роба и холопъ — рабъ Божий или с различными окончаниями ключевых слов: крови не пролияше — кръве Христовы, сыноу его — сынови Давыдовоу, а также известное распределение слов с альтернациями ж:жд или щ:ч или написание слова вещь как обозначение предмета, но вѣщъ в значении ‘замысел’ и пр. Все подобные оппозиции подчинились общему правилу, согласно которому сохранялись только формы, вступающие в семантические оппозиции хотя бы по стилистическому признаку.
7.3. Многообразие накопленных в образцовых текстах стилистических ресурсов языка вызывало потребность в сознательном регулировании наиболее выразительных и семантически оправданных вариантов, поскольку именно с их помощью создавалась норма — стилистически немаркированный, нейтральный вариант системы. Норма воспринималась как осознанная система. Накопление нормативных инвариантов — столь же длительный процесс выбора из вариантов, каким был и предшествующий ему процесс накопления вариантов словоформ перед стабилизацией парадигм.
Описанию этих процессов и посвящены статьи двух последующих частей книги.
СЛОВО В ТЕКСТЕ
СЛОВО И ТЕКСТ В ДРЕВНЕРУССКОЙ ТРАДИЦИИ
Прежде всего обсудим термины, постепенно включаемые в текст по мере изложения. Отталкиваясь от «Лингвистического энциклопедического словаря» (М., 1990), определим, что язык — это этнически определенный класс знаковых систем, используемый в некотором социуме; языку присущи системность, функциональность, историзм (естественный, «живой» язык изменяется). Слово как важная единица языка разделяет все особенности общего, т.е. языка. В противоположность этому текст есть «объединенная смысловой связью последовательность знаковых единиц», для которой важны именно связность и цельность (от лат. textus ‘плетенье’). Можно сказать, что в тексте язык является, текст есть явленность языка в конкретной его исторической и национальной форме. Всякий оригинальный текст вскрывает ментальные свойства данного языка — и так вплоть до самых обобщенных, философских утверждений (категории Аристотеля, Канта или Соловьева не совпадают в списке именно благодаря различию языков, на которых они эксплицированы). Можно также сказать, с известной степенью условности, что язык парадигматичен (системность), а текст синтагматичен (последовательность), это дискурс; язык свернут в Логос-слово, а текст воплощен в последовательности суждения и описания (предложен в предложении). Взаимные отношения между словом и предложением, между языком и текстом исторически изменяются, и нам предстоит рассмотреть, как это происходило в средневековом русском тексте.
Но язык определяется через систему, язык — система. Система — множество языковых элементов одного языка в отношениях и связях друг с другом, она определяется единством и целостностью; другими словами, система и есть язык как его сущность. В отличие от системы норма — совокупность наиболее устойчивых реализаций языковой системы, отобранных и закрепленных в процессе языковой коммуникации, для нормы важны стабильность, вариантность (форм) и сознательная кодификация. Феноменологически норма есть познанная система, исторически фиксирующая состоявшиеся изменения в системе. Следует согласиться с Риккардо Пиккио, что средневековый текст не знает нормы, и ясно почему: не познана система языка, нет знания о языке. Вместо нормы присутствует «широкое представление о норме» (выражение Е. М. Верещагина), т.е. ориентация на образ и подобие — на образцовый текст и на понятие (апостольского) достоинства текста[87]. Проблема системы и нормы — проблема истории языка и истории литературного языка, здесь мы ее не касаемся.
Но в определениях языка и текста прозвучали скрытые указания на роль, тип и манеру в предъявлении языка как текста. Одинаково относясь и к языку, и к тексту (в широком смысле слова — не только к написанному тексту), функция, стиль и жанр определяют вместе с тем взаимные отношения языка и текста.
Функция есть роль языка, употребляемого в данной общественной среде, это проявление сущности языка; стиль есть манера использования языка, принцип отбора и комбинации наличных языковых средств при создании конкретного текста; жанр есть тип (художественно) организованного текста «в единстве формы и содержания». Можно также сказать, что каждый жанр имеет свою функцию и определяется собственным стилем; иначе: каждая функция воплощается в стиле и тем самым создает некий жанр, и т.д. до бесконечности. Все три формы воплощения языка в тексте взаимно связаны и могут быть определены одна через другую. Отсюда постоянная путаница в определениях и в установлении компетенции языковеда и литературоведа: кто занимается стилем, а кто жанром. Что чему предшествует и что определяет все прочие ипостаси явленности языка (кода, системы, парадигмы) в тексте. Этими вопросами и начнем свои рассуждения.
Слово и текст. Обычно изучают слово в контексте (лингвист), слово в стиле (литературовед) или слово в определенном жанре (всякий историк). Каждый из них опирается на текст как на целое, представляющее ему и язык, и стиль, и жанр. Наша задача заключается в сопряжении родовых понятий — слово и текст, рассмотренных с точки зрения их видов.
Теоретически текст как факт не совпадает с языком как «событием» (совместным бытием языка и речи), поскольку лишь в тексте возникает присутствие «самовозрастающего Логоса» (выражаясь словами Гераклита). Текст как проблема культа и культуры является «генератором смыслов», созидающих «память культуры» (по определению Ю. М. Лотмана, для которого культура и есть всего лишь «совокупность текстов или сложно построенный текст»)[88]. В нашем понимании взаимосвязь слова и текста есть диалектическое единство сущности и явления, которые необходимо рассматривать в их развитии.
Во-первых, словесный знак дискретен, а текст континуантен, и только совместно они способны отразить сущностный характер явленности смысла. Антиномичность знака и текста в этом отношении полностью соответствует физической их природе, поддающейся равно как принципу непрерывности, так и принципу дискретности.
Во-вторых, коренной основой созидательного развития языка всегда остается семантика. Видоизменяясь в соответствии с изменениями культуры, она преобразуется в вариантах текста, постоянно усложняя форму своего воплощения, постепенно обогащая функции языка, но при этом всегда осознается как инвариант системы, понятный всякому говорящему на данном языке.
В-третьих, поскольку целое больше суммы составляющих его частей (возникает новое качество, не сводимое к качеству элементов), всякое конкретное исследование должно идти от явления к сущности (от текста к системе знаков, к коду) и от целого к его частям (от текста к его компонентам). Однозначно аналитическая процедура исследования недостаточна, поскольку, идя от элемента к целому, упускают из виду качества самого явления и на основе известных или принятых за известные частностей создают модель — в разной степени ее приближения к цельности целого[89].
Напомним основные данные об истории текста как целого в русской книжной традиции[90]. Древнерусская концепция текста, сложившись под воздействием византийской, отчасти сохранилась в традиции старообрядчества, во второй половине XVII в. сменившись новой концепцией текста, более рационалистической.
В старой концепции текст понимался как откровение, текст свят, ему учат особо, и древнерусские книжники специализировались на переписывании одного и того же текста — верный признак того, что они могли знать его наизусть. Это «открытый текст» (выражение Д. С. Лихачева) или «открытая традиция» (определение Р. Пиккио), поскольку истинность такого текста проверена не критическим его сравнением с другими текстами, а повторяющимся восприятием этого текста в неустанном перечитывании образцов.
Новая концепция признает относительную ценность отдельного текста, а его истинность проверяется в столкновении со способностями и подготовкой читателя, с постоянно растущим уровнем общественного сознания и т.п. Рациональный релятивизм пропитывает подобное восприятие текста, который становится средством, лишаясь ранга цели и утрачивая свою абсолютность как факт определенной культуры. Это ориентация на парадигму языка, а не на синтагму текста, на творческую метафору, а не на механически воспроизводимую метонимию.
Между преимущественным распространением старой и новой концепций существовала не очень продолжительная промежуточная традиция. Зародившись в начале XV в., она характеризовалась тем, что важным для нее оказывалось не только повторяющееся восприятие текста как ритуальное оправдание его святости, но и повторение как текстовое варьирование ключевых слов, свойственных данной культуре. Варьируется не только функция, т.е. восприятие текста, но и система — средства воплощения этого текста.
Старая концепция начисто отвергает сознательную правку текста- образца, новая — постоянно «правит» этот текст; промежуточный между ними этап характеризуется попытками выразить невыразимое, а именно — «смысл», мысль или (что еще еретичнее) «мнение» посредством правки и регуляции формы. Классическим образцом такого автора являлся у нас Епифаний Премудрый.
Алгоритм текстообразования. Величие дела Кирилла и Мефодия раскрывалось столетиями. Своей реформой они смогли запрограммировать развитие славянской культуры на значительное время вперед, поскольку исходили из содержательных форм слова как знака — слово как λόγος. Слово разворачивается в Текст под давлением вещного мира, воссоздавая все новые идеи (образы, понятия, символы). Семантический анализ терминов