вселившеся» (XIII, 412.32). Таково основное значение слова, которое использовано в тексте самого Кирилла и подтверждается характером синтаксических связей (въселити въ... от ада на небеса).
Второе значение слова приходит вместе с цитатой: «На руку своею написах стѣны твоя, Иерусалиме, и вселюся посреде тебе» (там же, 411.31), ср. Исайи 49, 16 (по Острожской библии): «Се в руку моею въписахъ грады твоя, и предо мною ecu присно». Парафраз с заменою глагола (вселюся // ecu присно) создает совершенно иное значение у глагола — ‘разместиться, поселиться (находиться)’, но вместе с тем уже и отвлеченно переносно как ‘приобщиться’ (тому, во что вошел, стать его частью).
Третье значение связано с устойчивым выражением «вселиться в них» и также пришло из Писания. Говоря о православных, верных церкви, как о «вместилище» Духа Божьего, Кирилл часто использует цитату из 2 Кор. 6, 16, которая в Острожской библии представлена так: «Якоже рече богъ: “Яко вселюся в нихъ и похожу, и буду имъ богъ”»; ср. у Кирилла: «вселюся бо, — рече, — в ня и похожу» (XIII, 410.6, также XII, 341.35), а также и в другой форме: «вселися в ня» (XII, 351.36), «вся всельшаяся в ню» (там же, 342.28), ср. еще: «и слово плъть бысть и въселися в ны» (XV, 346.7) при Ио. 1, 14 (по Острожской библии): «и слово плоть бысть и вселися в ны». Таково значение слова при переводе греч. ’ξυοικήσω εν αυτοις и εσκήνωσεν εν ῾ημιν, т.е. в первом случае и ‘вселиться’, и ‘обитать’, ‘проживать’ (в доме), а во втором — ‘располагаться’ (как дома), т.е. ‘утверждаться’. Учитывая сходство синтаксических конструкций, в которых представлено данное сочетание значения (при разных греческих словах и формах их представления), можно предположить, что для Кирилла в данном случае важнее как раз переносное значение слова ‘утверждаться’.
Итак, все три типа синтагм, употребленных в текстах Кирилла, восходят к различным по происхождению сочетаниям: авторское прямое значение, на которое накладываются переносные значения слова, вынесенные из переводных текстов, хотя при этом всегда определяемые основным значением славянского корня и не выходящие за пределы его семантики. Тем не менее, поскольку второе и третье значения слова, в сущности, являются одинаково переносными, можно допустить по системным соображениям, что и первое значение глагола воспринималось столь же символически; такое символическое значение можно было бы условно записать как ‘войти (внутрь)’ → ‘внедриться’ (т.е. ‘вознестись’).
Теперь последовательность co-значений глагола становится ясной как воплощение символического значения:
1) ‘войти (внутрь)’ → ‘вознестись’ (т.е. внедриться);
2) ‘резместиться (внутри)’ → ‘приобщиться’;
3) ‘пребывать’ → ‘утвердиться’ (т.е. стать частью этого).
Важно, что все значения этого слова, которые сегодня мы вполне могли бы передать различными приставочными (соответственно в-селиться, рас-селиться и по-селиться), в текстах Кирилла еще не специализированы лексически, эти значения представлены совместно в общей лексеме, актуализируются только контекстно. Дело в том, что древнерусская формула, в составе которой употреблено слово, особенно глагольное, могла быть образована только по принципу согласования: веселитися въ... а не поселитися въ, расселитися въ... Таково формальное ограничение семантических вариантов: грамматический контекст сдерживал возможный разброс co-значений слова.
Семантические переходы от конкретных (движение подано аналитически, разными контекстами) к отвлеченным значениям предстают как корреляции и могут быть показаны на многих примерах употребления Кириллом глагольной лексики. На подобных семантических корреляциях в текстовых формулах, экспериментирующих семантическую доминанту глагольного корня («внутренний образ» слова), и строится скрытый символ повествования — в отличие от прямого символа, выражаемого именем. В подобных корреляциях, жестко скрепленных, с одной стороны, семантикой славянского слова, с другой стороны, возможными пределами переносных значений в переводных текстах, и развивается переносное значение славянских слов. Семантика каждого отдельного слова в этой системе понималась как малозначительный дифференциальный признак; важна была система символов, она задавалась умело подобранными и уместно употребленными переводными текстами, которые как бы направляли процесс развития переносных значений, но только контекстно обусловленных, формульно связанных, не разрушающих еще исходной синкретичности автономного славянского слова. Неслучайность цитат, полуцитат, а еще чаще намекающих парафраз (как и в случае с Исайей) в том и заключается, что именно цитаты организуют семантическую систему символов и одновременно являются ключом к пониманию этих символов.
У имен прилагательных положение сложнее. По своему грамматическому свойству обозначать единственный признак они, на первый взгляд, не могут создавать единой семантической структуры, поскольку и по определению выражают не символ, а лишь его признак. Всю сложность возникающей в связи с этим проблемы покажем на прилагательных с отрицательным префиксом.
Бесконечный ‘не имеющий предела’ как калька с греческого απέραντος ‘беспредельный’ в сочетании, обозначающем «вечную жизнь» на небесах, встречается только в оборотах, которые постепенно заменяли друг друга по мере привлечения в состав авторского текста разных источников. С современной точки зрения это синонимы, но их семантическая близость возникает как вторичное семантическое соотношение слов, употребленных в составе устойчивых формул, ср: «въ бесконечьные вѣкы» (Мол. 169, также XIII, 418.29) — «въ бесконечны живот» (XII, 347.15; XV, 344.21) — «бесконечную жизнь» (XIII, 421.21; XV, 333.61) и, наоборот (в отношении к смерти): «праведници в вѣчную жизнь, а грѣшници в бесконечную смертную муку» (XII, 347.41; 349.6, XIII, 426.5) — «плача оного бесконечного» (Мол. 99об., метонимия: ‘чрезмерный’).
Любопытно, что в восточноболгарских переводах тем же словом бесконечный передавалось и греческое ακήρατος ‘чистый, непорочный’, чего нет в древнерусских источниках. Неясно, присутствовало ли это значение и в сочетаниях типа «бесконечный живот», хотя семантический синкретизм славянского новообразования допускает такое понимание: в первоначальном переводе формула «бесконечный животъ» еще не заменилась сочетанием «бесконечная жизнь». Однако количественная мера пространственного значения у прилагательного бесконечный выше качественного наполнения семантики слова (значение ‘непорочный’ не определяется компонентами славянского слова).
Безначальный ‘самовластный, никому не подвластный’ — в сочетании со словом Отец (Бог-Отець), ср.: «Боже нашь, иже нашего ради спасения от безначального ти Отца пришедъ» (Мол. 194, также 161об., ср. «Боже всемогый и безначальный Господи» — Мол. 89). Эта калька с греч. άναρχος ‘безначальный’ (ср. анархия). Переносное метонимическое значение ‘извечный’ связано с воплощениями безначального Отца: «безначальный свѣтъ» (Мол.) и «безначальное слово» (ЖО, 90). В отличие от предыдущего прилагательного (‘бесконечный’), качественное наполнение слова выше, переносное значение ‘властность’ важнее чисто количественной (пространственной) его характеристики. Возможно, это несовпадение определялось семиотическими установками средневековой христианской культуры, согласно которым «конец» маркирован, а «начало» — нет.
Характерно, что в обоих случаях временные и пространственные характеристики не дифференцированы и представлены в синкретизме. Такой же семантический синкретизм отмечаем во многих других прилагательных, ср. «далече Бога есмы» (XII, 345.13) — и далеко, и не скоро дойдем; «ближним и дальнимъ (XIII, 409.32) — одновременно и по времени, и по расстоянию; «в мале к тому не видѣти тобѣ» (там же, 413, 21) — и ‘снова’, и ‘вскоре’, и ‘поблизости’ и пр. одинаково можно «перевести» на современный язык наречие в мале. Неопределенность конкретной характеристики пространственно-временно́й ориентации закономерно представлена в текстах обобщенно-символического содержания, составляя один из главных признаков таких текстов.
Итак, отметим, что образность текстов Кирилла Туровского создается этим автором путем раскрытия символа в парафразах с возможным метонимическим переносом в сторону обобщения основного значения, что постепенно и приводило к созданию ряда гиперонимов, столь необходимых литературно-книжному языку. В свою очередь, обращает внимание и зеркальная противоположность в отношениях между семантической структурой отдельного слова (возможно ее расширение) и семантической системой «однозначных» слов (возможно их увеличение). Семантика внутреннего и внешнего ряда имеет общую точку пересечения — символ во всем синкретизме его значений. Направленность семантических изменений в древнерусских текстах определяется также давлением со стороны заимствованных переводных текстов.
К ХАРАКТЕРИСТИКЕ ПОЭТИЧЕСКОГО СТИЛЯ КИРИЛЛА ТУРОВСКОГО
В изучении Слов Кирилла Туровского особое внимание всегда уделялось стилистическим аспектам текста, связывающим их с другими произведениями XII в. «В рамках Слова чередуются тирады, в рамках тирады — предложения, в рамках предложения нередко — созвучные окончания»[171] — таковы макро- и микромиры художественной ткани этих произведений. Чтобы показать особенности филигранной работы писателя над словом, дальнейшие исследования должны коснуться собственно лингвистической характеристики древних текстов. Хотя теперь это почти неосуществимо в полном объеме, поскольку за восемь веков изменились и образное видение мира, и типы словесных связей, и значения многих слов, однако на широком фоне других произведений словесности и притом в исторической перспективе оказывается возможной (пока предварительная) расшифровка индивидуальных особенностей поэтического стиля Кирилла Туровского.