ки (96– 100), индекс же для традиционно агглютинативных языков ниже, колеблясь от 80 до 97 и не достигая 100 ни для одного из них. Вероятно, агглютинация в данном смысле в первую очередь ощущалась для языков типа турецкого (индекс агглютинации, по [Квантитативная 1982], 93), тогда как для языков типа китайского (индекс агглютинации, по [Квантитативная 1982], 100) она не замечалась из-за существования более «экзотических» для европейского наблюдателя свойств.
Представляется, что некорректно определять флективные (агглютинативные, изолирующие) языки как языки, для которых характерна флексия (агглютинация, изоляция). Реально имеется в виду обратное: флексией (агглютинацией, изоляцией) в том или ином смысле именуется явление, типологически существенное для эталонных флективных (агглютинативных, изолирующих) языков. Естественный эталон не надо смешивать с искусственным эталоном в смысле В. Скалички – Б. А. Успенского. Последний – результат некоторых операций над естественным эталоном, связанных с очищением его от непоследовательностей.
Во-вторых, в большинстве классификаций, использующих идею о разграничении флективных, агглютинативных и изолирующих языков, эти языки располагаются в определенном порядке. Так было и в стадиальных классификациях: изолирующие языки там рассматривались как низшая стадия, агглютинативные – как средняя стадия и флективные – как высшая стадия. Кажется, единственное исключение – статья [Никольский, Яковлев 1949] с попыткой перейти от изолирующего строя к флективному, оставив агглютинативный в стороне. Экстралингвистические соображения не мешали считать китайский язык совершеннее монгольского, но чисто лингвистические свойства языков не давали возможности ставить изолирующие языки в середину схемы. И после отказа от стадиальности сохранилось представление о трех типах как о некоторой шкале, где агглютинативные языки занимают среднее положение. Вышеуказанные данные об индексе агглютинации вполне соответствуют этому представлению (для флективных языков индекс закономерно дает низшие цифры – от 50 для арабского языка до 14 в одном из санскритских текстов).
Существенные признаки, различающие три класса языков, имеют некоторый разброс, но связь между ними вряд ли случайна. В каждом классе имеется некоторый центр, представленный указанными выше языками, и периферия. Флективные и изолирующие языки – некоторые полярные классы, агглютинативные находятся посередине. Можно предложить некоторую гипотезу, позволяющую объяснить сущность данных классов языков.
Как отмечалось выше, одним из кардинальных противопоставлений в лингвистике является противопоставление двух типов лингвистических описаний: словаря и грамматики. Это различие проявляется в самых непохожих друг на друга лингвистических традициях и отражает, по-видимому, фундаментальное противопоставление двух компонентов психолингвистического механизма человека; набора хранимых в памяти единиц и множества операций с ними. Существование таких двух компонентов, как мы видели, подтверждает изучение афазий.
Из двух способов описания основным, несомненно, является словарь. В принципе любая грамматическая информация, кроме разве что информации о правилах порядка элементов, может целиком быть включена в словарь. Первичность словаря и подчиненный характер грамматики выявляется и в связи с исследованиями по прикладной лингвистике [Шаляпина 1991]. Часто грамматические правила представляют собой сокращение и «вынесение за скобку» информации, которая в словаре многократно бы повторялась. Такое сокращение может, во-первых, служить целям экономии описаний, во-вторых, моделировать реальные психолингвистические процессы. Реальные грамматические правила, существование которых подтверждается данными афазий, дают возможность сочетать хранимые в мозгу единицы между собой и в то же время минимизировать количество этих единиц. Если в языке имеется словоизменение, то достаточно хранить в мозгу лишь исходные единицы (формы именительного падежа единственного числа, инфинитива, основы и пр.), а все остальное получать из них применением грамматических правил. Моделирующие такой механизм античные схемы склонения и спряжения, как отмечал А. Н. Головастиков в 1980 г., более психологически адекватны, чем позже появившееся описание в терминах «корень – аффикс».
Границы между грамматикой и словарем достаточно подвижны, они могут проводиться лишь из соображений практического удобства или просто по традиции (ничем иным нельзя объяснить, например, принятое включение в грамматики числительных первого десятка). Бывают пограничные явления: служебные слова обычно описывают и в словарях, и в грамматиках. Очень часто, иногда в ущерб последовательности, но обеспечивая практическое удобство, в словари включают всё, что не является регулярным, например отдельные словоформы неправильных глаголов. Противопоставление словарного грамматическому как нерегулярного регулярному обосновал Л. В. Щерба. Такая точка зрения, вероятно, тоже имеет, как уже отмечалось в 1.11, психолингвистические основания: нерегулярные формы могут храниться особо, что особенно видно для языков типа английского.
Тезису о первичности словаря не противоречит тот факт, что в привычной для нас европейской лингвистической традиции жанр грамматики сложился раньше, а также распространенное в науке XX в. и не вполне исчезнувшее представление о словаре как о более периферийном типе описания. Грамматические правила требуют коррекции, которая в развитых обществах осуществляется в школе; особенно это важно для флективных языков. Знакомство же со словарем обычно происходит стихийно, через речевое общение или знакомство с текстами. Словари более нужны там, где язык культуры недостаточно понятен, поэтому в Европе поначалу словари существовали в виде глосс, где толковались лишь непонятные слова в памятниках. Бурное развитие новых методов в лингвистике XX в. раньше проявилось в грамматике, чем в лексикографии, поскольку грамматические правила стандартнее и схематичнее. Такой разрыв мог приводить к представлениям о словаре как о чисто практическом по своим задачам способе описания, не поддающемся строгим научным методам. Но в последние десятилетия именно проблемы лексической семантики оказались в центре внимания теоретической лингвистики.
Однако соотношение грамматики и словаря – не постоянная величина для любого языка, оно зависит от его строя. И здесь, как нам кажется, и проявляется различие флективных, агглютинативных и изолирующих языков.
Возьмем русский как эталонно флективный язык. Для него важнейшее значение имеет грамматика, прежде всего морфология. Морфологические (в широком смысле слова) правила здесь достаточно разнообразны: это и правила словоизменения, и правила словосложения, и правила словообразования. Слово русского языка, как правило, – сложное по структуре целое, а операции со словами далеко не сводятся к простому их соположению. Описывать все эти операции в словаре явно неэкономно, сюда можно включать лишь уникальные операции вроде супплетивизма и образования неправильных глаголов, типовые же операции закономерно выносятся в грамматику. Отмечу, что в отличие от словарей английского языка, где обязательно приводятся списки неправильных глаголов, в русских словарях так делать не принято. Такие языки максимально грамматичны, а в грамматическом описании значительное место занимает парадигматика. Именно по этому пути шли те лингвистические традиции, которые формировались на основе наблюдений над языками подобного типа: европейская во всех ее первоначальных вариантах, арабская, индийская.
Противоположный полюс составляют изолирующие языки типа китайского, о чем уже говорилось в 1.12. Их грамматика может быть сведена к синтаксису в широком понимании этого термина: все правила сводятся к правилам порядка и правилам формальной и семантической сочетаемости элементов. Каждый из значимых элементов, в основном соответствующих слогоморфемам, обладает четкой выделимостью и самостоятельностью, а комбинаторных изменений на стыках не происходит или почти не происходит. Возможны, конечно, исключения вроде многосложных заимствований; в современном языке их больше, чем в вэньяне. Но наличие исключений указывает лишь на сдвиг того или иного языка по шкале. Большинство правил сочетаемости (кроме акцентуационных) – это правила (чаще связанные с семантикой), ограничивающие сочетаемость конкретных элементов, часто даже не формулируемые в терминах грамматических классов (частей речи). Ограничения, конечно, есть в любом языке, но показательны полуанекдотические рассказы о том, как студенты предлагали хорошо владевшим вэньянем профессорам произвольные последовательности иероглифов, а те давали этим последовательностям синтаксическую и семантическую интерпретацию. Для вэньяня, впрочем, такое сделать легче, чем для современного китайского языка, где сравнительно легко выделяются типовые правила синтагматики словоформ, см. [Семенас 1992]. Однако эти правила, прежде всего, семантичны: типовую сочетаемость имеют единицы не с определенной формальной структурой или грамматической характеристикой, а с определенным обобщенным значением. Многие из таких правил сохраняют силу, независимо от того, как интерпретируются сочетания слогоморфем – как сложные слова или как словосочетания. Вопрос о границах слова, как известно, постоянно дискутируется в китаистике, а для его решения неприменимы критерии вроде цельно-оформленности, решающие для языков типа русского.
Все правила сочетаемости для китайского и сходных с ним языков могут быть представлены как словарные. Семантические ограничения естественно включаются в толкование, а более формальные ограничения сочетаемости (например, у служебных элементов, именовавшихся в китайской традиции «пустыми словами») индивидуальны для каждой конкретной единицы и опять-таки могут записываться в словаре, как это и делалось в китайской традиции. Разные понимания границ слова в этих языках мало влияют на лексикографию: самые ярые сторонники многоморфемности китайского слова заносят в словари и слогоморфемы, кроме совсем уж опрощенных, а отождествление слова со слогоморфемой не мешает включению в словарь их устойчивых сочетаний, пусть на правах фразеологизмов. В то же время введение синтаксических правил, кроме правил порядка на разных уровнях, не является столь уж необходимым. Описание же парадигм, составляющее для флективных языков едва ли не основную часть грамматик, для языков типа китайского оказывается ненужным. Попытки описывать китайский язык по образцу русского с выделением парадигм, одно время распространенные в советской науке [Конрад 1952], сейчас уже оставлены как явно неадекватные.