1
Грамматика принадлежит двум авторам, но данный раздел целиком написан Е. Д. Поливановым.
2
Правда, сложные слова рассматривались как слова, состоящие из слов, тем самым их компоненты выделялись как особые единицы, однако они приравнивались к словам.
3
Впрочем, Дионисий равным образом определял и слово как наименьшую часть предложения. Однако слово могло рассматриваться и вне предложения и характеризовалось независимо от него [Оленич 1980: 216], тогда как предложение трактовалось только как сочетание слов.
4
А. М. Пешковский как раз занимался вопросами определения слова в другой работе [Пешковский 1925]. Но в книге, адресованной широкому читателю, он счел оправданным обойтись без этого.
5
Данное противопоставление иногда отождествляют с противопоставлением словоформы (= молекуле) и лексемы (= семантеме) [Dixon, Aikhenvald 2003: 22]. Однако словоформа и лексема у А. И. Смирницкого, А. А. Зализняка и др. по определению совпадают по границам, чего у молекулы и семантемы может не быть.
6
Все-таки не веками: такие поиски ведутся лишь с конца XIX в., до того исходили из очевидности слова.
7
В более поздней работе, написанной в середине 30-х гг., ученый несколько изменил точку зрения, выделяя «критерий изолируемости», основанный на способности изолироваться в качестве «единственного состава произносительной фразы» [Поливанов 1991: 424]. То есть подход сходен с подходом Л. Блумфилда (сам Е. Д. Поливанов указывал, что впервые его предложил Г. Суит [Там же]).
8
В книге [Плетнер, Поливанов 1930] выделено небольшое количество служебных слов для этого языка, но они упоминаются лишь в части книги, написанной соавтором Е. Д. Поливанова.
9
Такое расщепление может проводиться различным образом. Концепции, рассматриваемые здесь, следует отделять от концепций, выделяющих единицы, различающиеся лишь степенью абстракции. К последним относится известное и ныне практически общепринятое в России разграничение словоформы и лексемы.
10
В одной из недавних публикаций двух швейцарских (то есть не англоязычных) ученых сказано, что фонологическое и синтаксическое слово впервые разграничил Р. В. У. Диксон в 1977 г. [Bickel, Zúñiga 2017: 160]. Вся предшествующая история такого разграничения в Европе и России полностью проигнорирована.
11
В данном контексте этот термин ближе всего к русскому термину словосочетание, хотя и не совпадает с ним. Специально об англоязычном термине будет говориться в разделах 1.6 и 3.2.
12
Для ударения скорее можно было бы предполагать обратное: русское динамическое ударение – более сильное средство выделения речевых отрезков, чем японское музыкальное (в японской лингвистике, в отличие от русской, лексические единицы, различающиеся лишь ударением, считают омонимами).
13
Иногда их разграничивают на два класса: служебные и вспомогательные слова; последние – служебные слова, входящие в состав аналитических форм [Гак 1986: 46]. Но с точки зрения отдельности свойства двух классов совпадают.
14
Вопрос о различении корней и аффиксов – еще одна сложная проблема, выходящая за рамки данной темы. Условно эти классы морфем будут считаться уже разграниченными.
15
Служебное слово может состоять из нескольких морфем, имеется в виду присоединение его главной (квазикорневой) морфемы, к которой могут присоединяться и другие морфемы, в том числе аффиксальные (немецкие артикли, японские связки).
16
И. А. Мельчук рассматривает цельнооформленность наряду с фонетическими признаками слова как вид связности (морфологическая связность) [Мельчук 1997: 204–207], то есть как типичный, но не обязательный признак словоформы.
17
Против выделения только словоформ I и II говорят и случаи отделимости при фузионном присоединении. Такая возможность в отдельных случаях реализуется даже в русском языке: ему – нему. Можно указать также на внешние сандхи в санскрите и факты индейского языка миштек.
18
Впрочем, в Японии публикуются и тексты с пробелами (прежде всего, книги для маленьких детей). Там пробелами отделяются синтаксемы (бунсэцу), см. 1.7.
19
Именно эта неочевидность была, в конечном счете, главным собственно лингвистическим аргументом в пользу «особого совершенства» флективных языков, в которое верили основатели типологии начала XIX в.
20
Показательно такое высказывание о лексеме в традиционном смысле: “Наивное” понятие внутренне эклектично: думается, что такой пестрый букет критериев не нужен ни на одном уровне и ни для одного межуровневого компонента» [Крылов 1982: 134].
21
Этот термин, занимающий большое место в англоязычной лингвистике разных направлений, не имеет устойчивого русского эквивалента (фраза в русском
22
См., например, достаточно представительный для конца советского периода сборник [Слово 1984]. С тех пор ситуация особо не изменилась. Очень показателен здесь подход И. А. Мельчука.
23
При обозначении японских авторов принято сначала давать фамилию, потом имя.
24
Подача лексики в японских словарях несколько отличается от привычной для нас, например туда могут отдельными словарными статьями включать фразеологизмы [Алпатов 2008б: 188–190]. Но норма – go.
25
Предикативы в японской лингвистике – общее название для глаголов и предикативных прилагательных, см. 2.10.
26
Исключение составляют так называемые постфиксы вроде -ся: считается, что они присоединяются ко всему слову. Но постфиксы отличаются от обычных аффиксов: в принятых выше терминах это форманты.
27
Понятия, сопоставимого со склонением, в японской традиции не было, так как именная грамматика трактовалась принципиально иначе: там все служебные элементы считались отдельными go.
28
Японская лингвистика, таким образом, всегда по-разному описывает сочетания знаменательного слова со служебными и собственно синтаксические структуры, тогда как европейская наука может относиться к этому различию по-разному, о чем уже говорилось. Иногда сочетания знаменательных слов со служебными включают в синтаксис, иногда в морфологию, иногда их выделяют в отдельный ярус языка (морфосинтаксический ярус у И. Ф. Вардуля).
29
В отличие от литературного языка в некоторых диалектах есть вторичная фузия.
30
Оба термина распространены, и между ними обычно нет строгого разграничения.
31
Все сказанное здесь о падежных показателях относится и к ряду других японских приименных агглютинативных служебных элементов, например к тематической частице wa.
32
На основе какой-то из этих работ, видимо, под влиянием А. А. Холодовича, подходит к этим показателям и И. А. Мельчук. Он считает, что даже вставка несомненного служебного слова (одной из пяти частиц, которых на самом деле более сотни [Martin 1975: 101–131]) между именем и падежным показателем не препятствует признанию аффиксального характера последних [Мельчук 1997: 182]. В пользу аффиксальности падежных элементов он также приводит аргумент: показатель именительного падежа ŋa начинается со звука ŋ (аллофона фонемы g), который не встречается в начале слова [Там же: 209] (реальная ситуация несколько сложнее [Алпатов и др. 2000: 133]). На данном конкретном примере хорошо виден общий подход И. А. Мельчука во что бы то ни стало сохранить традиционное решение. Но как раз здесь он отстаивает трактовку, нетрадиционную для самих японцев и уже почти всеми отвергнутую в России.
33
Японские падежные элементы в письменном варианте языка могут отделяться от связанного с ними имени не только частицами, но и пояснениями (иногда многословными), заключенными в скобки. Учет этого явления дает право считать их даже не формантами, а служебными словами в смысле, введенном в 1.4.4. И. Ф. Вардуль, однако, не считал этот аргумент особо значимым ввиду периферийности таких случаев.
34
Эта единица одновременно оказывается и базовой фонетической единицей (аналога фонемы в традиции не было), и базовой единицей словаря; см. [Яхонтов 1981: 224].
35
Обычно они бывают и основами из-за почти полного отсутствия флексии (исключая так называемое явление эризации).
36
На превращение слов в нечленимые последовательности при разных видах афазии указывал и А. Р. Лурия: его больные признавали правильными предложения типа Собаку облаяла лошадь [Лурия 1947: 87–88], а сочетания мамина дочка и дочкина мама равно воспринимали в значении «мать и дочь» [Там же: 159].
37
Это наблюдение в основном верно, но для некоторых морфем внутри слова изолированное произнесение все-таки возможно: ср. пример, приводимый В. А. Плунгяном: Вас обсудили? Не об-, а о- [Плунгян 2000: 19]. Однако здесь надо учитывать большую агглютинативность и, следовательно, выделимость русских префиксов по сравнению с суффиксами. См. также приводившийся выше пример Ф. Боаса на изолированное произнесение английского показателя прошедшего времени, что может быть связано с иными психолингвистическими свойствами английских аффиксов сравнительно с русскими (см. ниже, 3.2).
38
Или ‘школа иду’: в японском языке глаголы не имеют категорий лица и числа.
39
В примере обращает на себя внимание порядок «прямое дополнение + подлежащее + сказуемое», для японского языка допустимый, но не базовый: видимо, для ребенка важнее актуальное членение.
40
Этот показатель в современном языке имеет несколько значений и, вероятно, может рассматриваться как несколько омонимов. Однако в детской речи он имеет лишь императивное значение [Murata 1984: 197].
41
Все сказанное относится и к предикативным прилагательным, у которых лишь сужена парадигма за счет отсутствия части форм, например императивных.
42
Впрочем, современные исследования механизмов мозга ставят под сомнение традиционные представления об отдельных мозговых центрах, ведающих той или иной сферой языка. «Можно говорить лишь о том, что некоторые зоны мозга предпочтительны для определенных речевых функций, контролируют эти функции (выполняемые самыми разными структурами) в большей степени, чем другие» [Бурлак 2011: 102]. Тем не менее опыты А. Р. Лурия и др. показывают, что, по крайней мере, на уровне предпочтительности этот контроль существен.
43
Этот процесс описывается здесь максимально упрощенно. Возможны и дополнительные факторы: традиция, выработанная на материале одного языка, затем может лечь в основу обучения языку иного строя: английская или французская традиция для языков Африки, русская традиция для малых языков России и бывшего СССР. Возможно и сохранение решений, когда-то принятых для предшествовавших состояний языка, см. выше о переносе японских описаний со старописьменного языка на современный. И не влияет ли на традиционное отнесение к словам французских безударных местоимений и частиц тот факт, что они восходят к несомненным латинским словам?
44
См. спорные случаи для русского языка вроде всмятку, под мышку, где когда-то несомненные сочетания предлога с существительным стали превращаться в наречия. Степень их осознания как единых слов может быть различной, а орфография часто непоследовательна.
45
Согласно В. Б. Касевичу, в русском языке нет парадигмы предлогов не потому, что предлоги – отдельные слова, и не потому, что они наслаиваются на падежные окончания, а потому, что нет их закрытого списка, а в их систему могут входить и наречия [Касевич 2006: 531].
46
Для русского языка еще одним аргументом в пользу базовости форм именительного падежа (единственного, но иногда и множественного числа) служит их использование в функции называния предмета. Однако во многих языках (например, в японском) в этой функции выступает чистая основа.
47
Аналогичный пример, касающийся нормальных (хотя и недостаточно культурных) носителей другого языка. Пишут, что многие японские школьники в общении с родителями обходятся тремя словами: Kane ‘деньги’, Meshi ‘еда’, Urusee ‘надоедливый’[Matsumoto 1980: 103]. Все они императивны в данном контексте, означая: Дай денег!, Дай поесть!, Отстань! Но по форме первые два слова – существительные в форме основы, а последнее – просторечная индикативная форма предикативного прилагательного, употребленная вместе с окончанием. Такие примеры наряду с множеством других подтверждают, что для носителей этого языка базовые окончания предикативов в отличие от падежных показателей входят в состав слова.
48
Известно также, что разные традиции или варианты традиций по-разному выделяют базовые формы глагола: в римских грамматиках ею считали форму 1 л. ед. ч. презенса. Надо учесть и то, что инфинитив есть не во всех языках. В японском языке, где инфинитива нет, словарной формой глагола считается форма настояще-будущего времени индикатива. Она же – одна из двух первичных глагольных форм у детей наряду с императивом.
49
В современном китайском языке, даже по мнению специалистов, считающих, что там нет грамматических аффиксов, есть словосложение, дающее основание выделять словоформу.
50
Однако ввиду нестыковки точек зрения двух авторов в книге [Плетнер, Поливанов 1930] имеется принадлежащий О. В. Плетнеру раздел «Служебные слова» (C. 124–131). Они приводятся списком без классификации; если бы таковая была, они были бы, вероятно, союзами и частицами, но не послелогами.
51
Термин прилагательное восходит к античности, но прилагательные считались семантическим подклассом имен на равных правах с именами собственными, собирательными, племенными и пр.
52
Изменение прилагательных по родам – существенная их особенность, с современной точки зрения, но в то время в основу классификации оно не легло, так как особого адъективного склонения не было, и формы любого рода прилагательных совпадали с формами существительных того или иного склонения.
53
Отделение причастий от глаголов иногда встречалось и позже. Для русского языка в отдельную часть речи могло выделяться и деепричастие [Панов 2004 [1960]: 153]. О. Есперсен предлагал сохранить традиционный термин «имя», исходя из того, что существительные и прилагательные различаются не во всех языках [Есперсен 1958 [1924]: 78] (сходство прилагательных с глаголами в ряде языков он явно не учитывал ввиду узкой базы данных: его книга опирается на материал лишь индоевропейских языков плюс финского).
54
Реликтами прежних классификаций в русской традиции остались само наименование «имена прилагательные», а также трактовка местоимений: принято включать в их состав местоимения – существительные и местоимения – прилагательные, но не местоимения – наречия, которые относят к наречиям. Такую непоследовательность критиковали [Пешковский 1956 [1928]: 158], но она продолжает сохраняться.
55
Здесь я не соглашусь с Н. Д. Арутюновой, считающей, что традиционная система частей речи синтаксична в своей основе [Арутюнова 1964: 269]. Например, прилагательные по синтаксическим свойствам отличны от существительных и в классических языках, однако это их свойство игнорировалось. Кстати, и в близкое к нам время, например, в русистике редко исходили из чисто синтаксических трактовок. Слова категории состояния (см. ниже) с синтаксической точки зрения, скорее всего, надо было бы отнести к глаголам, но эта точка зрения, предложенная в первой половине XIX в. А. Х. Востоковым, не получила распространения.
56
Речь не идет об интуиции носителей чужого языка, которая первоначально учитывалась мало, однако она могла приниматься во внимание, если в Европе была известна национальная традиция, например, в арабистике; такое влияние приводило к отходу от универсализма.
57
Использование фонологических и/или морфонологических признаков для выделения частей речи встречается крайне редко и лишь как дополнительный критерий. Лишь в одной работе мне встретилось обсуждение этой проблемы, где указывается возможность наличия в тех или иных языках фонем, свойственных только одной части речи, разная слоговая структура слов разных частей речи и пр. [Anward et al. 1997: 172]. Такие различия иногда фиксируются и для русского языка, см. [Чурганова 1973], однако скорее на уровне классов корней, чем слов. Впрочем, во многих языках имеются фонемы, свойственные лишь заимствованиям, а заимствования, обладающие фонологической спецификой, почти всегда бывают существительными; см. перечень японских фонем, встречающихся только в заимствованиях, главным образом из английского языка [Алпатов и др. 2000: 70–75]. Японский язык обладает и особым свойством, связанным с делением на части речи: морфемная граница между согласным и гласным (внутри моры) возможна только в глаголе [Алпатов 1979а: 54 и др.]. Но, конечно, это не единственная особенность японских глаголов.
58
В определении П. С. Кузнецова дополнительный признак классификации в виде учета изменения зависимых слов нужен в связи с существованием неизменяемых существительных вроде пальто, которые необходимо отграничить от прочих неизменяемых слов.
59
В древнеяпонском языке, по-видимому, не было категории времени, хотя позднее она появилась, о ее истории см. [Сыромятников 1971]. Аспектуальные (в широком смысле) категории двух языков настолько различны, что их трудно приравнять. В современном языке исчезли особые формы причастий.
60
И. И. Мещанинов, правда, склонен был сделать исключение для категории залога. Однако последующие исследования Г. А. Климова, А. Е. Кибрика и др. показали, что и эта категория не универсальна, будучи свойственна лишь языкам номинативного (аккузативного) строя.
61
Отмечают, что на материале 410 языков обнаруживаются те или иные словообразовательные различия между существительными и прилагательными (вероятно, к последним в части языков относились и стативные глаголы) [Baker 2004: 161–162].
62
Ср. идеи Дж. Лайонза о том, что надо различать проблему выделения классов и проблему называния классов (в том числе теми же или разными именами), эти проблемы могут решаться по-разному [Лайонз 1978 [1972]: 336–337].
63
Как уже отмечалось, на выделение классов может влиять то, как проведены границы слова. Но те же классы могут выделяться при разной оценке критериев их выделения: в агглютинативных языках, если отрицать в них словоизменение, они могут выделяться по сочетаемости со служебными словами.
64
Понятие события в современной лингвистике бывает различным. Здесь оно определяется максимально широко, включая всё, что именуется действиями, состояниями, признаками (качествами).
65
Выделение в качестве отдельных частей речи имен собственных и имен нарицательных было отвергнуто еще александрийцами. Они стали рассматриваться как подклассы существительных, в некоторых языках имеющие дистрибуционные особенности (нестандартную сочетаемость с артиклями), в других – чисто семантические. Японские лингвисты могут вообще отрицать применимость этого разграничения к своему языку, поскольку артиклей там нет, а семантические различия для любого языка смутны [Киэда 1958 [1937]: 85–86]. В японские словари принято включать и статьи об именах собственных [Алпатов 2008б: 184–188].
66
Традиционное определение предикатных имен как «действий, мыслимых в отвлечении от субъекта» и пр. отражает не их семантику, а их сочетаемость: модель управления глагола обычно требует обозначения участников события (кроме редких случаев вроде морозит), тогда как при именном обозначении события обозначение его участников часто не обязательно.
67
Следует учитывать, что в японском языке есть и другие классы слов, которые могут быть отнесены к прилагательным, см. раздел 2.10. Перечисленных ядерных значений они не выражают.
68
Любопытный пример находим в недавней нелингвистической книге (речь идет о психологии испанских конкистадоров, которые считали трусость тягчайшим пороком, но признавались, что иногда испытывали страх): «Трусость и страх – принципиально разные вещи: трусость – это качество, а страх – состояние, так или иначе преодолимое» [Кофман 2012: 213]. Но и данное качество, и данное состояние и в испанском, и в русском языке равно обозначаются предикатными существительными. В русском языке качество также выражается и прилагательным трусливый, а соответствующим словом для состояния скорее будет страшно (для одних русистов – категория состояния, для других – также прилагательное).
69
Сходство прилагательных с существительными, приводившее к признанию их единой частью речи – именем, вовсе не универсалия. По данным Р. В. У. Диксона, прилагательные составляют именной класс в языках Европы, Северной Азии, Африки, Австралии, глагольный класс в Восточной и Юго-Восточной Азии, Северной Америке, Океании; есть и языки, где они отличны и от существительного, и от глагола: английский [Bhat 2000: 48–49]. М. Бейкер отмечает, что если в каком-то языке глаголы и прилагательные не различаются, то единый класс всегда называют глаголами [Baker 2004: 88–89].
70
Строго говоря, исключением будет и современный японский язык, где есть и прилагательные, и классификаторы. Однако классификаторы появились в нем сравнительно недавно под влиянием китайского языка.
71
Вопрос об основаниях выделения членов предложения (в других терминах, типов синтаксической связи в предложении) выходит за рамки данной работы. Однако отмечу, что современные представления о синтаксической структуре предложения вполне соответствуют традиционным понятиям, восходящим, правда, не к александрийцам, а к европейской науке XIII–XVI вв. [Алпатов 2005: 44]. Несколько огрубляя ситуацию, можно сказать, что предикату (вершине предложения) соответствует сказуемое, сирконстантам (сирконстантным отношениям) – обстоятельство, зависимому предикату (точнее, одной его разновидности) – определение. Несоответствие лишь в том, что синтаксическому актанту соответствует и подлежащее, и дополнение (эти понятия могут разграничиваться лишь как два частных случая общего понятия актанта). Европейская традиция исконно придавала огромное значение достаточно частному и свойственному далеко не всем языкам явлению: согласованию сказуемого с подлежащим (и, на что не всегда обращают внимание, только с подлежащим); см. [Бенвенист 1974 [1958]]. Но, видимо, не случайно на уровень частей речи противопоставление подлежащего и дополнения не переходило.
72
С участием Е. Д. Поливанова в 1930 г. были изданы грамматики двух языков. В них в связи с различием языкового строя главными критериями для выделения частей речи китайского языка были синтаксические, для японского – морфологические. Е. Д. Поливанов исходил из универсальности основных частей речи (существительного, глагола, прилагательного) при различии их свойств в разных языках.
73
С. Э. Мартин избегал термина parts of speech, но выделял основные классы японских слов, куда попали и «присвязочные имена».
74
В качестве аргумента против такого решения выдвигаются трудности, которые оно создает при рассмотрении акцентуационных характеристик парадигм [Зализняк 1985: 26–27].
75
Об этом он писал в докторской диссертации «Слово и части речи в китайском языке» (1948), оставшейся неопубликованной. Изложение его концепции см., например, в книге [Коротков 1968: 79].
76
Оба автора, таким образом, считают лексическими единицами основы, приходя к точке зрения, о которой шла речь в первой главе данной книги.
77
Само это слово – пример возможности отнесения лексической единицы к этому классу (другая возможная точка зрения – конверсия): в англо-русских словарях оно дано лишь как прилагательное в значении ‘гибкий’, но здесь оно становится существительным.
78
П. Фогель указывает, что английский язык колеблется между полной системой частей речи из существительного, глагола, прилагательного и наречия и редуцированной системой, где противопоставлены наречие и всё остальное [Fogel 2000: 277].
79
Но исследователь языка тонга как раз не считает его чисто flexible-языком, поскольку в нем далеко не каждое слово может употребляться в любой функции без деривации [Broschart 1997: 132].
80
В японской лингвистике связки (парадигмы которых отличаются от собственно глагольных) трактуются как класс служебных элементов (служебных go), см. раздел 2.10. Вспомогательные глаголы чаще относят к глаголам.
81
Как будет показано в 2.10, японская классификация служебных элементов (служебных go) как раз основана на их изменяемости или неизменяемости. Однако границы слов там проводятся существенно иначе, чем в европейской традиции.
82
По функции (с точностью до наоборот) субстантиваторам аналогичны связки: субстантиваторы придают глаголам функции, характерные для имен, а связки придают именам функции, характерные для глаголов. В отличие от субстантиваторов, связки распространены и в европейских языках, но в традиции они из-за свойственного индоевропейским языкам совпадения связки с глаголом бытия отнесены к глаголам; однако такое совпадение далеко не универсально [Бенвенист 1974 [1958]: 112–113]. А. А. Пашковский [Пашковский 1973]предлагал объединить связки и субстантиваторы в единую служебную часть речи – транспозитор, что можно считать рациональным [Алпатов 1979а: 91].
83
См. также [Алпатов 2016б].
84
Напомню о том, что говорилось в первой главе: в Японии вплоть до конца XIX в. не было единого термина, который мог бы быть сопоставлен со словом европейской традиции (рассмотренный в предыдущей главе термин go появился уже в период европеизации науки). Отдельно рассматривались знаменательные (kotoba) и служебные (tenioha) единицы, которые, однако, могли включаться в единую классификацию. Многие элементы, которые европейская японистика считает глагольными или адъективными суффиксами и, следовательно, не классифицирует по частям речи, в японской традиции считались отдельными tenioha, то есть служебными словами, и включались в классификацию.
85
Впрочем, к авторитету Л. В. Щербы, ссылаясь на данную работу, апеллировали и сторонники идеи о существовании во всех языках мира одних и тех же частей речи на семантической основе [Суник 1966: 53]. Однако Л. В. Щерба так не считал, что видно из его отказа находить особую семантику у наречий.
86
И. Ф. Вардуль предлагал вместо него термин «лингвоцентрический» [Вар-дуль 2000: 4]. Но оба подхода, хотя и по-разному, ориентированы на язык.
87
Реальная процедура, разумеется, сложнее: исследователь обычно работает не на пустом месте и учитывает, помимо собственных представлений, и уже существующую традицию.
88
С появлением в XIX в. экспериментальной фонетики стало ясно, что это, вообще говоря, не так, но различие этих звуков, фиксируемое прибором или людьми с тонким слухом, интуитивно игнорировалось «стихийными фонологами».
89
Отвлекаюсь от наличия в китайском языке тона при каждом слоге.
90
В японских словарях фиксируется несколько слов с таким звучанием, см. [БЯРС. 1: 48].
91
Впрочем, первичной единицей здесь может выступать и слог, на что указывает традиция чтения по «складам». Однако от слога переходили к звуку, и именно оперирование со звуками закреплялось.
92
Так было в 30-е гг. ХХ в. Сейчас это уже не так в связи с общеизвестностью в Японии латинского алфавита, который осваивался в Японии с немалым трудом. Еще в 1950 г. там приходили к выводу о том, что слишком сложно учить школьников писать этим алфавитом и можно ограничиться обучением чтению [Kai 2007: 84].
93
В грамматике Пор-Рояля активно используется материал латыни и романских языков, лишь фрагментарно – материал древнегреческого и германских. Древнееврейский язык и еще какие-то «восточные» (скорее всего, турецкий) упомянуты эпизодически. Подобное могло сохраняться и в ХХ в., как, например, в книге [Есперсен 1958 [1924]], см. выше.
94
Не имеет принципиального значения время появления того или иного термина. Термин «лексема» в современном смысле появился лишь в середине прошлого века, но за ним стоит фундаментальное интуитивное представление о границе между варьированием одного слова и разными словами.
95
Если, конечно, отвлечься от существования на дальней периферии русского языка слов вроде Ыныкчанский (поселок городского типа в Якутии), Ыйм (эстонская фамилия). Сейчас в СМИ часто упоминается Ким Чен Ын. Безусловно, такие слова возможны именно потому, что различие данных звуков осознаётся.
96
Интуиция информанта не может дать всей той информации, которую дает интуиция лингвиста, поскольку, во-первых, информанту можно задать лишь ограниченное количество вопросов, во-вторых, сами эти вопросы формулируются с использованием интуиции лингвиста. Еще один корректирующий элемент для описания чужого языка – лингвистическая традиция его носителей, но она существует лишь для немногих языков.
97
Речь здесь может идти не только о материнском языке лингвиста, но и об особо престижном для него языке, под влиянием которого (или традиций его изучения) он подходит и к другим языкам. Например, цитировавшаяся во второй главе У. Мейланова искала в лезгинском языке относительные прилагательные, явно исходя из русского эталона. Сейчас многие лингвисты ориентируются на эталон английского языка.
98
То же, видимо, относится и к французским лингвистам, см. цитату из А. Мейе в первой главе.
99
Впрочем, указывают, что впервые дерево зависимостей в Западной Европе нарисовал немецкий лингвист Ф. Керн [Kern 1896].
100
В одновременно написанной японской грамматике [Плетнер, Поливанов 1930] эта схема сохранялась.
101
Когда-то в фельетоне «Литературной газеты» приводился неудачный пример из стихотворения: Педагог в руках с указкой. По-видимому, автор хотел сказать: Педагог с указкой в руках, но в данном случае изменение порядка приводит к изменению смысла.
102
См. замечание М. М. Гухман: у Л. Блумфилда «оказывается нечеткой граница между сложным словом и словосочетанием, а нередко и между словообразованием и словоизменением» [Гухман 1968: 14]. Дело не столько в нечеткости, сколько в меньшей существенности этих границ в английском языке.
103
А. А. Зализняк и Е. В. Падучева, помимо описанного выше различия, указывают также на понятие чередования, важное в отечественной фонологии, но отсутствующее у дескриптивистов [Зализняк, Падучева 1964: 8].
104
Впрочем, иногда используют в разных значениях оба термина, называя аморфными языки без грамматических категорий, а изолирующими – языки, где есть только несинтаксические категории [Яхонтов 2016 [1975]: 244].
105
Интуиции носителя языка (в том числе информанта) или интуиции носителя другого языка, как, например, в случае миссионерских грамматик. В последнем случае описание может оказаться и реально оказывается очень неадекватным.
106
Конечно, традиция может отражать и интуицию прежних поколений, реально уже не совпадающую с интуицией современных людей из-за изменений в языке (см. в 1.10 о японской детской речи и традиции).
107
Образование производного слова от целого производящего слова в русском языке возможно: см. выше примеры вроде большевик или растишка. Но значительно чаще производное слово включает в себя лишь основу производящего слова, что отмечает и В. В. Лопатин [Лопатин 1977: 9].
108
Я говорю здесь лишь о так называемом функционализме, оставляя в стороне современный генеративизм, который также отошел от системоцентризма в чистом виде, но по-иному и в меньшей степени.