Владимир Викторович КолесовСЛОВО И ДЕЛО. Из истории русских слов
Издательство С.-Петербургского университета
2004
Рецензенты: д-р филол. наук Ф. П. Сороколетов (Ин-т лингв. исслед. РАН), д-р филол. наук О. А. Черепанова (С.-Петерб. гос. ун-т)
Колесов В. В. Слово и дело: из истории русских слов. — СПб. : Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004. — 703 с. — ISBN 5-288-02027-2
ОТ АВТОРА
Эта книга сложилась из работ разных лет, написанных для читателей — как профессионалов, так и любителей русского слова, пытливо и въедливо изучающих русский язык и его историю. По этой причине стилистическая, а иногда и концептуальная сторона изложения не совпадают от статьи к статье, тем не менее я включаю их в сборник. Лишь совместно они отражают подступы к проблеме, которая всегда интересовала меня как представителя петербургской — ленинградской филологической школы. Эту проблему трудно обозначить простой формулой, ибо сама проблема непроста. Ведь речь идет о семантике языка в речевом общении как проявлении содержательных форм культуры. Это то, что сегодня связывают с когнитивной лингвистикой, культурологией, семиотикой и другими направлениями металингвистического постижения языка как системы знаков, с помощью которых осуществляются ментальные (мыслительные) действия. Основным подтекстом книги и является установка на триединую формулу исторического изучения слов, творчески представленную, например, Б. А. Лариным: слово изучается в трехмерном пространстве истории языка, развития стиля и формирования культуры (культурной парадигмы, как говорят сегодня).
Такова причина, почему основные свои работы в этой области я располагаю в логической последовательности анализа, а не даю как результат исследования (что вообще более характерно для петербургских ученых, в отличие, например, от московских, являющих в публикации весь процесс своего творческого усилия). Хотелось бы представить и методологическую базу изучения лексических систем (историческая лексикология) и текстов (историческая стилистика) в их отношении к культурным процессам в русской истории («Теория слова» и «Слово в тексте»), и конкретные лексикологические разработки («История слов»).
Все это вместе подходит под средневековую формулу русского права — слово и дело — поскольку, как увидит читатель на истории многих символов русского языкового сознания (ментальности), слово без дела пусто, как и дело без слова — уныло и плоско.
По-видимому, не удастся избежать повторений в иллюстрациях, в примерах, подвергнутых разбору в тексте книги. Это отчасти сделано намеренно, для того чтобы показать всесторонне, четко и выпукло — через различные источники, материалы, суждения и факты — объемность того культурного явления, которое называется словом. Возвращение к одним и тем же примерам не есть повторение, но — как это было присуще средневековым текстам — углубление в то же самое с постоянной редукцией случайного или поверхностного — в целях овладения сущностью.
В предлагаемой книге собраны работы, наиболее полно отражающие концепцию автора в духе обозначенной уже научной школы; в сборник вошли и не опубликованные прежде, а также значительно переработанные после первой публикации статьи — в соответствии с общим замыслом издания. В библиографических ссылках читатель найдет указания и на другие исследования автора по затронутым здесь проблемам. Предназначенные объяснять и доказывать определенные положения, статьи в этом сборнике по возможности избегают критических высказываний, которые остались в журнальных публикациях как живой отклик на дискуссии прошлых лет. Богу благоволящу читатель сможет понять и оценить те особенности научного направления, которые вместе с самим направлением долго оставались в тени филологических разысканий, и, быть может, своими усилиями присоединится к исполнению исследовательского проекта, над которым вот уже два столетия трудились выдающиеся филологи России.
ТЕОРИЯ СЛОВА
ЯЗЫК КАК ДЕЙСТВИЕ: КУЛЬТУРА, МЫШЛЕНИЕ, ЧЕЛОВЕК*
Язык есть разновидность человеческого поведения
*Вводная лекция по специальности для студентов первого курса. См. также: Колесов В.В. 1) Русская ментальность и развитие русского языка // Russistik / Русистика (Berlin). 1995. №1/2. С. 20-25; 2) Слово живет в нас // Лит. в школе. 1995. №4. С. 87-90, а также некоторые статьи в настоящем сборнике.
Когда мы говорим о языке, немедленно возникает мысль о слове. Но слово многолико. Оно содержит в себе глубины неимоверные, до конца не раскрытые, пугающие. На радость нам: значит, профессия филолога бессмертна, пока жив человек.
Прежде всего в слове мы замечаем образ: сказано дом — и я представляю себе какой-то дом, и у каждого будет свое представление о доме. Но кроме образа в слове заложен символ. «Дом» Федора Абрамова — это символ, восходящий, может быть, к старинному дом-о-строю, а может быть, использованный совершенно в другом смысле. В конце концов, дом — это всегда символ. Символ отчего крова, защиты, родных и близких.
Но главная содержательная форма слова все-таки понятие. Понять значит «схватить», «по-яти». «Схватить» сознанием и памятью заветный смысл, сокровенно заложенный в слово, его существенный концепт, а «схватываем» мысль мы всегда в суждении.
Таким образом, есть понятие, которое воплощено в имени, в слове. И есть суждение, воплощенное в предложении. Понятие и суждение как формы мысли свойственны разным народам, если не всем, а слова и предложения в разных языках различны, языками мы отличаемся друг от друга, это формы воплощения сознания и мышления.
Целые научные школы различаются тем, на что они обращают преимущественное внимание. Неслучайная вещь, что петербургская и московская филологические школы постоянно спорят на разные научные темы. Для москвичей важнее предложение, поэтому в Москве почти все — синтаксисты, по каким-то своим причинам смыслу слова предпочитающие дискурс высказывания. В высказывании формируется мысль... Для петербургской школы уже полтора столетия важнее понятие, а не суждение, поэтому филологи Петербурга в своем анализе языка исходят из слова. И знаменитые составители словарей, академики А. X. Востоков, И. И. Срезневский, К. Я. Грот, А. А. Шахматов, Л. В. Щерба, В. В. Виноградов, Б. А. Ларин (я называю только русистов), и многочисленные их ученики и последователи. Все словари России, имеющие какую-то ценность, составлялись и составляются (или проектируются) именно в Петербурге. Школа семантическая, для которой смысл важнее формы, — школа петербургская. Понятие дано — суждение возникает по нашей милости; скажем иначе: понятие дано — суждение задано. Простая эта противоположность формирует научные школы, определяет различную идеологию познания, дает все новые импульсы для филологических разысканий. Смысл познания определяется предметом.
Ясно, что именно является «материальным» в познании нового с точки зрения «вещи»: это отношение вещи к понятию и к слову. Но и с точки зрения мысли возникает такая же двойственность, отношение понятия и к вещи, и к слову. Осталось сказать о слове, которое указывает на вещь и обозначает понятие о вещи. Все знание, т. е. сознание вещи и познание понятием, оказывается связанным со словом, собирается со слова. Вот такая матрёшка: наше co-знание основано на языке, а по-знание осуществляется в понятии, тоже связанном с языком (понятие в слове, через слово); полученное знание собирается и хранится в том же слове. В этих «трех соснах» и обретается постоянно язык: в кольце слово [знак] — понятие [идея] — вещь [предмет]. Семиотики такую связь окрестили «семантическим треугольником», древние мудрецы — логосом.
Термин «слово» многозначен, поэтому не существует всеми признанного, единого определения слова. Словом мы назовем и речь, и литературный жанр, высказывание, отдельную лексему и даже отдельную словоформу. Словом мы назовем и ах в пушкинском: Вскричала: ах!.. и пала на траву. Ах — тоже слово, хотя и особенное слово, за ним нет ни вещи, ни мысли, одна только эмоция испуганной женщины. Все это одинаково слова, которые фиксируют в себе весь опыт поколений и тем самым определяют ментальность данного народа.
Ментальность... Слово сказано. Сейчас все говорят о «русской ментальности», о «менталитете» и т. п. Для тех, кто незнаком с термином, скажу, что латинский корень mens (в косвенной форме mentis) значит множество разных вещей: и ум, и рассудок, и способ мышления, и образ мыслей, и склад характера, и даже просто настроение. Поэтому так расплывчат сам термин ментальность, им обзывают все на свете, что подходит к характеристике человека, чем-то отличающегося от других. О ментальности «совков» стали говорить только теперь, о ментальности папуасов вообще говорят все кому не лень. Все осуждают чужую ментальность, а своей словно не замечают. Из этого можно заключить, что ментальность — что-то нехорошее.
Но это неверно. Ментальностью филологи называют мировосприятие через категории и формы родного языка. Каждый человек по-разному смотрит и не одно видит. Но это на уровне образа. На уровне символа, через язык, он воспринимает мир в национальной своей окраске. Например, европейские языки не все различают понятия «совесть» и «сознательность», они не могут понять различия между «реальностью» и «действительностью» и т. д. А русский человек все это различает. Я могу быть очень сознательным гражданином, но совершенно бессовестным в отношении к девушкам. Или, скажем, могу со свечкой во храме стоять, такой хороший и совестливый, но буду абсолютно несознательным в отношении к своим согражданам. Человек живет в ментальном пространстве своего языка. А русская ментальность отчасти и состоит в удвоении сущностей, это как бы двойная жизнь: у нас есть не только «истина», но и «правда», есть не только совесть, но и сознательность, вообще всего по паре. И тогда оказывается, что нас легко обмануть, нам легко «вешать на уши лапшу». С одной стороны,