(сталъ говорить, но могу сказать); в группе 6 они также входят в дополнительное распределение по виду (говори! — скажи!); в группе 5 видовое различие нейтрализовано в соответствии с требованиями контекста (говорили — сказали). Там, где по своей видовой характеристике сказать—говорить входят в дополнительное распределение (5-7), они не могут дублироваться иностилевыми вариантами, т.е. у них нет контекста в. По своей структуре контексты группы 5-7 можно считать достаточно новыми для русского языка, и именно здесь видовое соотношение между нашими глаголами сформировалось окончательно. В других же контекстах еще возможны видовые противопоставления внутри глагола (говорить — сговорить, сказать — сказывать), но всегда именно говорить является опорным словом семантического ряда, поскольку в русском языке только оно с самого начала имеет основное и единственное значение этого ряда — ‘глаголати’; это видно и на контекстах 3-4. В отношении к говорить и строятся все новые грамматические и стилистические варианты данного семантического ряда.
Учитывая конкретный текст, в данном случае текст Жития, можно установить как бы совмещенную в одном произведении и сознательно организованную двойную систему отношений стилистического свойства: наряду с обычной парой сказать—говорить здесь возможна также пара речи—глаголати. Поскольку соотношение этих стилистических пар именно таково (сказать: говорить = речи: глаголати), происходят все выравнивания, способствующие данному соотношению, т.е. речи утрачивает одно из старых значений (связанных с глаголати), сохраняя только значение ‘сказать’ и притом получает характеристику совершенного вида. Последнее кроме примеров из сочинений Аввакума подтверждается и лексикографическими данными. В рукописном лексиконе XVIII в., приписываемом Татищеву, находим: «реку = скажу, молвлю» (но не говорю!)[204]. Видовая дифференциация, став фактом языка, проникает и в высокий стиль, раскладывая сложившиеся отношения в соответствии с новой моделью и включая высокий стиль в активный фонд нового литературного языка.
Но самое важное новшество заключается в другом. В действительности со стилистической точки зрения данное попарное соотношение вовсе не бинарно, оно включает в себя и третью пару — бесѣдовать (вѣщать): молыть = говорить: сказать = глаголати: речи. Большинство глаголов данного ряда давно известно русскому языку, но только к XVII в., когда образовалось описанное здесь соотношение с четким попарным противопоставлением по виду и общим стилистическим противопоставлением (соответственно низкий стиль — средний стиль — высокий стиль), — только тогда обозначились и стилистические границы этого ряда, наметился выбор нормативного варианта. Нормативным, стилистически нейтральным всегда оказывается средний член противопоставления, по отношению к которому крайние члены выступают как стилистически маркированные. Создание нормы при стилистических вариантах и возможно с включением в систему нейтрального «среднего» числа.
Нагляднее всего эту особенность формирования литературной нормы можно наблюдать на изменении однозначных по своему характеру слов, например наречий. Совмещение разных наречий одного значения в границах складывавшегося эталона требовало известной осмотрительности и художественного такта.
В первоначальном варианте Жития (А) зѣло и гораздо употреблены по 20 раз, но с интересным различием в правилах сочетаемости: зѣло обычно только в препозиции к краткому прилагательному (зѣло скорбенъ, зѣло густо, зѣло бысть велика и др.) с единственным употреблением при глаголе (зѣло мучалъ); гораздо 10 раз употреблено в постпозиции к прилагательному (богатъ гораздо, жирны гораздо, велика гораздо и др.), остальные примеры его употребления связаны с глаголом (в препозиции: гораздо осердясь, гораздо почитаетъ, гораздо прилежалъ и др.). Следовательно, синтагматически эти наречия находятся в дополнительном распределении, но только в данном художественном тексте. Уже в варианте В того же Жития находим следующие исправления[205]: «пить мнѣ захотѣлось и гораздо от жажды томимъ...» (240) = «а мнѣ пить зѣло захотѣлось» (59); «травы... благовонны гораздо» (235б) = «зѣло» (556); «три залавка чрез всю реку зѣло круты» (214) = «три залавка гораздо круты» (36б). В В находим также контекст «(рыба) зѣло жирна гораздо» (55б), которому в более подробном изложении А соответствует двойное членение: «а рыбы зѣло густо в немъ, осетры и таймени жирны гораздо» (235б). В В это — контаминация, в которой сошлись оба наречия как дополняющие друг друга, т.е. не абсолютные с точки зрения автора синонимы.
Синтагматическое распределение зѣло и гораздо в Житии А могло быть сознательным действием автора, на самом деле в его речи оба они вполне возможны в соединении с любым предикатом. На это указывают другие тексты Аввакума. В его письмах зѣло величитъ, зѣло гнусно (ср. даже зѣло зѣло творятъ и т.п.); а гораздо имеет даже варианты: гораздо бы изрядно, глупъ ведь я гораздо, жаль мне ея гораздо; в «Книге бесед» зѣло употшивали и не любитъ... гораздо, т.е. одинаково при глаголе.
По-видимому, в XVII в. гораздо и зѣло различались и семантически, ср. исправления самого Аввакума в тексте Жития по варианту В: «вскричал зѣло громко гораздо» (337) = «вскричал зѣло жестоко болно» (101); «лукъ... болши романовского... и слатокъ зѣло» (235-2356) = «и слаток добре» (556); ср. совмещение обоих наречий в одном тексте (вариант В): «привели во свѣтлое мѣсто, зѣло гораздо красно» (78) и некоторые другие. Несмотря на лексическое сходство (общее значение ‘очень’), различение гораздо и зѣло шло еще и по линии стилистической: гораздо = ‘больно, много, чересчур, вполне’ (стилистически маркировано), зѣло = ‘добре, весьма’ (и также стилистически окрашено — со стороны высокого стиля). По этой причине гораздо и зѣло в языке Аввакума — не варианты разных языков, а неполные синонимы литературного языка его времени. Как и во многих случаях, их совмещение в границах одного литературного языка, несмотря на разное происхождение, обусловлено отсутствием нейтрального «среднего» варианта, не маркированного стилистически ни в каком тексте и вместе с тем семантически общего для обоих наличных вариантов (т.е. в данном случае и гораздо, и зѣло).
Таким «средним» вариантом могли бы стать многие наречия, в том числе и употребляемые изредка самим Аввакумом. См. в его текстах: «море... не болно о том мѣсте широко» (Житие А), «не болно он боится» (Книга бесед). Наречие силно в данном значении встречено только в Житии и только в сочетании со словами категории состояния: «и я радъ силно, жаль мнѣ силно ево». Недостаток этих наречий — в их семантической многозначности.
«Средним» вариантом могли стать также добре, весьма, вельми, но не стали им из-за своей стилистической ограниченности. На протяжении XVIII в.[206]добре встречается лишь в петровское время, вельми держится дольше, но к концу XVIII в. и оно дает лишь единичные употребления (Державин, Капнист), весьма распространено в течение всего века, чуть заметно сокращаясь к его концу, но всегда оно стилистически ограничено. Однако к концу XVIII в. зѣло и гораздо также меняют свои функции. Зѣло сохраняет прежнее значение, но становится приметой высокого стиля (употребляется, например, в одах Державина), пересекаясь с весьма; ср. упомянутый уже рукописный Лексикон XVIII в., где «зѣло = весьма, очень» и контекст из географического описания того же времени: «проливъ въ разныхъ мѣстахъ весьма узокъ и... зѣло опасен»[207]. Гораздо в первой трети XVIII в. не употребляется только авторами — выходцами с Украины, но затем оно выходит из данного ряда, развивая свойственное ему теперь значение (гораздо ‘много’, ср. гораздо умнее — много умнее).
Причиной всех таких смещений на протяжении XVIII в. явилось включение в систему «среднего» варианта очень. У Аввакума этого наречия еще нет, но в демократической литературе конца XVII в. оно уже регистрируется, ср. «Азбуку о голом и небогатом человеке» и «Повесть о Ерше Ершовиче»: очень заменяет прежнее гораздо с глаголом (очень одолела, не очень... шумите).
Первоначальный вариант этого этимологически неясного слова искажен поздними записями, но материал XVIII в. указывает его вполне определенно: очюнь, очунь. Именно такое написание находим еще у Ф. Поликарпова, который толкует это наречие как вельми и зѣло[208], затем у А. Кантемира (1730 г.), неоднократно у В. Тредиаковского (1730 г.), в «Ведомостях» за 1731, 1733, 1735 гг., в Лексиконе 1731 г. (очюнь = зѣло, весьма, велми, черезъ чюръ, по премногу), но там уже и в новом написании очень, которое сопоставляется с гораздо[209]. Со второй трети XVIII в. очюнь встречается лишь в комедиях и пародиях, например, в комедии М. Попова «Немой» (1766), в речи действующих лиц, у А. Сумарокова в комедии «Тресотиниус» (1787), где пародируется В. Тредиаковский. Сам В. Тредиаковский в это время даже в баснях употребляет уже только форму очень[210]. У всех других авторов (Ломоносов, Княжнин и др.), а также в частной переписке окончательно упрочивается новая форма очень. Анонимные произведения начала XVIII в. также дают колебания: