и в данном случае отражает свойственную древнерусскому книжному языку семантическую поляризацию: неполногласная форма соотносится с субъектом, а полногласная — с объектом властной силы (оппозиция «внутреннее — внешнее»).
Такова последовательность метонимических переносов, обусловленных близкими контекстами (синтаксической позицией и некоторыми распространителями), которая обусловлена и общим значением гиперонима (символа в данном культурном тексте).
Глава. Основное значение ‘голова (часть тела)’ присутствует во всех контекстах, в том числе и в цитатах из Писания. Прямое значение-субстрат возможных образных переносов, ср.: «дондеже на главѣ ти плѣшь будетъ» (XII, 356.10) и пр., всего 12 раз. Метонимический перенос связан с обозначением волос на голове: «пострижения главы твоея въспомяни» (там же, 356.27), «свои постригоста главѣ» (там же, 365.3) и др.
Значение слова голова как ‘душа’, т.е. конкретно ‘человек’, представлено в некоторых контекстах при одновременном сохранении основного значения. Возникает игра смыслами: «превъзидоша безакония моя главу мою» (XV, 332.22), «възвратися болѣзнь на главу мою» (Мол. 92об.). Синтаксическая позиция ограничивает возможности переноса, связанного с цитатами (как в тексте из Мол.). Значение ‘то, что главенствует’ также сопутствует основному значению слова, определяясь узким контекстом, ср.: «суть бо вси под игуменом, аки уди телеснии под единою главою, съдръжими духовными жилами» (XII, 350.32), «сим бо тѣлом глава адова скрушена» (XIII, 412.44, т.е. «вождь ада» — сатана).
Другие значения слова глава известны древнерусскому языку, но у Кирилла они не встречаются. Совмещенность метонимического значения с основным в одном и том же контексте — характерная особенность Кирилла и в данном случае; столь же явно наблюдается связь значения слова с грамматически обусловленным контекстом.
Гнѣвъ ‘состояние сильного негодования, возмущения’, обычно с указанием субъекта гнева, т.е. «гнев ваш», «гнев жидовеск» и пр., которым может быть и Бог, хотя сочетание «гнев Божии» имеет и другое значение: ‘наказание (от Бога)’, ‘кара’, налицо перенос с субъектных отношений на объектные. Устойчивое сочетание с глаголом также организует формулу, ср.: «гнѣвъ возложити (послати) на кого-либо» ‘наказать’. Такой аффект, как гнев, не нуждается в лексически выраженной специализации значений, поэтому ни контекстными переносами, ни в виде самостоятельных слов слово гнѣвъ не разграничивало оттенков гнева — от глухого недовольства до исступления, как это представлено, например, в греческом языке. Все греческие слова этого значения одинаково переводились одним славянским словом гнѣвъ, которое благодаря этому не просто сохраняло свой исходный семантический синкретизм, но и, становясь гиперонимом литературного языка, выступало в качестве символа в определенных культурных текстах.
Семантические корреляции, включающие в свой состав оппозиты разного ранга, влияют, по-видимому, и на тип лексического варьирования. «Смысловая группа “Бог” включает в себя именования единственного денотата, как просто называющие его в трех ипостасях (Бог-Отецъ, Христосъ, Святый Духъ), так и характеризующие его (Спасъ), однословные и дескрипционные (“Творець твари и законудавець”)»[169]. Таков, действительно, обычный прием антономазии, т.е. именования по одному признаку, собственному имени или описательно. Проблемы синонимии, о которой сразу же возникает мысль, здесь не обнаруживаются, поскольку даже однозначные слова в семантическом смысле не соотносимы друг с другом в текстовых формулах Кирилла; они определяются либо своим происхождением, либо конкретным текстовым окружением. Антономазия как прием снимает и проблему метафоризации, поскольку «содержание понятия», отраженное в слове, здесь не изменяется, внимание сосредоточено на каком-то единственном признаке денотата и выражается самостоятельной лексемой. Другими словами, антономазия выступает как бы обратной стороной метонимии, весьма обычной в текстах Кирилла, и действуют они в отношении к «объему понятия», переданному словом-термином.
Но если положительная коннотация родового (гиперонима) «Бог» создает семантическое варьирование по лексемам, увеличивая их численность и не создавая при этом синонимии, то отрицательная коннотация оппозита, напротив, вызывает семантическое варьирование в границах одного и того же слова (лексемы).
Рассмотрим этот процесс на примере слова бѣсъ (бѣси) в противопоставлении к слову Богъ. «Да и в послѣдни день въскресше с телесы неблазньно поклоняться Богови, а не имже ныня работаша, прельщени бѣсом» (XIII, 346.19). Числовая неопределенность подчеркивается грамматической формой, совпадающей и для дат. падежа мн. числа (работаша бѣсом), и для тв. падежа ед. числа (прѣльщени бѣсом). Однако в прямом значении, в противопоставлении к лексеме Богъ, это слово могло использоваться и в форме ед. числа: «не дай же о мнѣ радостьнику быти бѣсу» (Мол. 195), «запрѣти бѣсу» (там же, 107об.).
Наоборот, в собирательном значении ‘нечистые (духи)’ это слово всегда представлено в форме мн. числа: «да не приступят бѣси, хотящеи ны убити грѣхом» (XIII, 412.41), «и бѣсы от человѣк прогнав» (XV, 336.35). Ср. также: «о Вельзаулѣ, князи бѣс, изгонить бѣсы» (там же, 340.6) с оригинальным текстом в Матф. (IX.34) по Острожской библии («о князи бѣсовьстѣмъ — изгонить бѣсы»). Отсюда возникает возможность метонимического переноса; ср. сказанное о бесноватом человеке (XIII, 422.8 и 424.12) в соответствии с таким употреблением в славянском переводе Евангелия, а также сочетание бес полуденный: «избави мя от всякыя стрѣлы летящая въ день и от срящи бѣса полуденьного» (Мол. 95об.), ср. Псалом 90 и греческий эквивалент сочетания.
Семантический переход ‘дьявол’ → ‘злая (сила)’ → ‘бесноватый’ и/или ‘(насылающий) бесов’ складывается из формул разного происхождения, однако строго ограничен только данным семантическим развитием — на основе метонимического переноса. Если бы возникла необходимость, скажем, использовать слово бѣсъ для обозначения языческого божества, семантическое единство текста воспрепятствовало бы вторжению некоррелированного значения в семантику данного термина, как она представлена именно в системе Кирилла. Поучительный пример находим у самого Кирилла (XV, 338.28): «Ци ли на высокыя холмы хощете мя повести, идеже вы своя дѣти бѣсомъ закаласте? Пожроша бо, — рече, — дѣмоном (вариант по поздним спискам: бѣсом), а не Богу, — Богом, ихже не вѣдаша отци их». Ср. с этим оригинал: «Пожроша бѣсовомъ, а не Богу, Богомъ, ихже не вѣдаша» (Второз. 32.17 по Острожской библии). Греческое слово δαίμων ‘дух, божество’ подходит в данном случае как разъясняющее отношение к Единому Богу бѣсовъ, дѣмоновъ и «боговъ» (тоже во мн. числе). Символическое значение не возникает даже на основе обычной для этой лексемы формы мн. числа: богомъ, т.е. демономъ, а значит, и бѣсовъ.
То же противопоставление возникает у имен абстрактного значения. Положительная коннотация дает возможность лексического варьирования для выражения общего денотата, например: любовь — любление, милость, миръ, снага и пр., может быть, в зависимости от контекстных значений соответствующих греческих слов (αγάπη ‘любовь’ и пр.). Это позволяет сохранить синкретическое единство в значении родового по смыслу слова, последовательно уточняя отдельные его признаки. Поэтому в 20 употреблениях слова любовь очень трудно определить оттенки значения, составить схему семантических переходов в зависимости от текстовых формул. В конце концов ‘привязанность’ или ‘склонность’ мало чем отличаются от значения ‘согласие’ или ‘отношение’, совместно представляя общее значение важного термина (символа).
Напротив, слова типа вещь невозможно соотнести с однозначными им терминами, связанными с такими словами отношением гипонимии. Гиперонимичность слова вещь определяется семантической структурой корня и возможным варьированием грамматической формы. Например, у Кирилла это слово употребляется лишь в форме мн. числа и притом только в двух значениях:
1) ‘дело, событие (как результат)’: «забуди мирьскаго жития вещи и нетрудьный хлѣб» (XII, 356.12; ср. еще XII, 352.18 и 355.10; XIII, 411.16 и др.);
2) ‘вещество’— ῾υλη филос. ‘вещество, материя’: «по искушении телесныхъ вещей попечися» (XII, 352.5).
Семантическая цепочка возможных в древнерусских текстах значений слова не выражена в произведениях Кирилла полностью, но может быть представлена на основании других источников того же времени[170]. Семантический синкретизм славянского слова и в данном случае поддерживается семантической связью этого славянского слова со множеством греческих, которые оно переводило, создавая гипероним литературно-книжного языка. Опасно, конечно, называть гиперонимом слово, не связанное с гипонимами, которых еще нет в этом языке. Однако восстановить исходный элемент впоследствии развивавшихся гипонимо-гиперонимических отношений историк все-таки обязан.
Глагольные формы — наиболее подвижная часть текста, но и они в определенных условиях способствуют созданию образного значения. У глаголов переносное значение подразумевается и на основе обычных изменений грамматической формы (как и у имен), и в связи с параллельным к основному значению развитием отвлеченных символических значений. Последнее лучше всего видно на часто употребляемых глаголах, тут можно видеть «игру значений» и представить общее движение смысла в тексте.
Въселити(ся) — ‘войти; ввести’: «Въ ту же мѣру... въ небесное царство въселити» (там же, 355.42), «и святых душ паче естества обогатѣша, от ада на небеса