господинъ (в отношении к рабу или слуге), господарь — хозяин, и государь — царь. Формы существования в мире также разведены понятийно на общности образа: физическое существование — животъ, социальный статус — житие, духовное бытие — жизнь. Текст Домостроя легко идет на внимательное прочтение, как бы показывая всякому непредубежденному человеку, что за всей видимостью случайного, намешанного из различных жанров и текстов словоупотребления проглядывает своя система. Эта система определяется семантикой текста как целого, текста нового и потому текста с новыми смыслами и формами.
Примеров увязки смысла текста и значения слова в семантике грамматических форм в Домострое множество. Вот еще один пример, связанный с употреблением глагольных форм, наиболее подвижных в структуре текста.
Приставочные с корнем -каз- здесь довольно распространены, что вообще характерно для средневековых текстов, ср.: доказати, заказати, оказати, показати, приказати, съказати, указати и пр. Наличие приставки всем таким глаголам придает общее значение совершенного вида, так что каждая приставка воплощает общий для всех них инвариант префикса — но только совместно, во всей совокупности приставок, поскольку каждая из них наряду с тем сохраняет еще свое собственное лексическое значение, пришедшее из общего смысла конкретной формулы. В необходимых случаях для «чисто» видовых различений используется пока еще не очень частый суффикс -ыва-: казати — съказати — съказывати. Однако семантический инвариант — грамматическое значение вида — обслуживается еще различными формами.
Сузим рассуждение до типичного в Домострое глагола наказывати, наказати ‘поучать; воспитывать; наказывать’, который в данном контексте восходит к переведенному с греческого παιδεύω ‘воспитывать; обучать; наказывать’. В древнерусских текстах, тоже переводных, уже с XI в. (Изборник 1076 г.) известно собирательно понятийное в отвлеченном значении слово наказание; во всех источниках нашего Домостроя встречается «Слово о наказании». Поэтому известная формула Домостроя: «Казни сына своего от юности его — покоит тя на старость твою», во-первых, всего лишь аллюзия к одному из слов Иоанна Златоуста, а во-вторых, что важнее, глагол казни здесь представляет собою как бы семантическую «вытяжку» из отвлеченного имени наказание//казнь. В традиционной формуле казни сына своего изменена сама форма: не накажи!, не форма совершенного вида, вообще отсутствие всякой формы, что подтверждает зависимость смысла глагольного корня от имени, в корневой морфеме которого и фиксировалось основное значение слова. Переосмысление постоянно увеличивавшихся в числе приставочных глаголов с этим корнем развивало семантическую специализацию каждого из них, а отталкивание от грамматического инварианта (совершенный вид независимо от конкретной приставки) наталкивало на осознание уже и лексического инварианта, фиксированного в имени. При отсутствии приставки семантически релевантным оказывается то понятийное значение, которое представлено в имени (поскольку имя существительное ближайшим образом выражает такое понятие). Подобные тонкости текста необходимо учитывать во всяких попытках толковать сложный средневековый текст и не приписывать ему пугающего до сих пор смысла (казни вместо накажи, т.е. наставь).
Этот общий принцип всякого нового текста — раздвоение смысла и удвоение форм — в некоторых случаях представлен ясно в виде удвоения слов, что не только служит для ритмического упорядочивания устного текста, но и необходимо для уточнения значений вновь привлекаемых к описанию слов. Это создает особый стилистический фон всего текста, как бы удваивая семантически важные его фрагменты, ср. традиционные и новые сочетания типа ярость и гнев, любовь и правда, по поместью и по вотчине, с любовию и со страхом, мера и счет, наказанием и грозою, честь и слава, добродетель и любовь, бесчиние и невежество, учение и наказание, вежливо и ласково, душевне и телесне, любити и жаловати и т. п. Еще в конце XVIII в. в мемуарах Андрея Болотова такого рода удвоений многие тысячи (один из приемов его авторской речи).
Благодаря устойчивости подобных сочетаний со временем могли происходить некоторые формальные и семантические преобразования у каждого из компонентов формулы. Например, известное сочетание злата-серебра отраженно, обратным образом, выражает исходную форму слов (золото-сребро). Выражение из Домостроя и все бы было твердо и крѣпко вполне могло бы вызвать перераспределение значений в близкозначных словах: в древнерусском языке твердо значило ‘крепко’, а крѣпко, наоборот, обозначало ‘твердо’. Парные формулы, уточнявшие оттенки понятия через образ, который связан с внутренней формой словесного корня, и приводили к перераспределению смысла слов. Бифокальность подобных формул очень наглядна: одновременно это как бы взгляд изнутри и извне на одно и то же — отвлеченное, т.е. символическое, — понятие, данное как образ, независимо от того, является ли оно оксюмороном (с любовию и со страхом) или плеоназмом (стыд и срам). Удвоение смыслов есть сознательно проведенное через слово отчуждение личного чувства или переживания и попытка взглянуть на эти переживания со стороны. Личный стыд и осуждение со стороны (срамъ) еще не сошлись в общем этическом термине, каковым и стало поздне́е известное уже и Домострою слово совесть.
Можно было бы увеличить число примеров, однако, как кажется, основной наш тезис уже понятен: Домострой в ряду древнерусских текстов имеет особое значение. Он уже не мог стать образцом для со-творения подобных текстов, поскольку сам же и нарушил средневековый принцип сложения текста по «образцам». Но он и не является представителем определенного жанра, поскольку сам же нарушил средневековый принцип верности жанру согласно его «достоинству». Находясь в перекрестье различных эпох, стремлений и надежд на новое, этот текст становится опытным полем для обнаружения и фиксации тех способов в построении новых текстов, в которых так нуждалось время.
В заключение рассмотрим некоторые соответствия между текстом Домостроя и исходными для него текстами, иллюстрируя все сказанное о тексте, языке, жанре и стиле. Хорошо видно преобразование текста, восходящего к проповеди Иоанна Златоуста в древнеславянском переводе как русского литературного текста.
Измарагд
Аще ли кто злословить родителя своя, си пред б҃мъ грѣшенъ есть, и от б҃га и от людеи проклять, а иже бьеть отца или матерь, от ц҃ркви да отлучится и лютою с҃мртию да умреть.
Кажыте измлада дѣти своя...
Наказаи его во уности, да на старость твою покоить тя... Не ослабляй наказати дѣтеи си; аще бо биеши жезломъ, не умреть но паче здравее будеть: д҃шю бо его сп҃сеши, и аще накажеши Любяи с҃на своего, учащаи ему раны, да напослѣдокъ о немъ взвеселися...
Не дай же во уности воли дѣтищу, но казни и донележе но ростеть; егда же ожесточавъ не повинетьтися, и будет ти от него досада люта, и болѣзнь д҃ши, и скорбь не мала, тщета домови, погибель имѣнию, укор от сусѣдъ...
Домострой
Аще ль кто злословитъ или оскорбляет родителя своя, или кленет, или лаетъ, сии пред б҃гом грѣшен, а от народа проклят и от родители. Аще кто бьетъ отца и м҃трь, от ц҃ркви и от всякия ст҃ни да отлучится и лютою см҃ртию и градцкою казнью да умерть.
Казни сына измлада, и порадуешис о нем в мужествѣ, посредѣ злых восхвалишис и зависть приимут враги твоя... Казни сына своего от юности его и покоитъ тя на старость твою, и не ослабляи бья младенца, аще бо жезлом биеши его, не умреть, но здравіе будет: ты бо бья его по тѣлу, душу его избавити от см҃рти.
И не даи же ему власти во юности сокруши ему ребро донели ж растет, да ожесточявъ не повинеттися и будет ти от него досажение и болѣзнь д҃ши, и тщета домови, и погибель имѣнию и укоризна от сусѣдъ...
Мозаичность текста ощущается при первом же чтении. Отточенные формулы переставляются местами, создавая причудливое течение дискурса. Оригинальность в компоновке формул, т.е. в самой текстовке. Внешне это как бы компиляция, а на самом деле творчество, но творчество на уровне языка, отраженного в стиле. Происходит экспрессивное усиление и расширение текста в эмоционально-убеждающем отношении и его сокращение в части формул, число которых, впрочем, увеличивается в результате постоянных добавлений однозначных выражений — тоже риторический прием усиления. Стиль углубляет перспективу высказывания, но пространство текста сжимается. Общая установка на совмещение стилей в анфиладном жанре приводит к неожиданному результату: в Домострое сравнительно с исходным текстом отражается архаизация текста со стороны формы: досажение, укоризна вместо досада, укор, даже в произношении, ср. во уности — во юности, ростетъ — растетъ, но бия — бья. Очень часты замены слов с целью отразить новую реальность: не воля, а власть, не люди, а народ, градская казнь в добавление к отвлеченному лютою смертию. Постоянно варьируют лексически сами формулы: в разных местах находим посмѣхъ и укоризна, съ укоризною и поношениемъ, укоризна и посмѣхъ и т.п. Ср. также:
Измарагд
Не рече бо Писание не пити, да не упиваются во пьяньство, да не пиют; сим подобает пити кому горе, кому мятежъ, кому молва, кому скордѣло, кому мерзость, кому синии очи, и о горе: како ся пияным отдоранити, лежащимъ яко мертвым...
Домострой
Не реку не пити, не буди то, но реку: не упиватися в пьянство злое. Аз дара божия не похуляю. Ино бъ государю, у кого пивъ, на тобѣ кручина, а тебѣ наипаче, и истерялся, а отъ людеи срамота, и молвятъ: гдѣ пилъ, сидѣ уснулъ и кому его беречи, самому пьяну?