6.2. Межуровневые единицы являются единицами языковой системы, т.е. они мало связаны с экстралингвистическими факторами изменения языка, к которым вынуждены прибегать историки языка в поиске новых «фактов». Они универсальны как лингвистический факт, поскольку благодаря им возникает потенциальная возможность соотноситься с различными базовыми уровнями языковой системы, так сказать, по вертикали, фиксируя внимание то на форме, но на значении обследуемых языковых единиц в системе. Вдобавок межуровневые единицы не маркированы ни стилистически, ни функционально, вообще ни по какому признаку; их нельзя исказить или принять в неверной перспективе их отношений и связей, разнонаправленных и разноценных. Они либо есть, либо их нет. Как только подобная динамическая единица системы получает какую-то маркировку и включается в систему внешних соответствий другим элементам системы, она сразу же становится фактом синхронически организованной и функционально оправданной системы, уже не доступным никакому изменению. Полногласие / неполногласие в русском языке прошло все этапы развития на акцентологической (до XII в.), словообразовательной (до XVIII в.) и на морфонологической основе и только после этого стало стилистическим средством фиксации функциональных вариантов. Говоря о полногласии / неполногласии и их формах безразлично к моменту их изменения, независимо от стиля, функции и семантики соответствующих форм в определенной словообразовательной их «упаковке», мы решаем проблему не исторически, а описательно. Соответственно нельзя говорить о каких-то «славянизмах» и тем более о «церковнославянизмах» в русском языке, не поняв подобной последовательности в преобразовании одного и того же по видимой форме явления, потому что его сущность постоянно видоизменяется, преобразованием формы способствуя как сохранению сущности, так и возможности высветить изменения в соседних фрагментах системы, иначе не познаваемых. Траектория их семантического изменения отражена на видимом спектре межуровневых единиц.
6.3. Для полной ясности приведем несколько примеров таких единиц, без фиксирующего действия которых семантическое изменение формы осталось бы незамеченным.
Имена существительные *ā-основ раньше стали развивать переносные значения: исходная собирательность их значения как своего рода отвлеченное значение способствовала распространению метонимических переносов. Этот процесс отражается едва ли не с XI в., первоначально под влиянием эквивалентных по смыслу греческих слов, переведенных в определенном контексте и стиле речи. Каждое изменение значения фиксируется с помощью акцентного варьирования, допускаемого системой; ср. семантическое раздвоение при удвоении акцентных парадигм в случаях типа гу́ба и губа́ (парадигмы баритональная и подвижная) или мѣ́ра и мѣра́ (парадигмы баритональная и окситонированная). Первоначальный синкретизм пространства и времени распадался на восприятие отдельно времени и пространства, а также самостоятельных степеней их качества, что и потребовало специального обозначения пространственных «мер» и временных изменений, первоначально в границах одного и того же вида (не рода и вида), т.е. старым словом со значением меры и степени. Отсутствие сложившихся грамматических парадигм восполняется так называемыми акцентными парадигмами, связывавшими словоформы единым ритмическим соответствием весьма неустойчивой формы. Наконец, вместе с обозначившимся изменением акцентных парадигм на уровне отдельных слов (число подобных колебаний весьма значительно начиная с XII в.) обнаруживается очень важное преобразование в ритмической структуре устного текста: развивается стремление к подвижности ударения в словоформах, что вызвало существенные последствия в перестройке всей системы русского языка — редукцию безударных гласных; сложное противопоставление гласных в безударных позициях оказалось избыточным, и начались морфологические упрощения в системе, поддержанные или снятые третьим регулятором изменений в языке — словообразовательным. Увеличение количества производных и усиление их роли в тексте постепенно устраняет функциональную силу подвижности акцента и готовит новые изменения в системе вокализма. Более того, именно акцентные парадигмы становились той формой, в которой отливались парадигмы грамматические.
6.4. Другой пример того же рода дает фиксация понятийной категории в грамматических изменениях формы. Ю. С. Степанов в одной из своих работ представил последовательность словообразовательного ряда, исходя из типологических характеристик производных слов. Бель — второй порядок абстракции (абстрагируются свойства предмета, а вместе с тем и сам предмет представлен как отвлеченная предметность); белота, белина — абстрагируется только качество, но качество, присущее лишь некоторым предметам; белизна — качество любого белого предмета (повышение степени отвлеченности); белость — чистая абстракция данного свойства предметного мира. Историческая последовательность накопления словообразовательного ряда в действительности иная. Бель и белота (XI в.) — белина (конец XVI в.) — белость (1534, в значении ‘белота’) — белизна (1645, в значении ‘белина’), ср. еще бельство как собирательное по значению имя, но собирательность и отвлеченность в той системе еще находятся в синкретическом единстве. Словообразовательные связи этих слов различаются и по происхождению: одни образованы от имен (белость), другие же от глаголов (белизна). Различались одни и те же формы также акцентологически; еще в конце XIX в. бели́зна — ‘светлое пятно или полоса’, а белизна', — с новым ударением слова — уже ‘признак белого’. Белость как форма древнее слова белизна, однако и она возникла почти в одно время с формой белизна, да и значения их совпадали, обозначая отвлеченный ‘признак белого на небелом фоне’. До уровня полной абстрактности тут еще далеко. Невозможно оперировать семантикой одного суффикса, определяя степень абстрактности того или иного форманта; в подобных смысловых рядах значение имеет каждое отдельное слово в конкретном его изменении.
6.5. Действие фонемы в составе морфемы, порождение словообразовательных типов, преобразование просодических признаков различения как материальные фиксаторы состоявшегося изменения семантики языковой единицы способствуют перемещению внимания с семантических единиц одного уровня на семантические единицы другого уровня системы, а тем самым и определяют направление в развитии глубинных структур языка в каждый данный момент состояния системы. «Отработанный материал» соответствующих динамических импульсов пополняет инвентарь фонем, морфем, слов языка, т.е. обеспечивает насыщение различных его уровней. Благодаря этому с течением времени изменяются иерархия языковых уровней и способ маркировки релевантных для системы единиц.
7.0. Перестройка синтаксической перспективы текста привела к разрушению исходных речевых формул (хотя многие из них и сохранились на правах идиом и устойчивых сочетаний), к перераспределению семантических компонентов символа (в производных от него словах распределяются основные семы, тогда как коннотативные значения стали формировать так называемую многозначность слова; одновременно актуализируются словообразовательные модели и появляются новые их типы), а также к формированию законченных грамматических парадигм. Усиление системности языка происходило путем сгущения все новых парадигм и основанных на системных признаках различения корреляций. В связи с этим изменялось, исторически совершенствуясь, и само понятие парадигмы. В древнерусский период это попросту образцовый текст, в соответствии с прямым значением слова «парадигма», затем в качестве образцовых парадигм выступают связанные общностью корня слова, словоформы и даже словосочетания (в это время флексия оставалась совершенно немаркированным элементом словоформы; в частности, окончание ѣ в баритональном слове вѣ́рѣ нельзя было «проверить» подударным ѣ в слове горѣ́ или любом другом слове того же типа склонения). Парадигма в современном смысле слова формируется только к началу XVII в., а в парадигменном различении форм, прежде объединявшихся только признаком сходства, постепенно создается современный тип мышления, для которого различия столь же важны, что и сходства, а они совместно — важнее всякого подобия и отождествления. Новое мышление ориентируется на категориальные, а не на контекстные связи и отношения, и язык с готовностью подчинился новому понятию о системе.
7.1. Эмансипация слова из контекста формулы, приведшая к выделению словоформ, дала чисто парадигматическое осмысление системы словоформ как единства слова: произошло «снятие» родового понятия «слово», в котором лексические и грамматические семы значения уже перераспределились в границах известных морфем и сами морфемы предстали как единицы текста, достойные внимательного изучения. Уже Грамматика Мелетия Смотрицкого (1619) достаточно выпукло представила как парадигмы формоизменения, так и складывающиеся парадигмы категорий, особенно у глагола. Кристаллизация грамматических категорий зеркально отражает стабилизацию парадигм, поскольку освобождение формы от контекста усиливает значимость формы в вертикальном ряду отношений к другим формам, столь же свободным от контекста, а категоризация частей речи наполняет каждый такой парадигменный ряд значением.
7.2. Последовательное развитие системы языка образовало множество речевых вариантов, не исчезавших бесследно, поскольку они сохранялись в традиционных, по определению — образцовых, текстах. Возникавшее противоречие между языковой системой и традиционно воспроизводимой речью приводило к функциональному перераспределению архаических и новых языковых средств, создавало функциональные стили языка. На истории средневековых книжных формул неоднократно показано, что языковая «форма» вариантна, и только ее содержание, т.е. смысл, значение формы вызывает к жизни и создает инвариант, в виде ли гиперонима на лексико-грамматическом уровне, в виде ли нормативного варианта на стилистическом уровне. Архаическая форма обычно воспринимается как более отвлеченная по значению и потому как форма высокого стиля. Не случайным является стилистическое распределение форм типа