но предвзятым принципам, а он должен разыскивать, какая классификация особенно настойчиво навязывается самой языковой системой… Едва ли мы потому считаем стол, медведь за существительные, что они склоняются, скорее мы потому их склоняем, что они существительные» [Там же: 63–64]. Последняя формулировка, явно направленная против школы Ф. Ф. Фортунатова, не означает чисто семантическое понимание частей речи: автор статьи указывает, что наречия и прилагательные имеют одинаковое значение, различаясь формально [Там же: 72].
Л. В. Щерба не отрицал ни морфологические, ни синтаксические, ни семантические критерии для выделения частей речи, все они учитывались в его анализе русского материала. Однако они – лишь опознавательные знаки для восприятия частей речи, которые существуют независимо от их семантики и формальных свойств.
Но как понимать формулировку: «навязываются самой языковой системой»? «Ученые и умные» классификации, отвергаемые ученым, тоже, как правило, основаны на каких-то свойствах языковой системы, на каких-то различиях, существующих в ней (об этом много говорилось выше). Однако Л. В. Щерба подчеркивает, что их может быть много, но «истинная» классификация одна. По-видимому, Л. В. Щерба (начинавший деятельность в 1910-е гг. как сторонник психологического подхода к языку, но с 1920-х гг. пытавшийся от него отойти и все время к нему в неявном виде возвращавшийся) понимал под «навязыванием» влияние со стороны психолингвистического механизма. Носители языка ощущают неоднородность слов, хранящихся в их памяти, и опознают их как принадлежащие к тем или иным группам – частям речи. Этот вывод не сформулирован Л. В. Щербой прямо, но вряд ли его идеи можно интерпретировать как-то иначе85.
Позже эти идеи некоторыми лингвистами прямо связывались с психолингвистикой: «Слова, являющиеся по соображениям лингвистов, подтверждаемым психологами и психофизиологами, теми языковыми единицами, которые хранятся в памяти, во многих (а может быть, и во всех) современных языках в той или иной мере специализированы в своих грамматических функциях. Естественно поэтому предположить, что одно из членений тотального множества слов языка на подмножества для облегчения и ускорения их поиска в памяти основывается на этой грамматической специализации слов» [Супрун 1968: 17]. Сходные идеи см. в том же сборнике в статье [Леонтьев 1968].
Снова обращусь к идеям Л. В. Щербы. Действительно, если мы исходим из нашего психолингвистического представления, мы можем выделять классы слов, обладающие разнообразными свойствами, которые, действительно, играют лишь роль опознавателей в сложных случаях. При научной классификации мы либо должны исходить из единого критерия, либо, если мы пользуемся несколькими критериями, установить их иерархию. С психолингвистической точки зрения возможны случаи, когда одно и то же слово может быть отнесено к нескольким классам, а какие-то слова остаться вне классификации. Это и делал Л. В. Щерба, признавая для частей речи возможность того и другого [Щерба 1957 [1928]: 66]. В чем-то он предвосхищал идею прототипических классификаций в противовес классическим (научным, в его терминологии) классификациям. Но для научной классификации (что отмечал и Л. В. Щерба) пересечение классов и наличие остатка – пороки, которых стараются избежать. Пересечение классов признают и некоторые современные лингвисты, в том числе испытавшие влияние идей Л. В. Щербы [Касевич 2006: 567].
Признание психолингвистической основы традиционных классификаций обозначает и то их свойство, которое Л. В. Щерба как раз и не признавал. Он, как и многие другие языковеды его времени, придерживался идеи о несоотносимости классификаций знаменательных и служебных слов [Щерба 1957 [1928]: 58–59]. Однако такой подход, вполне оправданный с лингвистической точки зрения, вероятно, психологически менее адекватен. Любые слова, какими свойствами бы они ни обладали, – базовые единицы, и интуитивно вполне естественно членить на классы все множество слов. Недаром именно такая точка зрения распространена с древности во всех традициях, даже в китайской.
Отметим и такое высказывание Э. Сепира: «Наша условная классификация по частям речи есть лишь смутное, колеблющееся приближение к последовательно разработанному инвентарю опыта» [Се-пир 1993 [1921]: 114]. Иными словами, нечто содержится внутри нас, а классификация по частям речи – некоторая модель этого.
Традиционный подход к частям речи тесно связан со словоцентризмом. В его пользу, как и в пользу словоцентризма, говорит психологическая адекватность. Подобное понимание частей речи, эксплицированное до некоторой степени Л. В. Щербой и в большей степени А. Е. Супруном и А. А. Леонтьевым, в неявном виде встречалось часто. Только им можно объяснить частые несовпадения между реальными критериями выделения классов и их определениями. Такое несоответствие может быть объяснено следующим образом. При восприятии слов значимы те или иные их опознаватели, которые для многих языков, включая флективно-синтетические, являются, в первую очередь, морфологическими. Но существующие в человеческой психике классы в связи с главной функцией любых слов воспринимаются как семантические; видимо, решающую роль играет лексическая семантика ядерной части данного класса слов [Ревзин 1978: 139–140]. Языковеды, определяющие имена существительные как слова с предметным значением и пр. (а такие определения могут сохраняться и при последовательно морфологическом или дистрибуционном подходе), неявно исходят не из научного анализа, а из своих психологических представлений носителей языка. Мо