образъ включало в себя только первые три значения (в нашем перечне — а, б, в).
В оригинальных русских текстах ХІ-ХІІ вв. иногда трудно определить, какое значение слова является для автора основным, а какое попросту заимствовано из источника, которым он пользовался. Поучения Феодосия Печерского, например, представляют собою простой комментарий к тексту Священного писания. Поэтому, встречая единственный случай употребления слова образъ в значении ‘образец’ («образъ свои в томъ подавающи намъ»), можно только заключить, что такое значение слова знакомо Феодосию; являлось ли оно также характерным для древнерусского языка, неизвестно. У Илариона, а также в Хождении Добрыни это слово представлено только в значении а, в Хождении игумена Даниила — в значениях а и б, у Кирилла Туровского — в значениях а, б, в; значение б последовательно дублируется, а впоследствии и вытесняется самостоятельным словом икона, значение а — словом подобие. В Поучении Владимира Мономаха все три употребления слова образъ расположены рядом и в непосредственном соседстве со словом лицо: (Бог создал) «образи розноличнии въ ч҃лвчскыхъ лицихъ, аще и весь миръ совокупитъ, не все въ единъ образ, но кыи же своимъ лицъ образомъ» (Лавр. лет., 79об.). Таково же соотношение этих слов в переводах Повести об Акире и Девгениева деяния: «вборзѣ приклони лице свое ко оконцу и покажи образа своего велегласного» (Девг.), «моужь... образомъ сличенъ мнѣ» (‘похож на меня’, Акир.). В этом, очевидно, и находится причина взаимодействия слов видѣнье, смотрѣнье со словом образъ, представленного в переводе Пандект (см. выше). Основное (и единственное?) значение этого слова в древнерусском ‘вид, облик’; определенно достоверно, что значение ‘образец’ древнерусскому языку не было свойственно. В этом смысле показательны данные ПВЛ. На 20 случаев употребления слова образъ (в значениях а, б, в) приходится единственное его использование в значении г: «старѣишимъ к меншимъ любовь и наказанье, и образъ бывати собою въздержаньем и бдѣньем» (Лавр. лет., 62) — и как раз связано с текстом Слова на преставление Феодосия Печерского, перенесенного летописцем в ПВЛ. Еще раз в том же значении слово образъ зарегистрировано в Чтении о Борисе и Глебе, написанном монахом Киево-Печерского монастыря Нестором около 1115 г. (по списку XIV в.). В самом начале Чтения, тем, где ясно видна зависимость от греческих образцов житийного текста, находим следующее: «Господоу же нашемоу Исоусу ѧко же преже ркохомъ рожешусѧ отъ свѧтыѧ дѣвицѣ и хрьщешемоусѧ отъ Ивана, намъ образъ давъ, да и мы крестимсѧ во имѧ его». Во всех случаях значение ‘образец’ для слова образъ отражается в книжной традиции Киево-Печерского монастыря в XI в., в котором влияние восточноболгарской традиции было, видимо, сильнее и последовательнее всего. Любопытно также, что у автора Сказания о Борисе и Глебе только однажды отмечено это слово: «образъ бо бѧше оунылыи его възоръ». Много лет спустя, в тексте, посвященном тем же святым, Нестор использует это слово один раз и в значении г (как цитату), в значении а употребляет только слово подобие, для значения б одинаково использует слова образъ и икона, только в значении в семь раз активно и последовательно пользуется словом образъ («кымъ образомъ» и т. д.), поскольку никаких других эквивалентов этому сочетанию в древнерусском языке не оказалось.
Приведенные в статье сопоставления показывают, что семантическая филиация слова образъ и его возможное лексическое варьирование в целом соответствовали той традиции, которая стояла и за Изборником 1073 г. Отличие заключалось в том, что значение г не привилось в русском языке (хотя и сохранилось в производном образец), значение б на основе последовательного и широко известного дублирования словом икона выделилось в самостоятельную лексическую единицу (обычно во мн. числе: образа́ ‘иконы’), а значение в сузилось до пределов идиомы (в сочетаниях типа таким образом) — и все эти значения слова связаны с последовательным развитием литературного, а не разговорного русского языка. Семантическая филиация привела к лексическому разложению, к отталкиванию основных значений слова друг от друга, к попыткам каждое из этих значений связать с самостоятельной словарной единицей, «создать самостоятельное слово» — но всегда только в литературном контексте. И в данном случае воздействие со стороны восточноболгарских текстов как образцовых несомненно, а особое значение Изборника 1073 г. заключается в том, что этот сборник переводных текстов — первый исторически известный свод литературной нормы.
УМНОЕ СЛОВО В «СЛОВЕ» ИЛАРИОНА КИЕВСКОГО
Слово о законе и благодати — настолько самобытный памятник древнерусской культуры, что даже историки обычно отделываются самыми общими словами, указывая политическое его значение для рождающейся государственности Древней Руси. Между тем из самого Слова можно извлечь множество сведений о характере и уровне древнерусской культуры первой половины XI в. И тогда окажется, что взрывчатая сила этого небольшого текста настолько значительна, что способна смести иные скороспелые теории об «отсталости» наших предков.
Слово снабжает нас сведениями не только о языке — литературном языке, который, являясь для средневековья ключевым элементом культуры, не охватывает все же всей культуры. Но так уж получилось, что только через язык, который мы понимаем и сегодня, можно осознать (как бы изнутри, из того времени) тревоги и боль древнерусского интеллигента. Попробуем это сделать, начиная с самых общих замечаний. Вообще, Слово — памятник поистине «бездонный», его открывать и открывать, как старинную икону открывают, покрытую патиной времени, которое приглушило краски и размыло рисунок.
Риторические приемы Слова заимствованы из византийских образцов. Сегодня ясно, что все заимствуемое извне в средние века неизбежно накладывалось на местные культурные традиции, опираясь на общие для обеих культур черты. В XI в. это была общность символов и сходство в языковых формах. Заимствованное активно усваивалось и перерабатывалось, становясь достоянием следующих поколений, которые уже и не задавались вопросом о том, «свое» или «чужое» преобладает в образцах их искусства. Идея равенства всех людей и народов как раз и стала основанием для всех последующих влияний, влияний взаимных, в развитии восточноевропейской культуры. Национальные традиции подчинялись религиозным нормам — положение, вполне естественное в то время; становясь безразличным к узкоместным особенностям культурной жизни, новый взгляд на всечеловеческое сотрудничество помогал заимствовать необходимые элементы чужой культуры, развивая собственную. Можно различить оттенки в кажущихся за давностью лет однозначными старинных словах и выражениях.
Литературный текст средневековья не был собственно авторским. Чем больше он повторял традиционные образцы, тем выше ценился, поскольку тем самым и он поднимался на уровень образцового, становился эталоном для других писателей. Слово Илариона на несколько веков стало таким образцом, и образцом высоким. Благодаря ему и родственным ему текстам древнерусский литературный язык долго сберегал удачно найденные Иларионом языковые формы (хотя они уже и устарели в разговорной речи после XI в.). Чтобы долго — веками — понимать этот текст-образец, следовало сохранять традицию языка, на котором текст составлен. Но этим не ограничивается значение Слова. Иларион создает традицию, столь важную для развития средневековой литературы: воплощать какой-то важный — социально или идеологически — признак в определенной исторической или мифической личности. В Слове государственность русская воплощена во Владимире, и, может быть, именно оттого все русские былины до сих пор воспевают Владимира Красно Солнышко как идеального правителя Русской земли. Впоследствии и с сыновьями Владимира (т.е. тоже при жизни Илариона) стали связывать важные для общества социальные признаки: верность долгу и старшинству, проявленные Борисом и Глебом, предательство и злодеяния Святополка Окаянного (поминаемого «яко второго Каина»). В битве на Калке, на Куликовом поле и позже видели русские воины в облаках поддерживающие их десницы Бориса и Глеба; презирали изменников и отступников, называя их именем Святополка.
Образцами становились многие выражения, употребленные в Слове.
«Похвалимъ же и мы по силе нашеи малыими похвалами великаа дивнаа сътворъшааго нашего учителя и наставника, великааго кагана нашеа земли Володимера, вънука стараго Игоря, сына же славнааго Святослава... И весь клиросъ украсиша и въ лѣпоту одѣша святыа церкви... и всякою красотою украси...»
Внимательный читатель сразу же замечает какую-то схожесть с начальными строфами Слова о полку Игореве. Но и церковные писатели зависели от Слова Илариона. Выдающийся автор XII в. Кирилл Туровский почти теми же словами начинает свою славу в четвертом своем Слове, Епифаний Премудрый в самом конце XIV в. возвращается к стилю Илариона, почти буквально повторяя их в описании построек, совершенных в его время.
Первый из наших писателей Иларион понял большие возможности, которые таились в эпитете, — и широко вводит в свое Слово прилагательные. Они еще противопоставлены народным формам выделения признака (красотою украси, въ лепоту одеша, но великааго кагана, стараго Игоря, славнааго Святослава), но уже восприняты и впоследствии стали вполне русским средством выделения признака — постоянным эпитетом народной поэзии. Совершенно народным средством поэтики является повторение близкозначных слов: великаа и дивнаа, учителя и наставника, а потом и совершенно разговорные типа радость и веселье.