Из всего сказанного ясно, что русская культура в качестве основного образца литературной и культурной деятельности, обладающего высоким достоинством авторитетной нормы, имела славянский перевод библейских текстов. На всех этапах развития русской культурной среды этот образец изменял свой характер, объем, содержание, признаки, которыми он воздействовал на развитие русского самосознания, т. е. он постоянно вписывался в соответствующие тенденции переживаемого времени, никогда не прекращая своего плодотворного влияния. Нынешний этап нашего культурного развития также требует своей степени участия традиционных текстов в формировании ментальности нашего времени. Пределы такого влияния и его возможности предстоит еще осознать, оценить и направить в нужную сторону.
В дальнейшем будем различать смысл и значение слова или текста. Значение определяется собственной семантической структурой и отношением ее к смежным элементам системы; отношение значения одного слова к значениям других слов данной системы определяет его значимость в системе. Смысл определяется в контексте и обычно связан с общим значением традиционной для культуры формулы (идиомы в современном употреблении). Именно в подобных формулах речи для всех последующих поколений дается образец словоупотребления в основном значении слова (т.е. в том значении, которое в данной системе значимостей признается за основное). Совокупность контекстов формирует текст, но, в свою очередь, и текст, как живое целое, определяет смысл каждой отдельной формулы и любого в нем слова. Современные словари, фиксируя значение слова и давая ему словарное определение, исходят из уже существующих контекстов, признаваемых образцовыми. Отношение к «образцу» за последнее столетие изменилось, так что и словари в известной мере неточно отражают смысловое наполнение слова. Если в качестве иллюстрации использованы не классические тексты, а, например, «актуальные» речи политических лидеров, «самовитое» слово превращается в отмеченную случайностями публицистическую номинацию.
Поскольку смысл определяется контекстом, повышается роль стиля, каковым определяется обычно текст в целом. Смысл слова включает в себя и лексическое его значение, и системную его значимость, но сверх того и стилистический ранг слова, который в некоторых контекстах может просто нейтрализовать собственное значение слова. Единственный в нашей истории словарь, составители которого понимали эту интимную связь семантики со стилем, — словарь под редакцией Д. Н. Ушакова — появился в критические для науки 1930-е годы и не смог в полном объеме свое понимание передать в популярном изложении.
Роль библейских текстов в культурном двуединстве смысла/стиля значительна. Именно они определяли верхний уровень семантической структуры слова, задавали общий масштаб словарным определениям во всех классических словарях русского языка. Отсчет велся от верхнего стиля, потому что стилистически маркированным был стиль низкий. В частности, символические значения слов обычно не регистрировались в словарях, но постоянно предполагались в словарном определении и иногда давались в словарных иллюстрациях. Можно сказать, что высокий стиль, материально обеспеченный как раз текстами Писания, надолго ушел в подтекст словарной работы, хотя профессионалы постоянно помнили о нем, иногда обсуждая этот вопрос в своих теоретических разработках.
Библейские тексты способствовали осознанию границ и основных признаков литературного языка, поскольку в отталкивании от норм церковнославянского языка, сложившихся на основе уже по определению нормативных текстов Библии, происходила кристаллизация норм национального русского литературного языка. Вдобавок к этому, научная рефлексия о языке выявила противоположности между тремя стилями, определяемыми как раз отношением к высокому — стилю библейских переводов. Столкновение высокого стиля книжных текстов и низкого стиля бытовых речений привело к некоторому компромиссу на семантическом уровне; так возник средний стиль, на основе которого и сформировался русский литературный язык с нейтральной его нормой.
Итак, символический смысл слова формируется в границах данного стиля, определяется им в пределах узкого контекста и вне его — разрушается. Такова малая посылка в наших общих рассуждениях, по необходимости кратких, но вполне достаточных для осмысления представленных ниже фактов. Еще раз: 1) образцовый текст высокого стиля, традиционный для восточнославянской культуры, — это текст Библии; 2) смысл слова в контексте определяется его стилем; 3) чтобы сохранить многоуровневый смысл слова, не девальвируя его расхожими значениями, в качестве капитального обеспечения его смысла необходимо сохранять тексты высокого достоинства, авторитетные для всех: именно такие тексты, при надлежащем наблюдении за ними, способны постоянно воссоздавать высокие образцы в изменяющихся условиях развития культуры.
О характере и направлении возможных искажений текста в обновляемом его переводе можно судить, сравнивая различные переводы. Для сопоставлений мы избрали типичные и вполне надежные в профессиональном исполнении переработки текста; все они опубликованы и доступны для сравнения. На основе сплошной выборки разночтений представим филологический анализ их сравнительных достоинств, с тем чтобы определить качественный уровень сравниваемых переводов и на их примере обсудить общие проблемы такого перевода вообще[115]. Сопоставим по нескольким переводам текст молитвы «Отче наш» (Мтф., VI, 9-13); славянский текст дается в упрощенном написании.
Ц
Отче наш, иже еси на нбсехъ,
Да святится имя Твое,
Да приидетъ Црствие Твое,
Да будет воля твоя, яко на нбси и на земли.
Хлебъ нашъ насущный
Даждь намъ днесь,
И остави намъ долги наша,
Яко и мы оставляем должникомъ нашимъ,
И не введи насъ въ напасть,
Но избави насъ отъ лукавого,
Яко Твое есть Црствие и сила и слава
Во веки. Аминь.
С
Отче наш, сущий на небесах!
Да святится имя Твое;
Да приидет Царствие Твое;
Да будет воля Твоя,
И на земле, как на небе.
Хлеб наш насущный
Дай нам на сей день;
И прости нам долги наши,
Как и мы прощаем должникам нашим;
И не введи нас в искушение,
Но избавь нас от лукавого;
Ибо Твое есть Царство и сила и слава
Во веки. Аминь.
Л
Отец наш небесный!
Да прославится имя Твое!
Да наступит Царство Твое!
Да свершится воля Твоя
Как на небе, так и на земле!
Подай же нам ныне хлеб наш насущный
И прости нам прегрешения наши
Как и мы прощаем тем, кто согрешил перед нами,
И удержи нас от искушения,
И от лукавого нас защити,
Ибо Твое и Царство, и сила, и слава
Во века. Аминь.
Ж
Наш Небесный Отец,
Пусть прославится имя Твое!
Пусть наступит Царство Твое
И совершится воля Твоя
Как на небе, так и на земле.
Дай нам сегодня хлеб на пропитание.
Прости нам долги наши,
Как и мы прощаем должникам нашим.
Удержи нас от искушений
И избавь нас от зла,
Тебе принадлежит Царство, сила и слава вовеки.
Аминь.
По сравнению с Ц и С утрачивается специфическая форма обращения, архаическая, а поэтому и высокая по стилю, хотя вполне понятная (Отче!), теперь обращение по форме совпадает с утверждением подлежащего (Отец). Сжимается упругая динамика предикативных конструкций, как бы усиливавших смысл имен, наполнявших их дополнительным значением: иже ecu на нбсехъ Ц упрощается в причастный оборот сущий на небесах С и переводит причастие в определение как нечто известное — который на небесах А, затем Отец наш небесный Л и, наконец, с полной утратой предикативности в новом сочетании Наш Небесный Отец Ж.
Попутно искажается смысл некоторых членов молитвы, ср., например: даждь намъ днесь Ц — дай нам на сей день (и на весь день!) С — дай нам сегодня А — подай же нам ныне Л и совершенно огрубленная форма в Ж. Ср. также прегрешения вм. долги, избавь нас от зла и пр. Увеличение новых грамматических форм делает текст в целом более ясным для современного читателя, но при этом устраняет налет архаической торжественности, ср. повелительные формы с пусть вм. да, подай!, подай вм. даждь и даже дай! (просьба о подаянии вместо призыва о помощи). Словообразовательные разночтения также нарушают смысл высказывания: в слове Царствие присутствует синкретизм значения (царство и царствование одновременно), тогда как слово царство вполне однозначно и весьма секуляризовано.
Все изменения в символическом прочтении молитвы можно оценить с точки зрения патристики или хотя бы в свете философского толкования, данного молитве В. С. Соловьевым[116]. Хлеб насущный — не хлеб для пропитания; символика формулы глубока: это и всякая пища, в том числе и духовная, и «сверхсуществующая» (υπερουσίν сила, постоянно подпитывающая нашу духовную жизнь на земле (επιουσίν); ср. также семантическое развитие сочетания насущный хлеб в статье Μ. Ф. Мурьянова[117]. Днесь — не ныне, не сегодня и не только на сей день, но «в каждое данное время»[118], напасть в славянском тексте Ц имеет более широкое значение, чем просто искушение, о котором говорят все переводы, начиная с С, ср. εις πειρασμόν ‘в искушение, в испытание’, «но когда такие недобрые стремления нападают на нас, то мы должны признать это за напасть»