благодать слово известно лишь по Евангелию и Апостолу, но зато в этих книгах встречается оно часто. Благодать — слово самого общего значения, которое, по существу, включает в себя все предыдущие значения, известные по классической греческой литературе. Абстрактная благодать заместила все проявления высших благ одним родовым и непременно отвлеченным по смыслу.
Итак, Иларион говорит о благодтѣти, которая осеняет русскую землю благодаря деяниям русских князей. Но этого мало. В Слове имеются и другие особенности, которые показывают неверное его прочтение нашими современниками.
Закону противопоставлена не одна благодѣтъ, а — благодѣть и истина. Самодостаточному и замкнутому в своей завершенности закону противопоставлены диалектически сплетенные и представленные единым термином благодѣть и истина: истина — благодатна, благодѣть — истинна.
В современном нашем сознании понятие о «правде-истине» сопряжено в нечто цельное. Иларион же понимает их в духе своего времени. Правда — внешняя форма проявления истины, истина связана с Богом (она — благодѣть), тогда как правда, противопоставленная кривде, употребляется в отношении к человеку (у Илариона — в отношении к Владимиру). Постоянное чередование парных сочетаний — тоже важная особенность стилистики Слова. Она в духе раннего средневековья, с тех времен осталась и в народной поэтике: стыд-срам, правда-истина, радость-веселье. В самом начале Слова парные сочетания еще обычны, они постоянно множатся на фоне общего противопоставления символов, олицетворенных в Сарре и Агари, законе и благодати. Интонация повествования задана, композиция строится по этой сквозной антитезе. Остается выразить ее конкретными словами. Но с того места, где начинается похвала Владимиру, парные сочетания вступают в чередования с троичным повторениями равнозначных слов; ср.: «и землю свою пасущу правдою, мужьством же и съмыслом». Внешним оправданием, объяснением такой перемене в правилах сочетаемости близкозначных слов является указание на необходимость «славитися святеи Троици». Народные по происхождению парные сочетания типа нищета и нагота, гладом и жажею, дивно и чюдно, муки и страсти сплетаются в причудливые триады, которые усложняют и украшают стиль Илариона. Рассмотрим некоторые слова и скрытые за ними понятия, постоянно помня, что Иларион стоит в начале традиции древнерусской литературности; он пользуется богатым опытом византийской литературы, но пишет свое произведение на родном языке. Ему приходится вслушиваться в дыхание каждого русского слова, чтобы точно и красочно описать тему.
На первом месте — слова земля и страна.
«И вся земля поклонится...», «яко царь всеи земли» и др. — это метонимия, понятная древнерусскому слушателю: люди всех стран и земель объединяются в христианстве. Метонимия традиционна, она вынесена из передовых книг, но временами Иларион считает нужным истолковать даже такие простейшие выражения. В Похвале Владимиру он разъясняет традиционный образ, рядом указывая и «землю», и населяющих ее людей: «помолимся о земли своей и о людяхъ», «къ живущимъ на земли человекомъ». В самостоятельных словах земля и люди предстают как равноценные, и Иларион последователен в таких обозначениях. Говоря о Киеве — уточняет: «предалъ люди твоя и градъ» — такое впечатление, будто в народной речи метонимия отсутствует, и совмещение переведенных фраз и привычных разговорных выражений помогает с помощью одного объяснить другое — новое.
Постепенно метонимия распространяется и на другие традиционные сочетания: «и узрять вси конци земля, и хвала твоя на концихъ земля, упование всѣмъ концемъ земли» — речь все о тех же людях, принимающих христианское учение, но слово земля выступает тут уже в новом значении, обозначая не государство даже, а собственно мир во всех его воплощениях, как бы усиливая уже сказанное о «земле». И эту метонимию верный себе Иларион, употребляя часто, мало-помалу расшифровывает, поясняя привычным славянину оборотом: всеми четырьми конци земля. Развернутое и слишком общее все конци земли уточняется: все четыре части свѣта.
Так постепенно метонимия становится привычной, она вложена в сознание слушателя и теперь, — обогащаясь еще больше, метафоризуется. Как и прежде, сначала в цитируемых из Писания формулах Иларион показывает, что вся земля, все конци земли жаждут света истины, он говорит о земле жаждущей. Обыгрывается стих из Псалтыри: «по всей же земли роса, по всей земли суша» и т.д. На самом деле, конечно, жаждут (да и то в переносном смысле) люди этой земли, но усвоенная выше метонимия уже перевела внимание слушателя с «людей» на «землю», пространственные характеристики образно передают мысль о распространении христианства. Земля жаждет — в современном сознании это метафора, но говорить о метафоре в отношении к тексту Илариона опасно. Во-первых, перед нами цитата из переводного текста, которым воспользовался автор; во-вторых, и сама метафора определенно связана с метонимией, уже нам известной. Всего точнее было бы такой образ назвать символом, вернее — метонимическим символом.
И вот теперь-то, уже в авторском тексте, Иларион отчасти снижает смысл символа, истолковывая его вполне реально: «и пусте бо и пресъхлъ земли нашей сущи, идольскому зною исушивъши ю (ее), вънезаапну потече источникъ евангельский, напаяя всю землю нашу». Сложная синтаксическая конструкция синкретично передает последовательность событий — здесь одновременно можно понимать самые разные связи: и поскольку, и когда, и так как, и потому что, и хотя. Все эти оттенки могли входить в вводящую фразу (которая кончается местоимением ю — ее). Иларион считает необходимым разъяснить слушателю книжный символ в понятной для него форме, хотя и использует при этом книжные параллели (учение — источник и т.д.). Благодаря Владимиру «вера по всеи земли простреся... и всю землю покрывъ (этот источник)». Неопределенному символу, заимствованному из греческого текста, Иларион в своем собственном тексте предпочитает символ солнца, света, тепла, как будто намеренно противопоставляя его книжному образу, связанному с водной стихией: солнцу светъ съниде на землю, солнечнеи теплоте землю съгревши, яко солнце помрачи и землею потрясе, так и Христова благодеть всю землю объять и слово евангельское землю нашу осия и пр. Поклонение солнцу все-таки ближе вчерашнему язычнику, чем «хляби небесные». Иларион не может выйти из круга символических образов, навязанных ему языческим бытом, знакомых его слушателям, привычных и близких им всем.
Земля противопоставлена небеси, и смысл авторского противопоставления опять-таки задан традиционной цитатой: «Богъ нашь на небеси и на земли» и др. Используя знакомую цитату, Иларион показывает, что новое значение слова земля никак не включает в себя понятия о населяющем его народе («людях»), более того, земля и население заведомо разъединены: «да познаемъ на земли путь твой и во всехъ языцехъ (т.е. народах) спасение твое». Ошибочно было бы думать, что это — новое — значение слово земля конкретно-однозначно. Нет, оно столь же синкретично, как и в предыдущем случае, поскольку речь идет не просто о земле — почве, но и о мире в целом. Даже в выражении поклонимся ему до землѣ присутствует такое слитное, неотторженное в крайностях своих обозначение и почвы, и мира.
Теперь взглянем на те формулы, которые употребляет Иларион в своем авторском тексте, не цитаты. Правда, и в этом случае многие выражения не принадлежат самому Илариону, они традиционны, однако Иларион переосмысляет их в соответствии со своим замыслом. Вся земля как устойчивое сочетание в цитатах заменяется типичным для славянина выражением наша земля или земля его (твоя и т. д.). В отношении к Владимиру такие выражения постоянны: кагана нашеа земли, столъ земли твоей, и землю свою пасущу правдою и др. Взаимообратимость слова земля конкретизируется в уточняющих местоимениях. Наша земля теперь — и есть «его земля» в прошлом. Владимир создал эту «землю», соединив государственные и духовные устремления. Таково наследство, оставленное им, — нам. «Он создал нас» — через «свет истины». Умелое переплетение местоимений станет заметнее при напоминании, что современная форма его в XI в. была еще формой указательного местоимения, и, следовательно, выражение земля его буквально значит ‘земля Того’. Его в известном смысле — и местоимение разного качества, и междометие, и частица, и определенный артикль иных языков — все вместе нерасторжимо, образно. Говоря «весь миръ», «вся земля», Иларион подчеркивает понятие о «всем мире», о вселенной, которая является достоянием Бога; уточняющим «его земля», «своя земля» — спускает нас на землю, говорит о Владимире, о славянах. Умело подобранными и разбросанными в тексте Слова местоимениями Иларион постоянно подчеркивает подобные противоположности. Он говорит о «благоверной земле греческой», но и сам живет не «въ невѣдоме земли», а в земле русской. Уточнение необходимо как напоминание о реальности, во всем остальном остается обобщенная неясность, неопределенность «его» и «нашего», небесного и земного, которые перетекают из одного в другое, становясь степенями высокой силы и достоинства.
Подтверждение этому можно увидеть и на употреблении слова, некоторым образом противопоставленного слову земля. Земля — своя, наша, его — это родина, что-то близкое, в том числе и «благоверная земля гречьская». Все, что вовне и извне, — страна. Та же земля, но чужая, не своя, не наша. В цитатах, которые приводит Иларион, противоположность земля — страна не так заметна, но для Илариона подобная противоположность важна, он пользуется народным представлением о чужедальной сторонушке. Земля единственна, слово же страна у Илариона никогда не употребляется в форме ед. числа, он говорит о странах. Земля имеет «коньци или края» — страны бесконечны, они окружают «землю»: «яже церкви дивна и славна всемъ округъниимъ странамъ, яко же ина не обрящется въ всемъ полунощи зимнемъ отъ въстока до запада». «Округние страны», оказывается, не включают в себя юга — Византии, — это не «поле враждебности».