227 — молил Бога 49б; простите Господа ради 240б — простите Бога ради 59б (и часто, поскольку для обеих редакций слово Богъ обычно в сочетаниях типа спаси Бог 226-48б, вѣдает то Бог 247-63 и др.); возможно появление уточняющих распространителей: «не пеняю уже на Бога вдругорят» 214 — «да уже к тому не пеняю на спасителя своего» 37, ср. еще распределение слов, обозначающих противоположную силу: «не их то дѣло, но сатаны лукавого» 206б — «не их то дѣло, но дьявольское» 26б, — и определение дьявольским поучениемъ 208 — бѣсовскимъ поучениемъ 29, обычное же противопоставление сатаны бесу (бѣси и дьявольское несоединимы в общем контексте); в странѣ варварстѣи 213б — в варьварьской землѣ 35б; познаютъ или благая или злая 267 — или добрая или злая 84; творити поклоны, 204 — класть поклоны 24б; великие пакости творил 236б — пакости многие творил 93б; презрѣлъ 322 — преобидѣлъ 153; аз же вострепетах 337 — ужасся 101; просвиромисания 239б — просвиры вынимаютъ 58; онъ мнѣ строилъ кадило и свѣщи 269 — подносилъ 86б; «на рѣлехъ повѣсилъ, он же от земных на небесная взыде» 260б — «на висилице повѣся, он же и скончался» 71б; «держа ево рыдаютъ и плачютъ повиюще ко владыке: Господи!» 268б — «плачютъ моляся кричать: Господи!» 85б; бѣси зѣло мя утрудиша 337б — умучиша мя 101; и перестал играть 283б — и пересталъ скакать 99; в платье облещись 251б — платье вздѣть 68; велѣлъ вздѣть платье 252б — велѣлъ ему платье носить 69 (в другом значении); велѣлъ в Чудовъ монастырь отослать 245б — велѣлъ в Чюдовъ отвести 61б; ево велѣлъ отпустить 245б — приказалъ 62; иногда происходит текстовое упрощение: «пить мнѣ захотѣлось и гораздо от жажды томимъ» 240 как типичное повторение разностильных синтагм для выражения одной и той же мысли, в В: «а мнѣ пить захотелось» 59; украшен пестротами 198б как выражение «пестрости мира» — красотами испещренъ 16б; очень часто глаголы рекл, реченное, глаголет и т.п. заменяются нейтральной формой говорили, писанное, говорят, вместо побесѣдую 267 — скажу 84б, вместо возвѣщаетъ 230 — рассказал 52б и др. У имен та же тенденция: и с царицею и с чады 259 — дѣтми 76; не могли с нимъ домочадцы ладить 274 — домашние 91, «и принесла ко мнѣ два дѣтища и положа предо мною робятишекъ» 282 (такое же повторение разностильных формул с сокращением до одной нейтральной) — «и робятишек двоих положила пред меня» 97б; «писано о семъ в кронике латынскомъ» 333 — «о семъ писано в лѣтописце латынском» 113; «и с побѣдою ли будутъ домой» 226б — «и з добычею ли будутъ домой» 49; «желѣза всѣ грянули с меня» 242 — «чеп вдруг грянула с меня» 68б (но никаких изменений в другом контексте, когда речь идет о противопоставлении разного вида цепей: «сняли большую чепь да малую положили» 206б = 26б; тут не годится отвлеченное слово желѣза). Ср. также замену наречий, предлогов и т.д.: доволно 236 — невоздержно 56, дивно 206 — чюдно 26б, впять 193б — назад 95, днес 312 — нынѣ 143, яко же самъ 317б — каков сам 148б, развѣ избранных 323 — кромѣ 154б, яко заменяется часто на что (244б — 60б и др.). Стилистическая форма вспомогательного слова всегда оказывается синтаксически связанной с текстом, а выбор варианта в окончательном тексте определяется характером традиционной синтагмы, ср.: аз же его понаказавъ 251 — и я ево 67б; аз же окаянный 267б — а я окаянной 84б; аз же недоумѣюся 268 — я недоумѣюся 85; традиционное сочетание аз же эквивалентно новой форме а я (или и я), ср. совпадение формул в обоих текстах: аз же помощью Божиею 268б = 86, но также и я ему говорю 270б = 88; ср. еще связанность с разговорным су в противоположность противительному же: я су встал 225б — аз же вставъ 48. Стилистическая форма всюду оказывается синтаксически связанной, и выбор варианта у Аввакума еще вполне определяется характером традиционного для средневековой литературы сочетания. Контекстно свободное слово еще сдерживается контекстно связанной словоформой.
Другие вспомогательные слова текста у Аввакума взаимообратимы также в зависимости от синтаксического контекста, в числе варьирующихся наиболее часто (осознаются как стилистические варианты) находим паки — опять, таже — посемь, егда — таже. Ср.: опять поехали вперед 211 — паки 33; и опять вырос (язык) 263б — паки 82б; наоборот — паки в Москву 247 — опять к Москвѣ 63; таже по другом 212б — и паки по другом 34б; таже приволоклись 224б — паки 47; таже меня взяли от всенощняго 205б — по сем меня взяли 25б; таже по времени посла Ное провѣдати ворона 325 — посем по времени... врана 157б, ср. и наоборот: посем взяли 262б — таже 66б; потомь де меня привели во свѣтлое мѣсто 280б — тажде привели меня... 96б; егда меня сослали 281б — таже 97б. В сущности, все эти формы могут сохраняться без изменения, примеров довольно много: и потом в кѣлию пришедъ 250, посемь посла голубя 325б и 157б, на тех же листах посем паки посла врана, таже ковчегь ста на горахъ и пр., однако лишь в тексте, требующем сохранение высокого стиля (повествование о Ное).
Взаимоотношение высоких книжных союзов или наречий с разговорными русскими, по-видимому, развивали в процессе функционирования и семантическую дифференциацию. При этом архаический вариант семантически обладал более общим значением, выступая в качестве гиперонима, в частности, он мог совмещать в себе выражение как времени, так и пространства, как условия, так и причины, и т.п., ср. паки в Москву — опятъ к Москвѣ, т.е. ‘назад’ в пространстве или ‘снова’ во времени, предпочтение одного из наречий связано с различением в смысле выражения.
При этом характерна замена у многозначного (по неопределенности смысла книжного) таже, которое одновременно выступает в значениях и ‘потом’, и ‘снова’, и ‘как только’, что сегодня уже препятствует установлению стилистического ранга слова, тем более, что союз употребляется в форме таже в списке Дружинина и в форме тажде в списке Заволоко для значения ‘потом’ (и таже в обоих списках для передачи значения ‘егда’, ср. 280б = 96б, 281б = 97б и пр.). Совмещение разнородных фонетических признаков вообще становится у Аввакума характерным приемом, ср. последовательное написание прежней, по прежнему, не пережний и не прѣждний. Стилистическое усиление происходит и в этом случае, ср. замены первого списка в списке Заволоко: по прежнему 283б — паки 99, противъ прежнева 263б — по прежнему 83, по прежнему 332б — по прежнему паки 113, тако же 207б — по прежнему 28 и т. п.
Подробное сопоставление результатов авторской правки текста самим Аввакумом избавляет нас от необходимости приводить другие примеры начавшегося сопряжения текстовых формул на основании чисто стилистической организации текста, выбора вариантов (не синонимов!) и выявления нейтрального из их числа.
Проявления пресловутого «вяканья» вовсе не сводятся только к употреблению простонародных, т.е. «подлых», слов. Однако до какой степени стихийным является для Аввакума стремление к упорядочиванию наличных словесных средств в инстинктивном (?) поиске нормативного, среднего, стилистически нейтрального варианта?
Стилистика Аввакума вообще подчинена одной цели, свойственной данному жанру средневековой литературы — жанру жития (и тем более соединенного с жанром слова). Эта цель — убедить читателя в истинности взглядов и мнений, излагаемых автором, и сделать это наиболее удачным образом в новых условиях можно было, только становясь предельно понятным адресату. Адресат изменился, он стал демократичнее, он к тому же менее образован — он нуждается в понятном для него языке. Направленность на адресата — первое, что всегда определяет выбор авторского стиля в границах жанра. В зависимости от адресата отчасти изменяется и язык са́мого известного произведения Аввакума, его Жития. Мы видим, что текст этот существует в вариантах, но как Текст он един; композиция, основные эпизоды, немаркированные элементы речи остаются неизменными, хотя в каждом новом авторском варианте мы находим неуловимое изменение стиля — факт, удостоверяющий сознательное отношение автора к проблеме стиля и его возможности для выбора нейтральных вариантов в речевой практике XVII в.
Второе, что определяет стиль Аввакума, — жанр. Что бы он ни писал: богословский трактат, послание или житие, — все его тексты представляют собою проповедь, изложение взглядов, убеждений и — веры. Но эти убеждения и взгляды — его личные: проповедь становится исповедью. Перед нами во всех случаях — ораторская проза, отточенная до изощренной тонкости, за которой не заметно функциональной оправданности жанра и начинается, собственно говоря, совершенно новая «большая литература». В исторических изменениях этого жанра именно житие впитало в себя так много структурных и поэтических элементов других средневековых жанров, что при совмещении объективного повествования и авторской исповеди отразился синтез выражений, пригодных для передачи самых разных сторон жизни. Потребовались и новые языковые средства, хотя и приемы риторики здесь все еще сохраняются, поскольку иной формы убеждения пока нет в литературе.
Таким образом, две средневековые устные стихии — риторический прием и живое слово — сошлись на пространстве общего текста. Это важно, ведь культура средних веков — особая культура, это культура не знания, а — веры, поэтому и содержательная сторона информации подлежала проверке не мерой истины, а силой авторской убежденности, уверенности автора в правоте своих слов. Истина как таковая считалась известной и установленной, задача заключалась в способности «заразить» ею других.