И на других особенностях народного стиха заметно совмещение двух стилей повествования. Последовательная смена образа в исходном тексте: пища райская — двери ограды — шум листьев райского сада — недифференцированно подана в апокрифе, в котором вариации «света светлого» представляют собой отвлеченные формы именно этих композиционных последовательностей — от отвлеченного к самому конкретному (шум листвы).
В духовном стихе обычная для него контаминация: начало как в апокрифе («пресветлый рай»), а завершение как в стихе («райская пища»). Совмещение двух образцов характерно для вторичных жанров и является способом порождения нового текста. То же и в словесном наполнении формул.
В исходном тексте нет Евы, но в стихе она появляется из апокрифа, иначе неясна причина изгнания из рая. Эмоциональное усиление текста происходит параллельно с его расширением и совершается в границах синтагмы. Ср. последовательное усиление образа от текста к тексту: «сѣди Адамъ и плакася» — «придохомъ въ Едемъ и плакахомъся» (с повторением прежнего) — и «расплакался Адам, перед раем стоя» — этикетность поведения изменяется по мере освящения самого сюжета. «Въздохнувъ вельми глаголаше» — «и въскрича Адамъ глаголя» («плачася и рыдая глаголаше») — «Адамъ вопияше со слезами». Не только своеобразное «усиление чувства», но и семантическое изменение глаголов диктовало подобные замены. Тема «плача», постоянно усиливаясь, сконцентрирована уже не только в глагольных, но и в именных формах. Глагольные формы остаются ведущими в плане усиления экспрессии чувства и в других компонентах текста, ср. Адама из рая издринувша — изгнану — отгнала; однако ключевые глаголы неизменны при всех преобразованиях текста, ср. постоянное употребление формулы «милостиве помилуй».
В служебном тексте заключьша противопоставлено затворити, в апокрифе только один глагол: сотворен, затворен — игра слов, определяемая содержанием. В народном стихе игра слов продолжается, но основана она уже на выделении прежде грамматически связанных основ (сотворен и затворен — глагол с разными приставками), тут уже сотворен — строён есть перевод книжной формулы (т.е. создан) на разговорную (т.е. выстроен). Однако добавлен и оборот исходного текста рай заключили, потому что простое совмещение книжного и апокрифического вариантов не годилось для народного стиха. Тематическое следование формул требует семантического включения в текст и тех сочетаний, которые опущены. Например, в духовном стихе нет «и заключьша... ограда двьри», поэтому сохранение ключевого слова заключили было бы ничем не оправданным, если не оговорить, что рай выстроен, т.е. представляет собой «здание» (ограда).
Святой рай известен только народному стиху, это также раскрытие символа, до того вполне ясного, но стих сохраняет и символ (пресветлый рай), и его раскрытие (рай святой), что позволяет создать и метафорический перенос, пока еще только в столкновении двух равнозначных формул. Следует заметить, что и в русских былинах, вообще в фольклорных текстах «земля святорусская» и все остальные сочетания с этим эпитетом безусловно вторичны, но не обязательно связаны с книжной традицией.
Подобные характерные особенности каждого из сопоставляемых здесь текстов показывают, что общим для них всех остаются сюжет и тема, может быть — ритм, если произведение с самого начала является поэтическим, но никак не язык, т.е. ни формальные, ни семантические особенности изложения, каждый раз свои, авторские, поскольку перед нами цельные тексты, каждый со своим собственным художественным заданием, ограниченным поэтикой соответствующего уровня. Это не различие в жанре, поскольку жанр общий, но и не различие в стиле, ибо стиль один и тот же, что видно даже по повторению формул, варьирующих на словесном уровне, и особенно по фоническим особенностям звучания: неполногласие даже увеличивается в народном стихе (непоследовательно, но это зависит уже от исполнителя), а русские формы типа вижю сохраняются в любом варианте как формальный признак «высокого стиля». Определяющим в характере языка является различное отношение к «идее» произведения и разные, можно даже сказать противоположные, возможности языковыми средствами передать смысл исходного текста. Внешнее впечатление изменчивости текста придают ему, изменяясь, текстообразующие средства литературного языка. Прямая речь сохраняется всюду, это важное структурное средство «субъективации впечатления», но звательная форма изменяется: просто раю — пресвѣтлый, раю — пресвѣтлый рай — с постепенным устранением архаической формы зват. падежа, первоначально в сочетании с определением, которое нейтрализует семантику грамматической формы, а затем и совершенно убирает ее даже на уровне формы. По-видимому, различие между «книжным» и «народным» в формах средневекового литературного языка и следует понимать прежде всего на уровне формы, а не семантики текста. Клитические местоимения мя исчезают, уступая место полным местоименным формам, а общее повествование незаметно переходит от «страдательно»-объектного к действенно-субъективному: не в третьем, а в первом лице, ср. в народном стихе я, мне, мой и др. Переключение с объективно внешнего на внутренне личное сопровождается и общей перекомпоновкой вспомогательных слов (устраняются архаизмы вельми, прямо, пакы), союзов и т.д. Происходит экспансия личного чувства на весь текст в целом, и здесь уже нет стороннего наблюдателя, рассказчика, который стоит над героем и над действующим лицом; сказание превращается в лирическую песню.
Развитие духовного стиха шло по линии распространения «плача» как основной формы выражения личного чувства. Возникали дополнительные, восполняющие текст, фрагменты на основе вторичных народных плачей такого рода. Так, в первоначальных редакциях (и перевода, и обработок) Жития Алексея, человека божия, очень популярного в средневековье, никаких плачей не было, но затем они вставляются в тексты, а в редакции XVII в. плачи весьма часты: плач покинутой жены Алексея особенно длинный и риторически разработанный: «О источници и моря, взаимо дадите воду главѣ моей и дадите очима моима толико слезъ, да возмогу плакати злополучение мое ко удовлению» (с. 332). Народный стих на ту же тему: «Увы, увы, моря и реки, / дайте очам моим слезы, сегодняшний день прослезиться, / горячими слезами облиться» (с. 332).
Славянизмы (источники, толико слез, сложные сочетания и т.д.) заменяются типично русскими синтагмами, причем вполне разговорными: моря и реки, горячими слезами облиться и др.
На этом же тексте легко видеть, насколько и каким образом изменялось словесное наполнение формул. Обстоятельное исследование В.П. Адриановой-Перетц дает возможность строка за строкой проследить развитие формульности в процессе внедрения текста в народную поэзию. Например, описание женитьбы Алексея претерпело следующие изменения[222].
По разным спискам Жития:
«Доспѣвшу же ему въ возрастъ совершенный и въ лѣта супружества».
«И научаше ся дондеже прииде в возрастъ законный...»
«Егда же бысть по закону възрастьшю ему время оженити его...»
В духовном стихе это передается следующим образом:
Как будет Алексей в возрасте, в законе,
Поизволил его батюшко женити...
Ишше стал Олексей годов 16,
Ишше стал Олексей от уж (?) возростати,
Возростати Олексей стал, подыматьце,
Он до тех до своих двадцеть годов,
Шьчо задумал ево батюшко женити,
Дэ его сьвета мать, та тоже.
(есть варианты и длиннее)
В тексте Жития: «И обручиша ему дѣвицу царьскаго рода...», в разных списках происходит постепенное выравнивание формулы: берет — он «от рода царска дѣву» — «отроковицу от рода царска» — «красную отроковицу от рода царска» — «едину красную отроковицу от рода царска» и т.д., так что в результате последовательных уточнений (не деву или девицу, а отроковицу берет в жены герой) и расширения текста в народном стихе образуется:
Единую красную отроковицу
Великого царского рода.
Вариантность присутствует и на уровне духовного стиха, который поначалу получает отработанный книжный вариант и уже, в свою очередь, «обкатывает» его в варианте устном, ср. «нѣкая худая одѣяния» в тексте Жития, и варианты стиха: «рубище раздрано», «платьице печально» — «платьице старецкое» — «ризу власяную» — «черную рясу» — «черные ризы» (с. 264).
В книжном тексте в центре повествования Алексей, и этой точке зрения подчинены все языковые средства; в народном же сохраняется разнообразие точек зрения (разные герои «смотрят» на Алексея), и герой постепенно выявляется под их взглядом. Происходят разные изменения и в языке. Формула как минимальный текст постоянна, постоянным может быть и ключевое слово, но все остальное изменяется. Народный текст все конкретизирует и очень не любит определений. Там, где определение появляется, проникая из терминологии быта или из книжности, оно становится постоянным эпитетом неустойчивого пока характера: ясно, что отроковица «красная», но вариации определений все время уточняют постоянно ускользающий признак красоты; ясно, что «отроковица рода царского» принадлежит к «великому» роду, и т.д.; «платьице» также изменяет свои характеристики, но они, строго говоря, относятся не к данному типу одежды, а к сочетанию, которое его обозначает. И всегда понятно, что рубище — раздрано, риза — власяная, ряса (риза) — черная, и т.д. Постоянный эпитет образуется не при слове, а при понятии об объекте, но такое понятие создается с помощью ключевого слова. «Нѣкая худая одѣяния» может быть самого разного вида — отвлеченность характеристики в принципе допускает различные конкретизации, что и происходит, и в результате за всеми конкретными сочетаниями остается некий понятийный инвариант, к