Сравнение с другими жанрами древнерусской литературы показывает, что и взаимоотношение между различными источниками литературного языка Древней Руси было сложнее, чем это кажется.
Например, в житиях, во многом также текстах анфиладного типа, замечается органически внутреннее развитие разностильных текстов, но не по причине столкновения разножанровых его источников, как в летописи, а из-за разносюжетности в рамках общего жанра (святой-воин, святой-мних и т.п.). Третий ведущий жанр средневековой литературы, связанный с торжественным красноречием, — слово — при общности жанра и сюжетном единстве предстает столь же разностильным, что и нарративное житие, но разностильность языковых средств в этом случае вариантна, т.е. в разных образцах жанра проявляются различные стилистические возможности языка[110].
Таким образом, жанр, сюжет, идея требовали различающих их оттенков словесного оформления, что и сказывалось на подборе соответствующих речевых средств языка. Роль анфиладных текстов в этом процессе исключительно важна. В подобных текстах выявлялись и определенным образом соединялись в общей системе инвариантные, т.е. типичные, образцовые и всеобщие, признаки того или иного стиля, особенности, которые и до того уже существовали, но были разбросаны по самым разным текстам в границах определенных, выработанных традицией употребления, поэтических формулах. Путаница в понятиях мешает современным исследователям разграничивать язык, литературный язык, язык литературы, стиль, «живую» речь современников и т.п. Все известные нам «открытия» стилей в средневековой литературе заключаются либо в намеренном смешении жанров, либо в перенесении стилистических особенностей одного жанра в другой. Открытие Епифания Премудрого заключается в том, что стилистические особенности риторических жанров он перенес в агиографию, тем самым слово сделав Текстом. Плетение словес в определенной перспективе изложения и есть текст, textus — ткань, плетенье. Словесная ткань средневекового произведения многомерна, и настоящий мастер слова, каким был Епифаний, буквально (вот именно буквально) сплетает слова в их горизонтальном и вертикальном соответствии; горизонтальная последовательность слов дана как традиционная формула, а вертикальное их наложение образует «новые смежности»; это хорошо заметно, например, в текстах Кирилла Туровского, у которого читаются и вертикальные ряды слов в их взаимном соответствии, позволяющем выявить все новые признаки высказывания:
Велика и ветха сокровища
Дивно и радостьно откровение
Добра и сильна богатьства...
так что в конечном счете, учитывая исконное значение приведенных лексем и смену грамматических форм, в которых они представлены, можно прочесть построенную в амплификативном усилии фразу:
значительное... дряхлое... сокрытое...
удивляющее... удовлетворяющее... открывающее...
имение... изобилие... богатство...[111]
«Выход на вертикаль» словесного плетения позволяет преодолеть ограничения линейного членения традиционных формул (которые Кирилл перерабатывает лексически), так что трижды три раза повторенная, как в преломлении зеркал, мысль о восхваляемом в Слове празднике становится поэтическим зачином Слова:
Значительное — удивляет — имение
дряхлое — удовлетворяет — изобилие
сокрытое — открывает — богатство.
Возможностей прочтения множество, особенно учитывая многозначность древнерусского слова. Столкновение многих значений потенциально многозначного слова-знака создает необходимую художественную глубину целостного текста, и возникает нетривиальное прочтение символа, который и сегодня может варьировать в широких пределах смысла.
Поэтическая формула в средневековом тексте традиционна, потому что она когерентна топосу, т.е. соотнесена с ним по форме и по употреблению в тексте. Топика — общие места — позволяет сохранить образцовый текст во времени и пространстве, одновременно создавая структуру повествовательных форм. Пришедшие из риторики, топосы стали способом организации устного текста, но вместе с тем обусловили и рождение новых словесных формул в текстах изначально письменных жанров. Традиционные формулы русских былин дают пример таких поэтических формул в дискурсе типических топосов. Действительно, синтагменное сцепление слов в определенной последовательности выражаемого смысла вполне традиционно и отражает присущую средневековью устремленность к метонимической смежности форм.
Цельность поэтической формулы в древнерусском тексте формально организуется тремя средствами. Такая формула синтаксически представлена как синтагма, ритмически — как хелиандус, семантически — как символ. Текст вообще предстает как совокупность синтагменных, рядоположенных формул, поскольку средневековое сознание еще не имеет представления об отвлеченно парадигменных связях между отдельными словами (как лексической системой) или их формами (как парадигмы склонения или спряжения) вне конкретного текста. Это культура метонимического мышления, что Д. С. Лихачев прекрасно показал на разборе поэтических средств Слова о полку Игореве.
Столкновение различных значений потенциально многозначного слова-знака образует необходимую художественную глубину целостного текста, и возникает нетривиальное прочтение символа, который как бы рождается непосредственно в тексте. Например, все эпитеты в Слове о полку Игореве построены на метонимической основе и в пределах своей поэтической формулы кроме прямого значения получают добавочное, переносное, но важное только в данном контексте значение. Сребренеи сѣдинѣ, сребреными струями, на своихъ сребреныхъ брезѣхъ, сребрено стружіе — не просто ‘сделанный из серебра, украшенный серебром’ в последнем примере или ‘серебряный по цвету’ во всех остальных (как показано в словарях), но и результат внутреннего сравнения, т.е. символическое уподобление серебру: как серебро (P.O. Якобсон говорил о скрытом противопоставлении темному, мрачному: отрицательное сравнение), белое серебро как символ света (ср. греч. параллели αργός — άργυρος ‘белый — блистающий’, приведенные еще Ф.И. Буслаевым). Контекстное совмещение прямого значения слова с переносным создает символический смысл формулы в целом. Подобное «приращение смысла» в поэтической формуле Потебня называл символическим уподоблением.
В законченном ее виде — семантически — мы и сегодня воспринимаем такую формулу как единый по содержанию отрезок — концепт. Идиомы нашей речи возникли таким же образом — в единстве формы и смысла, на общей ритмической основе. Пословицы и поговорки окончательно сложились только в результате слияния всех трех форм: многозначность семантики в единстве словесной формулы и ритмики.
Ритмическая организация текста при этом обязательна, поскольку только в этом случае текст запоминался и легко воспроизводился, становился образцом для других словесных комбинаций того же рода. В известном смысле можно сказать, что иллюзия ритмичности средневекового текста при его прочтении сегодня создается реальным синтагменным членением, которое ритмически обогащено различными эвфоническими средствами речи.
Соотнесенность всех уровней языка и поэтических его средств сохраняется на всем пространстве средневекового текста: иерархия смысловых форм функционально однотипна. Древнерусский текст мало пользуется сложноподчиненными предложениями (в основном это кальки с греческих конструкций при старославянских союзах), но в нем широко представлены сложносочиненные, а потому в словосочетаниях здесь чаще согласование, чем управление, уподобление, чем сравнение, метонимия, чем метафора. Все такие противоположности, коррелирующие по функции, отражают древнейший способ формального и семантического соединения слов, необходимого для обозначения нового признака, свойства или возникающего по ходу описания отношения. Так, для Слова о полку Игореве характерными являются иерархически выстроенные средства организации текста: сочинение — согласование — уподобление — метонимия.[112]
Объемность содержательной структуры текста поддерживалась также риторическими приемами его построения. Ключевые слова текста, которые обрастали присущими им формулами, разбросаны по всему тексту и риторически организованы таким образом, что сознание неизбежно вовлекает их в общую цепь соответствий.
Например, в Слове о полку Игореве использовано несколько средств для выявления семантических признаков при описании реальных предметов. Признак воссоздается в данном контексте путем сталкивания разных явлений предметного мира, представленных в словесных формулах: это катахреза (признак опускается), металепсис (признак предполагается), гипаллага (признаки совмещаются) или олицетворение (признаки уподобляются). Во всех случаях семантическое сгущение высказывания (поэтическая формула на риторической основе заменяет целое высказывание: энтимема вместо силлогизма) приводит к созданию актуального символа, образует тот неопределенный, неустойчивый и, казалось бы, многозначный смысловой фон повествования, который так поражает современного читателя.
Несколько примеров[113].
Катахреза: ваю храбрая сердца въ жестоцѣмъ харалузѣ съкованѣ, а въ буести заколенѣ (=мечи) — чувства и сталь соотносятся через возможные сочетания с одними и теми же глаголами, одновременно организуется серия смысловых комбинаций типа:
т.е. одновременно и реально собственное значение, и переосмысленное в сопоставлении со смежными формулами. Неоднократные повторения в тексте тех же ключевых слов в различных комбинациях с эпитетами создают сложное пересечение слов в образном их смысле, поскольку и опущенный в катахрезе член в других контекстах воссоздается, ср.