кзарха пытаются увидеть лишь копирование византийских образцов, своим конкретным материалом демонстрируют, что это не так. Когда Феодорит цитирует Евангелие от Иоанна: εν αυτω ζωη ην, και ῾η ζωη ην το φως των ανθρώπων, — а Иоанн экзарх, передавая знаменитое начало этого текста, ограничивается указанием на то, что животъ бѣаше и жизнь бѣаше[127], трудно согласиться с тем, что Иоанн всего лишь переводчик. Вспомним, что в древнейшем переводе данного места как раз эта его часть находит множество вариантов (по Галицкому евангелию 1144 г. варианты указаны выше). Как раз особое значение слова жизнь в устах первых славянских переводчиков позволяет использовать это слово в чрезвычайно широком и в лексическом отношении очень емком значении: ῾η ζωη ην το φως των ανθρώπων — это и есть жизнь в представлении Иоанна, она и есть тот свет, о котором говорит евангелист; это входит в понятие жизни, как она представлялась первым писателям, что ясно из тех примеров, которые были приведены выше. Семантика литературного славянского слова в свернутом виде представляла целое сообщение греческого оригинала (жизнь в противоположность животу).
То же мы наблюдаем и в других соответствиях славянского перевода греческому оригиналу. Самый лаконизм, основанный на особенностях славянской языковой системы, — типично славянская стилеобразующая черта, и это также следует иметь в виду при изучении сложных вопросов, связанных со становлением первого литературного языка славян. Можно без преувеличения сказать, что все последующее развитие литературного языка в связи с потребностями постоянно обновляющейся литературы заключалось в последовательной расшифровке, распространении, расширении первоначально синкретичных по существу общих понятий (символов), перенесенных на славянскую почву сначала в «упаковке» категориальной общности и нерасчлененности, и осознаваемой пока не на понятийном, а на образном уровне[128].
ЛЕКСИЧЕСКОЕ ВАРЬИРОВАНИЕ В ИЗБОРНИКЕ 1073 г. И ДРЕВНЕРУССКИЙ ЛИТЕРАТУРНЫЙ ЯЗЫК
Невозможно преувеличить значение Изборника 1073 г. в истории культуры и языка древнерусской эпохи. Древнерусский читатель, редактор и автор в памятниках, подобных ему, получил образец литературного языка с разработанной терминологией естественно-философского характера; он столкнулся с проблемой стилистического варьирования в тексте, которая по самому характеру текста была неизвестна составителям деловых и бытовых памятников Древней Руси; он осознал разницу между простым, констатирующим сочетанием слов и изощренной синтаксической конструкцией, которая позволяет передать тончайшие оттенки мысли и ход рассуждения автора. Теперь можно определенно говорить, что восточноболгарское влияние на древнерусскую книжную культуру привело и к созданию нового литературно-художественного стиля, который постепенно вытеснил распространенное до того весьма деловитое и стилистически однопланное повествование. Как типичный образец восточноболгарского (симеоновского) варианта славянского литературного языка, Изборник 1073 г. оказывается удачным источником в изучении процесса взаимодействия старославянского литературного и русского разговорного языков, процесса, который много позже привел к возникновению современного русского литературного языка.
Уже в списках текстов Изборника 1073 г. появлялись отличия, указывающие на отношение древнерусского читателя к литературному языку того времени, неприятие им некоторых особенностей этого нового литературного языка. Сравнивая, например, текст «Анастасиевых ответов» в составе Изборника 1073 г. и Изборника 1076 г., обнаружим, что аористным формам русский переписчик последнего, диакон Иоанн, предпочитает перфектные оуготовалъ ѥсть и сбавилъ (Изб. 1076, 120) вместо оуготова и отъкры (Изб. 1073, 80)[129], «высоким» литературным суффиксам — более привычные русские с тем же значением (сътвори и слоужениѥ — 1073, 79 — събори и слоужьбы — 1076, 118). Иоанн заменяет некоторые слова, непривычные для древнерусского читателя в данном значении или использованные в слишком высоком стилистическом варианте. Так, вьсѧ бо видомаѩ малогодьна соут (1073, 80) оказалось непонятным древнерусскому читателю и переписчику, поскольку малогодьна имеет несвойственное данному тексту значение пригодности, а страдательное причастие видомаѩ употреблено в непривычной форме. Поэтому Иоанн видоизменяет текст: видимага скороврѣменьно ‘все видимое преходяще’, придавая ему именно временно́е значение, в том числе и использованием наречия скоро вместо неопределенного в своей многозначности мало. Аналогичный случай: «Христианъ во ѥ истовый домъ Христосовъ, дѣлы бл҃гыми и оучении добровѣрьными състоѩсѧ» (1073, 63, т.е. ευσεβων συνιστάμενος, что соответствовало бы: «благочестивыми совместно осознавая»; у Иоанна вместо этого находим доброчьстивыми свьтѧсѧ (1076, 114 об.). Ясно, что сохранение слова добро стилистически диктуется тем, что только что, словом раньше, использован его вариант благо, повторение этого слова было бы излишним; вместе с тем и образование с вѣрьнъ для древнерусского читателя должно быть однозначно связано с христианскою верою и в сочетании со словом добро оказывается несовместимым по значению; неожиданно точно Иоанн заменяет вторую часть сложного слова более привычным для него в этом сочетании чьстивъ. Именно неожиданно, так как данное исправление в общем не связано с греческим оригиналом (которого под рукой редактора, очевидно, и не было), ср. свьтѧсѧ вместо състогасѧ, что не соответствует ни оригиналу, ни смыслу текста.
Некоторые слова, использованные в текстах Изборника 1073 г., просто непонятны Иоанну, и он не находит им замены. Возникают ошибки, затрудняющие и современного издателя текста: «Да тѣмъ подоба вьсеѫ силоѫ без блазна хранитисѧ чистомъ отъ нечистыихъ дѣлъ» (1073, 63, ασφαλώς τηρείς ῾εαυτους ‘безошибочно беречься’), выделенное слово Иоанн передает как безгазна (1076, 115), и издатели помещают его в словарь в качестве самостоятельного наречия,[130] хотя в славянском переводе это фактически именное сочетание: без (съ)блазна.
По-видимому, кроме придания большей точности переписываемому тексту, кроме своеобразного лексического «осознания» действительно сложных по смыслу отрывков перевода Иоанн добивался еще и определенных стилистических целей. Он, где мог, последовательно заглушал высокий слог перевода, приближая его к обычной деловой манере древнерусского книжника. В конечном счете, и смысл текста только выгадал. Покажем это на следующем примере: «Таче оуже въ себѣ бо҃у покланѧѥтьсѧ и слоужить видѧ свои храмъ тѣлесьныи трѣбьникъ б҃жии соушть» (1073, 81, в оригинале: ῾ορων αυτου τόν ναόν τόν του σώματος θυσιαστήριον θεου ῾υπάρχοντα). Переводчик, делая перевод, и не мог иначе перевести ναός — ‘храм, жилище (богов)’; более того, он перевел буквально, передавая смысл оригинала: «видя в храме своего тела божий алтарь». Иоанн сконцентрировал эту высокопарную фразу в сжатом тексте: «Самъ себе чьтеть видѧ плъть свою жилиште б҃жиѥ соуште» (1076, 120-120 об.) — «сам себя почитает, считая свою плоть жилищем бога». Видно, насколько понятнее и точнее эта редакция текста по сравнению с первоначальным громоздким переводом. Кроме того, текст оказывается стилистически немаркированным (не связан с высоким слогом). Лексические замены также любопытны в стилистическом отношении: храмъ → жилиште, тѣло → плъть, покланѧетьсѧ и слоужить → чьтеть.
Кстати говоря, и воздействие восточнославянского переписчика на текст самого Изборника 1073 г. также нельзя устранять полностью. Некоторые очень ходкие вспомогательные слова, характерные для восточноболгарских переводов, как бы в виде редких исключений, вдруг заменяются необычными для стилистической атмосферы Изборника 1073 г., но впоследствии очень важными именно для древнерусского языка лексическими вариантами. Укажем только те, которые в первой половине Изборника 1073 г. отмечены по одному разу: при обычном для перевода греч. τήν αρχήν — испьрва однажды употреблено изначала (24), при обычном зѣло для перевода греч. μεγάλα однажды использовано вельми (96), при обычном тъчьѫ для греч. μόνον однажды находим тъкмо (96), при обычном лѣпо ѥсть для греч. δει использовано также и трѣбѣ (125). Эти редкие прорывы необычных для него вариантов можно было бы считать случайными заменами, принадлежащими древнерусскому переписчику рукописи, — настолько они характерны как раз для древнерусских текстов (переводных и оригинальных, ср. в Изборнике 1076 г. вельми, тъкъмо, трѣбѣ) и столь непонятна их редкость среди сотен употреблений слов зѣло, тъчьѫ, испьрва, лѣпо ѥсть в восточноболгарском переводе.
Таким образом, даже беглый обзор проблем, возникающих при изучении языка Изборника 1073 г. (стилистические, грамматические, лексические и другие расхождения в списках, которые все более увеличиваются в списках поздних), показывает, сколь важно всестороннее изучение данного памятника в лингвистическом отношении и каким плодотворным оно может стать. В рамках данной статьи ограничимся только несколькими примерами употребления дублетных слов, чтобы на возможно более широких и полных сопоставлениях с лексическими данными древнерусских текстов (XI- XII вв.) предварительно уяснить тот существенный вклад, который сразу же при появлении первых текстов восточноболгарского происхождения внесла в формирование древнерусского литературного языка литературная традиция Изборника 1073 г. и связанных с ним памятников. Ниже это показано на лексической разработке дублетов благо — добро, тѣло — плъть, образъ — видъ