бѣл- (разумеется, чисто условно в хронологическом аспекте): бѣль — бѣлота (XI в.), а затем бѣлина (с XVI в.), почти одновременно бѣлость (1534 г.) и позже всего бѣлизна — разные степени отвлеченности признака, которые фиксируются в каждом новом образовании (тут же имели значение колебания в ударении и связанность форм в тексте: не все они имели полную парадигму форм). Возможны также грамматические вариации, ср. для трех разных значений слова образъ в литературном языке: о́бразы ‘виды’, образа́ ‘лики’, образцы́ — ‘образцы, типы’ и т.д.[86] Общая устремленность системы заключается в выделении самостоятельных лексем для выражения определенных значений, как только они становятся социально важными, уже не в текстах-образцах, а в языковой системе.
Сегодня символизирующее мышление средневековья мы воспринимаем сквозь призму дошедших до нас языковых текстов, и потому аналитическое к ним отношение должно быть особенно критичным, тем более, что постоянно изменялось взаимное отношение слова и текста друг к другу. Многозначность слова или синонимический ряд в представлении современного лексикографа и по мнению средневекового книжника — совершенно разные, а во многом и противоположные понятия.
ДРЕВНЕРУССКИЙ ЯЗЫК: ИСХОДНОЕ СОСТОЯНИЕ И ТЕНДЕНЦИИ РАЗВИТИЯ
1.0. Личность — общество — культура, определяя друг друга, совместно создают структуру социокультурного взаимодействия, причем ни один из членов этого триединства не может существовать без двух других. Это помогает уяснить и направление изменений, и перспективу их научных исследований. Основным изменением со временем становится движение от цельности общества к слитности государства и от культуры к цивилизации, так что сегодня соотношение «личность — государство — цивилизация» организует структуру совместного взаимодействия всех компонентов национального мировосприятия, исторически отложившегося в категориях и формах родного языка. Внутренний конфликт между обществом и государством, между культурой и цивилизацией постоянно создает динамическое напряжение развития, постепенно снимающего обслуживающие их формы — этнические и языковые — в пользу наднационального и вневербального. На векторной линии этого качественного преобразования и следует строить модели интересующих нас предметов научного изучения: для историка языка это — языковые единицы, категории и признаки, изменяющиеся во времени.
1.1. Средневековую культуру следует определять не по изменчивым сиюминутным интересам, а по качественным признакам ее самой, как бы изнутри системы, в той мере, в какой это оказывается доступным современному исследователю. Это была культура «идеациональной истины», истины веры, открываемой Божией волею посредством образцовых текстов и через достойных этого пророков. Это культура символов, извлеченных из сакрального текста и постоянно воссоздающих творческое напряжение в культурной среде. Отсюда все признаки средневековой культуры: христианская культура носит вербальный характер (все художества и искусства основаны на слове — Слове — Логосе) и потому имеет ярко выраженный ограниченный этнически характер, т.е. существует только в народных формах, хотя сам термин «народный» применительно к тому времени следует понимать достаточно широко: как суперэтнос, а не как отдельная его часть, например, как племя, род или народ.
1.2. Культурное и этническое совмещаются в исторической перспективе языка. В этой исторической перспективе отчетливо просматриваются линии соединения и вариативности языковых форм: например, «русское» и «украинское» варьируют лишь на фоне западнославянского, с которым долгое время составляли единое целое как система, но одновременно противопоставлены южнославянскому по культурному признаку (так называемое первое южнославянское влияние); затем варьирование «русского» и «болгарского» осознается на фоне юго-западного (в широком смысле «русского» же), на новом, литературно-книжном уровне разработки текста представляя собою системное единство на фоне второго южнославянского влияния; наконец, образуется вариативность «русское» — «русское церковнославянское» на фоне уже ставших самостоятельными украинского и белорусского языков, с возможным (на литературном уровне) воздействием их на оба варианта русского, т.е. славянорусского и великорусского, в форме так называемого третьего южнославянского влияния уже только на книжную норму. Проблем общего характера, идеологических, этнических и т.п. в разработке этих вопросов накопилось больше, чем сугубо научных, и прежде всего — собственно лингвистических. С точки зрения лингвиста, важна лишь возникающая при определенных условиях возможность языкового варьирования в границах каждой отдельной культурной зоны как условие и обеспечение уверенной устойчивости всего этноса в изменяющихся условиях культуры. Если принять, что этнические признаки продолжают языческую культуру, т.е. являются чем-то природным в противопоставлении к культурному (христианскому), тогда оказывается возможным возникновение конфронтации, хотя оппозиции, разрушающей гармонию отношений и связей, здесь не возникает, поскольку славянский этнос просто осваивает новую для него культурную традицию, тем самым восполняя ею собственную «природу» посредством форм и категорий родного языка (не речи!). Таков именно процесс ментализации культуры, а не механического заимствования внешних ее знаков и форм.
2.0. Следует учитывать теоретически возможные предпосылки схождения и расхождения культурных зон, обеспечивавших становление и развитие национальных континуумов на основе общности языка; отметим важнейшие из этих предпосылок, хорошо изученных наукой.
2.1. Накопление диалектных расхождений, в принципе, идет с древних времен и определяется неравномерностью в развитии различных элементов языковой системы; так, носовые или редуцированные гласные одновременно, в одной системе, и сохранялись, и исчезали: диалектика их функционирования заключалась в соответствии ведущим текстовым, т.е. информативно важным, принципам организации речи.
Смена культурной парадигмы — от язычества к христианству — долгое время создавала возможность удвоения культурных форм, что давало толчок к преобразованию прежде всего языковых форм. Изменялась формальная сторона языка (фонетика, морфологические формы) при сохранении прежних семантических оппозиций и противопоставлений, поскольку в процессе наложения христианской культуры через культурные тексты семантика оказывается релевантной стороной языкового знака; она существенно важна для смысла традиционных текстов и варьированию не подлежит. Вместе с тем создавалась диалектически сложная картина незаметных переходов от прежней системы языка к новой путем варьирования изменяющихся форм в речи. Часто возникающие в научной литературе споры о том, были ли в древнерусском языке носовые гласные или их не было вовсе, когда исчезали редуцированные гласные — в XI или в XIII в. и т.п., выдают интерес к чисто внешней стороне общего культурного процесса, но и он, однако, показывает, что специфическая мировоззренческая ситуация эпохи средневековья наложила свой отпечаток также на все изменения языка.
2.2. В связи с этим кристаллизация отдельных диалектных зон, впоследствии давших начало самостоятельным восточнославянским языкам, всегда оказывается относительной к общей системе и ко времени, вообще определяется установками ретроспективного характера: чем больше сходства какого-нибудь древнерусского говора с современными говорами, тем меньше возможностей «увидеть» его в старых текстах; так, А. И. Соболевский не смог описать «ростово-суздальский говор» Древней Руси из-за сходства основных его признаков с характерными признаками современного литературного русского языка, генетически связанного с ним. Также в отношении к XIII в. невозможно утверждать, что «украинский язык уже образовался, а русский еще нет»: в системном функционировании древнерусского языка создавалась, по выражению Ф. П. Филина, «лингвистическая непрерывность» как в пространственной, так и во временно́й последовательности. Тут важен момент совпадения сразу нескольких принципов периодизации, и при их учете оказывается, что и великорусский, и малорусский языки сформировались почти в одно и то же время — в конце XIV в. (согласно мнению Ю. В. Шевелева, малорусский — после 1387 г.).
2.3. Понятие «язык» формировалось в научной рефлексии столь же сложными путями, как происходило и развитие самого языка; это тоже диалектически двусторонний процесс. В сознании и в рефлексии о языках осуществлялось «снятие» исходного синкретизма (функциональной нерасчлененности) представления о «языке — народе — вере — общине (мире)», т.е. языковые, этнические, конфессиональные и социальные характеристики, содержавшиеся слитно в самом термине «язык», устранялись одна за другой по мере осознания собственно лингвистических оснований явления «язык». Этот процесс на всей восточнославянской территории завершался как раз к концу XIV в. и был основан на указанных в п. 1.2 противопоставлениях, влиявших на процесс сложения великорусской народности. Так переосмыслялся и родовой термин (гипероним) «русский» при новых видовых «малорусский», «великорусский», «червонорусский», «белорусский» — в зависимости от отношения соответствующих языков к общему для них в течение долгого времени литературному языку: он выступал как инвариант возможных территориальных расхождений. Именно литературный язык послужил моделью для организации в систему разрозненных средств языка, что и вызвало, в свою очередь, необходимость в создании литературных норм на основе национальных языков, уже без влияния со стороны близкородственных (польского, церковнославянского или какого-то иного). Это также был длительный процесс, и для уразумения его сущности следует осмыслить все ценностные характеристики возникавших при этом форм и категорий: проблема выбора стилистических форм есть целиком национальный аспект истории языка.