означать. Культурный перелом осуществляется в эклектической форме, потому что и происходит в эмпирической области духовной жизни. Но зато это приводит к совмещению архаической нормы «славенской речи» и развивающейся системы «народного языка». Тем самым начинается синтезирование литературного языка, в котором завершенность нормы и открытость системы образуют внутреннюю динамику совершенствования и незавершенности творения языка в оригинальных текстах. При этом корнем созидательной жизни национального языка всегда остается его семантика; видоизменяясь, она преобразуется в вариантах текста, постоянно осознается как инвариант, доступный пониманию каждого, кто владеет этим языком. Такому языку, действительно, учат, но учат не системе, которая ясна, а норме, которая дана.
Жанр. Таким образом, до времени сложения текстов типа Домостроя не возникало противоречия между архаически-высоким и народно-разговорным (между нормой и системой — они находятся в дополнительном распределении), но не было и противоположности между текстом и жанром, т.е. между функцией и стилем с точки зрения языка. Удвоение сущностей началось в связи с аналитическим раздвоением исходного символа. Напомню, что и Домострой создан в жанре ритуального характера. В соответствии с общепринятым мнением ритуал есть обязательное для всех носителей данной культуры средство донесения абстрактного символа до самых широких масс, что определяется авторитетом слова и сакральностью текстов. Однако ставший обрядом ритуал убивает заложенную в символе идею, ибо мешает ее дальнейшему развитию в границах данной формулы (и нет смысла ссылаться на чье-то мнение, поскольку сказанное разделяется сейчас большинством медиевистов). Драматизм ситуации, сложившейся в «преддомостроевские времена», в том и состоит, что, став ритуально-обрядовым, символ вызывал желание разрушить его. Совсем не случайно наша «передовая» общественность по традиции связывает с домостроевщиной самые неприятные для национальной гордости черты духовной и мирской жизни. Интуитивно мы видим в Домострое эту основу ментального преобразования, по-прежнему скрытую в символических формах текста: разложение символа в пользу понятия.
Специально в Домострое замечается различие между источником жанра и источником текста; иногда смешивают два эти рода источников, поскольку исследовательские цели в их осмыслении совпадают.
Абсолютным источником Домостроя является традиционный жанр поучения «от отца к сыну»: не просто нравственное назидание, но и практическая цель передачи личного опыта, функциональная целесообразность профессиональной деятельности. Прагматическая нацеленность поучения связывает текст с требованиями реальной жизни, в результате оказывается возможным добавление чисто деловых текстов, которые как бы вбираются в основной текст. По жанру Домострой — открытый текст анфиладного (по выражению Д. С. Лихачева) типа, построенный на основе традиционных топосов и формул, совсем не обязательно пришедших из исходного жанра поучений «от отца к сыну» (древнейшее из них у нас — Поучение Владимира Мономаха, начало XII в.). Открытый — потому что не замкнут в текстовых границах, может постоянно пополняться, восполняться в соответствии с практической необходимостью; маркировано начало (заглавие, главизна), конца же у текста нет. Анфиладный — потому что не замкнут и по своему жанру, может включать в себя разностильные элементы формы и опираться на самые разные источники; здесь не может быть борения высокого и низкого стилей, поскольку этому жанру свойственна установка на усреднение стиля — стилистический контраст не возникает из-за присущей средневековью тяги к иерархической градуальности с невниманием к семантически размытым крайностям: важны сами по себе переходы форм, но не их содержательный смысл. Традиционность формул в таком случае оказывается весьма относительной, потому что происхождение их из различных текстов становится функционально нерелевантным: функция формы подавляет ее происхождение.
Таким образом, как литературный памятник Домострой следует оценивать с третьей точки зрения, а именно, не со стороны только жанра или только текста (языка). Складываясь как произведение анонимное, «коллективного авторства», Домострой испытывал давление со стороны традиционного жанра, что и требовало постоянной переработки текста, изменявшего свои функции в соответствии с потребностями времени (мы еще покажем способы обработки текста). В новых прагматических условиях стиль становился производным от текста, а не от жанра, как это было в эпоху раннего средневековья. Семантическое поле текста, его подтекст, в Домострое создается напряжением, возникающим между различными формами выражения образной мысли. Экстенсивная — книжная — традиция дает своего рода синонимию, т.е. множество разных форм при общности лексического значения, сосредоточенного в корневой морфеме: это метонимическая раскладка смысла словоформы. Интенсивная — народная — традиция порождает и развивает своего рода многозначность слова в обязательном для него контексте, т.е. проявляется общность формы при варьировании содержания — значения слова. В тексте Домостроя вообще слишком многое только называется (а назвать именем и означало для той культуры понять, показать через что-то другое, уже известное), на многое намекается — через незаконченную цитату, хорошо известную реминисценцию из Писания, традиционную формулу или пословицу. Семантика слова, во многом остававшаяся синкретичной, как означавшая цельность вещи, к тому же не совсем еще свободная от контекста формулы, позволяла в каждом отдельном фрагменте текста то всплывать, то исчезать отдельным значениям — в ряду однозначных или равнооформленных слов. Читатель, знакомый с той культурой, которая отражена в Домострое и родственных ему памятниках, получал информации значительно больше, чем наш современник, довольствующийся переложением текста на современный язык. Столкновение «народного» и «книжного» способствовало обогащению неизвестными прежде оттенками смысла, создавая «мерцание» символа; этот двуединый процесс совмещения двух языковых источников не просто обогащал язык (литературный язык), но и формировал стилистические варианты, на которых впоследствии и созидался собственно литературный русский язык.
Многочисленные примеры из Домостроя показывают, что лексические варианты — синонимы — приходят из различных текстов, и в зависимости от функции в каждом данном контексте ведущим оказывается не понятие, а образ: время — пора, дети — чада — ребята, племя — сродник, брашно — ества — снедь — ядь — пища, имение — стяжание — сила, гобино — обилие — изобилие, уста — устие — губы, мыльня — баня, душа — сердце, гнев — гроза, горе — печаль, брань — ссора, подобаетъ — достоитъ — надобе(т) — лучится и др. Одновременно с тем грамматические и словообразовательные варианты приходят из различных жанров, и в зависимости от стиля, представляющего тот или иной исходный жанр, ведущим оказывается уже не образ, основанный на внутренней форме слова, а понятие, потому что независимо от колебаний формы корень слова остается тот же, ср.: платье — платенко — платейце, одежа — одение, пение — петье, пятница — пяток, хвала — похвала, гордость — гордыня, мысль — помыслъ, зло — злоба, лжа — ложь, царство — царствие, главоболение — главоболье и т. д. Изучая историю русского словообразования, представители казанской лингвистический школы показали, что одинаковые словообразовательные модели всех частей текста Домостроя (определяются общностью жанра) «содержательно», т.е. лексически наполнены различным образом, поскольку представляют разный исходный текст, ср. одинаковые модели при разных жанрах и текстах: злой, поганый, нечестивый, но и стряпчий, маломощный, убогий; блудник, грешник, клеветник, неправедник из высокого типа при столь же частых вученик, ключник, плотник, хлебник и пр.; благое, святое, но и мясное, рыбное, ушное. Следовательно, дело вовсе не в стиле, высоком или низком, поскольку языковые модели (система) совпадают по стилям; они одни и те же в парадигме. Поскольку в Домострое нет образцов высокого стиля, то и низкий не осознается как «подлый», он дан наравне со средним стилем, общим стилем повествования здесь (как этот стиль толковали много позже). Жанр и текст как стиль и функция тут только сходятся на пространстве отдельных автономных формул, и это становится возможным потому, что грамматическая система «живого» языка образовала уже множество вариантов с общим значением форм. Перераспределение функций происходит в тексте, потому что и сам жанр изменяется.
На многих примерах из текста видно, насколько энергично развивается язык, следуя потребностям времени. Происходит семантическая филиация в оттенках отдельных слов, пришедших из различных текстовых формул, а теперь воспринимаемых уже как своего рода синонимы. Этот процесс хорошо показан М. А. Соколовой на синонимических рядах типа устроение — обиход — порядня — строение — дѣло; домашний — домовитой — домовный и т.п. Все новыми словами этот регламентирующий текст XVI в. разводил по смыслу прежде семантически синкретичные (что свойственно высокому стилю) термины: мужъ в прежнем употреблении и ‘человек’, и ‘мужчина’, и ‘супруг’, как и жена одновременно и ‘хозяйка’, и ‘женщина’, и ‘супруга’. Канонический текст не мог, разумеется, ограничиться такой неопределенностью в обозначениях каждый раз новой ипостаси конкретного лица. Поэтому Домострой и становится тем старорусским памятником (текстом), в котором впервые вполне определенно эти ипостаси различаются специальными словами; фиксируются слова мужчина и женщина. Распределение понятий в термине подчеркивается разными словами при общности словесного образа (в корне слова): муж — мужикъ — мужичина, жена — женка — женьчина. Эти слова становились со временем знаками различных социальных при-знак-ов человека. Равным образом здесь уже вполне определенно различаются, и на тех же основаниях,