[= глава «МЕНТАЛЬНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ РУССКОГО СЛОВА В ЯЗЫКЕ И В ФИЛОСОФСКОЙ ИНТУИЦИИ», с начала]).
5.6. Последовательное снятие синкретизма языковых значений составляет основное содержание категориальных изменений в языке. Например, сочетание двѣ головѣ отражает свойственный старославянскому языку принцип передачи реальных отношений; синтаксически это согласование, а морфологически — выражение формы двойственного числа в им. и вин. падежах. Сочетание с именем дает избыточное выражение двойственности — на лексическом и на грамматическом уровне одновременно. Необходимость в упрощении формы вызывает серию изменений; в данном случае упрощение семантики идет путем увеличения форм выражения: две головы с управлением вместо прежнего согласования, что также ведет и к обогащению синтаксических связей в тексте (в речи). Особенно интенсивно преобразуется синкретизм вспомогательной лексической единицы, поскольку основная ее функция — однозначно передавать соответствующие связи между словами (ср. семантическое изменение союзов, утрачивающих синкретизм причинно-временных или причинно-целевых значений, а также исходных значений простых предлогов: за, от, по и др.).
5.7. Соотношением символа как знака и синкретизма как воплощенного в данном знаке содержания определяется установка на синтаксические формы выражения символа в тексте. В исходной древнеславянской системе не было еще формально и семантически выраженного противопоставления многих грамматических классов слов, кроме наиболее выразительных имени и глагола, которые различались характером основы, т.е. фонетически; вдобавок, в тексте имя и глагол могут заменять друг друга, что также свидетельствует об их синкретизме. Отсутствовала также строго отработанная система грамматических категорий, которые выражались синтаксически, с помощью сочинения как основного способа соединения предложений в тексте и с помощью согласования как основного способа соединения слов в тексте. Следовательно, и сами по себе синтаксические связи выражались собственно морфологически: вторые падежи, беспредложные падежные формы в составе предложения, изменение сочетаний типа двѣ головѣ и т.п.
Взаимоотношение устной и книжной речи, во многом зависимой от синтаксиса переводных текстов, вызывало постоянную несогласованность в предпочтении имени или глагола как центра предложения-высказывания и в формировании его логической перспективы. Устная речь строилась на ритмическом соотношении ударных/безударных слов (например, в отношении порядка слов и распределения вспомогательных слов), но зато с предпочтением предикативного центра, с ориентацией на глагол, с помощью которого создавался метонимически организованный ряд одномерных — согласованных в сочинительной связи — высказываний. Наоборот, книжный текст строился на логическом соотношении основных элементов высказывания, которые создавали и ритмическое соотношение его элементов, но зато с предпочтением имени как его центра, поскольку книжный текст обычно строился как определение символа, раскрытию которого и должны были быть подчинены все языковые средства изложения, данные в определенной, метафорически выстроенной иерархии.
5.8. Представление о типичном высказывании в древнерусском тексте дает Слово о полку Игореве, весьма характерный памятник, совместивший в себе стихию устной речи, но обработанный книжником (книжниками). Предложение в этом памятнике создается с помощью определенного набора устойчивых речевых формул, которые друг с другом в пределах предложения совмещаются по принципу синтагматической последовательности относительно ядра высказывания, а расположение самих формул регулируется по всем законам риторики, т.е. по семантическим или стилистическим признакам. Связь текста с устными формами народного творчества заметна по трехчленному строению предложения (обычная последовательность: подлежащее — сказуемое — дополнение), по их краткости (в среднем пять слов в предложении) и по тому, что в начало высказывания выдвигается подлежащее или сказуемое, но не обстоятельство или дополнение. Частое отсутствие глагола-связки в составном сказуемом подчеркивает важность образной, а не логической структуры предложения, с необходимой для создания символа многозначностью, что, в свою очередь, подчеркивает важность самостоятельных формул, а не предикативно нагруженного предложения. Та же функция у разного типа односоставных предложений и у причастных оборотов. Семантический синкретизм символа поддерживается и синонимическими конструкциями, среди которых и архаические книжные, и разговорные, ср.: Нощь стонущи ему грозою птичь убуди или оборот стонущу ему (‘хотя/когда он стонет...’).
5.9. Переориентация текста на новые синтаксические формы выражения — от синтетизма к аналитическим формам выказывания — происходит в эпоху зрелого средневековья с XV в. и заключается как в усложнении самих синтаксических связей, так и в экспликации строевых элементов высказывания. Как обычно, преобразование семантических параметров предложения происходило в границах конкретных жанров-стилей (см. таблицу).
Заметно, что в памятниках XV в., на основе которых составлена таблица, механизм появления нейтральных стилистических форм, со временем становящихся нормативными в русском языке, всегда предстает как компромисс между книжным и разговорным русским или же приводит к упрощению форм (видно на формах дв. числа, повелительных и на формах прош. времени). В качестве носителя «среднего» стиля выступает деловая письменность, совмещающая в себе и речевую стихию простого говора, и следование определенным книжным нормам. Оказывается, что грамматическая норма устанавливалась не контекстными русизмами или славянизмами, в определенном стилевом ряду ставшими нормой. При этом каждая отдельная особенность языка, выявленная по линии «архаическая — новая», представляет только один из элементов нормы, но не входит в уже готовую систему норм. Это значит, что речь может идти не о стиле и норме, уже сложившихся в XV в., а о языковой норме в известном стиле речи, т.е. о функции обсуждаемых единиц языка. Своеобразие эпохи зрелого средневековья заключается в накоплении элементов нормы — в отличие от эпохи предыдущей, когда происходило накопление элементов парадигм (систем) языка. Качественное преобразование совершается на каждом следующем этапе развития языка, поскольку одновременное использование вариантов и инвариантов в одной и той же системе коммуникации затруднительно и потому избегается.
5.10. Преобразование текста связано с необходимостью передать авторскую точку зрения и оценить достоверность и важность информации; это, в свою очередь, повлекло за собою развитие логико-модальных распространителей текста. С XVI в. началось активное распространение текстообразующих элементов, происходившее в результате переразложения предикативных единиц прежнего текста. Поскольку основным элементом средневекового высказывания являлось имя-символ, все остальные слова, участвовавшие в построении высказывания, оказывались на периферии внимания и могли варьироваться в широких пределах, как по форме, так и по смыслу. Углубление синтаксической перспективы высказывания за счет перестроения наличных грамматических средств сопровождалось не только десемантизацией строевых слов предложения, но и семантической конденсацией некоторых словосочетаний, выступающих теперь в новой функции модальных распространителей.
Например, указание на чужую речь возникало на основе глагольных форм, постоянно изменявшихся в процессе их текстовой доработки. Связано это было и с первоисточником (перевод греч. λέγει ‘говорит’), и с изменявшимся отношением к идее «вневременности», в какой должны были быть представлены модальные формулы высказывания. Если первоначально греческий образец был переведен в обобщенной форме прош. времени, в аористе рече, впоследствии потребовались преобразования форм типа по словам, сказывают и пр., что завершилось традиционной формой рекше ‘то есть’; ср. параллельное развитие формулы сирѣчь ‘так сказать’: якоже глаголють, говорят, по речи и т.д. Обновление форм выражения происходило постоянно, причем в различных жанрах по- разному, однако в современном языке сохранились отнюдь не самые новые по образованию варианты, ср. последовательность Бог вѣсть — ведает Бог — видит Бог. Варианты возможны и в употреблении одного и того же автора, однако только в XVII в., не раньше. У Аввакума просто рещи и просто молыть, т.е. ‘проще сказать’, или вкупѣ рещи, т.е. ‘вообще говоря’, ср. также авторскую переработку традиционного выражения — отсылки к авторитету: виждь! (у Кирилла Туровского в XII в.) — зри! (у писателей с XV в.) — поверь неложно (Аввакум). Изучение подобных преобразований текста остается важной задачей историка языка. Это есть восхождение от конкретности текста к отвлеченным сущностям грамматических категорий языка.
6.0. До сих пор историки русского языка в «горизонтальном ряду» грамматических соответствий не очень полно исследовали семантику (например, грамматические категории в морфологии, семы в лексической системе), стилистику, т.е. функцию языковой формы, динамику, т.е. движение языковых форм во времени. То же заметно и в отношении к «вертикальному ряду» соответствий: применительно к различным уровням языковой системы у нас почти нет работ, исследующих изменения акцентологические, морфонологические и даже словообразовательные, хотя увлечение словообразованием стало приметой нашего времени. Дело ведь не в описании различных суффиксов и прочих словообразовательных потенций языка; речь идет о становлении словообразовательных парадигм как системы определенного класса языковых единиц, углубляющих семантическую перспективу языка и соединяющих различные уровни системы, в данном случае морфологию и морфемику.
6.1. Изучение динамики языковой системы, и притом независимо от хронологии, надежнее и успешнее всего может вестись на основе внутренней типологии межуровневых единиц системы — акцентных, морфонологических, словообразовательных и пр. Уже самой функцией они способствуют изменению формы в пользу семантики или изменению семантики в пользу формы. Своим положением в системе эти единицы обязаны такому важному свойству, как способность «раскладываться» на две составляющие, выступая перед исследователем либо как чистая форма, либо как чистое значение — в зависимости от того, с каким уровнем действующей системы в каждый данный момент мы соотносим межуровневые единицы. Динамические потенции межуровневых единиц делают их способными непосредственным образом и наглядно отразить изменение системы. Такова, между прочим, причина, почему они не могут найти постоянного места в синхронной системе языка: они по природе своей динамичны, так что и при описании современного состояния языковой системы ими пользуются для описания динамики синхронной системы языка. Однако эвристическая сила межуровневых единиц системы не ограничивается только этим.