жанра (эквивалент современных стилей). Словообразовательные ряды восполнялись именно по стилистическому принципу, отсюда их широкая вариативность столь долгое время, ср. жар, жара, жарынь, жарища и пр. Стилистические противопоставления возникали и у оппозитов, в нашем случае это — холод, мороз, стужа и пр. (немаркированный член содержательной оппозиции всегда представлен в «русской» полногласной форме — поскольку он может варьировать в более широких пределах, чем маркированный оппозит).
Наконец, последнее в череде вопросов, связанных с высказываниями Лудольфа. Дело в том, что «разговорное» вовсе не исключает характеристики «литературности», если под «литературным» не понимать ограниченно «письменного» (литеры). Наддиалектные формы речи, отраженные, в частности, в фольклорных текстах, представляют собою тоже одну из форм литературного языка, общеобязательного для соответствующего жанра и потому обладающего своей нормой. Историкам языка известны многие особенности местных форм средневековой письменности, которые восходят к таким наддиалектным нормам: с аканьем пишут слово напевать и на севере, где аканья не было, с цоканьем или со вторым полногласием отражают написания слов типа цапля или деревня писцы в южнорусской зоне. Язык московских канцелярий распространил свои нормы далеко за пределы Москвы. Ирония А. В. Исаченко, высказавшего сомнение в том, что «приказный язык» можно называть русским литературным языком[199], носит чисто публицистический характер. Точнее на этот счет высказался Б. А. Ларин, отметивший различия по «языку» даже в текстах одного и того же времени, например в Посланиях Ивана Грозного и в Домострое[200]. С точки зрения современных нам представлений можно было бы говорить (формально) о соединении высокого и низкого (у Ивана Грозного) или высокого и среднего (в Домострое) стилей. Одни и те же факты квалифицируются разными исследователями различным образом именно потому, что сам объект-язык XVII в. — не тот, на котором создана соответствующая терминология и традиция его объяснения. Не с узко формальной, а с содержательно-семантической точки зрения язык, например, Домостроя — это опыт синтеза литературно-книжной и народно-разговорной речи в момент, когда «старина поисшаталась» и пути развития нового литературного языка еще не были ясны. Одни и те же вещи именуются тут разными словами, пришедшими из старых формул: племя и сродник, брашно и снѣдь, гобино и изобилие, мыльня и баня, дети и чада, гнев и гроза, конец и кончина, деревня и село, купля и торговля, грех и вина, люди и слуги, время и пора и многие другие, которые уже могут на пространстве этого конкретного текста соединяться по принципу типично устной речи — семантическим удвоением, создающим стилистический фон описания: ярость и гнев, любовь и правда, поместье и вотчина, любовь и страх, мера и счет, добродетель и любовь, бесчиние и невежество, учение и наказание, вежливо и ласково, любити и жаловати и сотни других. Книжный и деловой «языки» не сошлись еще в синтезе, их объединяет пока лишь общая их зависимость от разговорной речи — в интонации (ладе) повествования и в некоторых совпадающих по смыслу словах, не ставших еще синонимами. Но традиционно замкнутые формулы уже разрушаются. Язык Домостроя создает иллюзию народного языка, но даже к деловому тексту этот язык не очень близок. Это та самая форма «социально окрашенного» синтеза городской речи, о которой говорит Б. А. Ларин.
«Литературность» языка Домостроя состоит как раз в возможном соединении прежде несоединимых в одной фразе слов или форм. В противопоставлении таких слов в общем контексте постепенно и осознавалась идея стиля — высокого (т.е. архаического) и нового (простого). Направляли этот процесс прагматические установки, которые здесь названы содержательными. Так, в Домострое впервые словесно разведены необходимые в этом тексте противопоставления биологической, социальной и духовной ипостасей личности и бытия, ср. соответственно жена — женка — женчина, мужь — мужикъ — мужичина, животъ — житие — жизнь и пр. И словообразовательные потенции языка, и стилистические возможности варьирования в тексте, и соединение прежде разностильных жанров средневековой письменности — все это направлено на одно: на развитие новых форм выражения усложнявшихся реалий жизни[201].
В этом, на мой взгляд, и заключается важность сформулированных Б. А. Лариным тезисов: литературный язык — язык культуры, развитие культуры предопределяет развитие народного языка, но с помощью и при поддержке языка культа; все остальные процессы, которые в настоящих заметках описаны по необходимости кратко, вытекают из этой основной — семантически релевантной — потребности общественной жизни. Той самой жизни, которая складывается в городах. Необходимость изучения социальных диалектов в их исторической проекции по-прежнему остается важной задачей русистики.
ЛЕКСИЧЕСКОЕ ВАРЬИРОВАНИЕ В ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ XVII века
Рассматривая употребление глаголов говорения в Житии протопопа Аввакума (вариант А)[202], обнаруживаем любопытное распределение основных из них в зависимости от контекста (см. таблицу).
Примеры: 1. а) а я говорю..., а самъ говоритъ и др. 60 раз; б) только 3 раза: лгалъ в тѣ поры и сказывалъ: «нѣту ево у меня» (39), (и он) сказывалъ: «какъ де...» (57), и мнѣ сказали: (следует прямая речь) (76); в) реку, реклъ, рече и др. 18 раз, ср. и я реклъ: «о имени господни повелеваю mu... (48); глаголетъ, приглаголя и т.п. 5 раз; молылъ 1 раз, ср. а Евфимей... молылъ: «Прав де ты...» (60);
2. а) 2 раза в сомнительных контекстах: и я ему говорилъ сопротивъ (51), и сталъ разговаривать отцу (36), т.е. «делать выговор»; б) а еще сказать ли тебѣ (77), сказалъ ему в послании (61) и др., всего 20 раз; в) еще вамъ побесѣдую о своеи волокитѣ (57), еще вамъ про невѣжество свое побесѣдую (67); и я промолылъ ему (23, также 37); нача мнѣ плакавшеся подробну возвѣщати во церкви (9), азъ грѣшный и то возвѣщу вамъ (47) и др.;
3. а) молитву говорю, кафизму говорилъ, псалтырь говорилъ и др. 12 раз; б) нет; в) 2 раза в начале Жития: не глаголати Господа (2), святую Троицу в четверицу глаголютъ (6);
4. а) полно о томъ говорить и др. 15 раз; б) нет; в) 1 раз: полно о томъ бесѣдовать (49); к слову молылось (54), а с кемъ молыть (57) и др., 4 раза;
5. а) и б) говорили — сказывали, ср. и к мѣсту, говорили, на дворецъ к Спасу... (15); в) нет;
6. а) и б) говори! — скажи! очень часто; в) нет;
7. сталъ говорить, станемъ говорить, далъ говорить, велено говорить и т.д., но — не могу сказать и др.;
8. только тип в) ср. взяла силу вода, паче же рещи, богъ наказалъ (36), а клятвою тою — дурно молыть! — гузно тру (40), просто молыть, отрекся предъ Никоном Христа (51) и др.
Отсутствие глаголов говорить—сказать в группе 8 указывает на важное лексическое значение в тексте, не допускавшее их фразеологической связанности в передаче второстепенного действия. Здесь возможны только традиционные книжные или разговорные конструкции. Таким образом, по своему лексическому значению глаголы говорить и сказать свободны, в том числе и в отношении друг к другу. Это ясно из других контекстов Аввакума, в которых говорить всегда соотносится с языком(говорить безъ языка — 63, говоритъ языкомъ — 63, а самъ не говорилъ, связавшуся языку его — 70 и т.д.), а сказать — ни разу не соотносится, в свою очередь, имея значение ‘сообщить, поставить в известность’, ср. в сходных контекстах и то возвѣщу вамъ (47) — людямъ не сказывалъ о тайнѣ сей (54); ср. еще примеры с одновременным употреблением обоих глаголов: «приехавъ в Тоболескъ, сказываю [об этом, т.е. сообщаю], ино люди дивятся тому» (44); «и наутро Никону сказали (= сообщили), и онъ росмѣяся говоритъ [языком, т.е. изрекает]» (17); «(я) кое о чем говорилъ [слова, т.е. изрекал], сказалъ (= поставил в известность) ему в послании... » (61) и др.
В этом содержится и расхождение между контекстами 1 и 2: фактически личное предложение с дательным адресата также может вводить прямую речь (ср.: мнѣ плачучи сказалъ — далее прямая речь, 15), но только указание на адресат сообщения позволяет автору использовать глагол сказать. Во многих контекстах соотношение говорить с молвить, а сказать с возвѣщать, бесѣдовать ощущается еще весьма определенно (см. примеры), сохраняя исконное противопоставление данных глаголов в значении. Ср. в «Материалах» И. И. Срезневского[203] около 15 оттенков глагола съказати, связанных со значением ‘сообщить, научить, назвать, определить’, в его противопоставлении к глаголати. Говорити и молвити в своих значениях связаны именно с глаголати и встречаются (по материалам Срезневского) только в древнерусских (переводных и оригинальных) текстах. Лишь речи=рещи употреблялось во всех контекстах, во всяких текстах и в любых значениях, соединяя в себе и съказати, и глаголати. Таким образом, еще у Аввакума, в XVII в., способность входить в ту или иную синтаксическую конструкцию определяется семантикой глагола, отличной от современной.
Лексическая автономность данных глаголов определяла их грамматическую характеристику — они разновидовые. По этой причине в группе 7 они и сочетаются с противоположными по виду вспомогательными глаголами