— Ладно. Ты не психотерапевт и не социальный работник. И не обязан вести со мной сочувственные беседы.
С этими словами она отвернулась от его изменившегося, словно от удара, лица. Высвободившись из его объятий, взяла тряпку и начала вытирать со стола, смахивая крошки в подставленную ладонь.
— Прости. Все как-то не так, — сказала она крошкам. — Я просто не могу. Но я в порядке. Правда.
Она почувствовала, как его рука сжала ее плечо, потом услышала, как он отвернулся к раковине и успокаивающе загремел тарелками.
Она спросила Уилла, можно ли воспользоваться его телефоном и проверить, нет ли ей сообщений.
— Конечно. Зачем спрашивать?
На ее автоответчике было два сообщения. Одно от Вив:
— Ой, прости, я забыла, что ты на целых пять дней отправилась на Трахфест. Как там мистер Чудо? Мы умираем без свежих сплетен и твоего цыпленка в лимонном соусе. Хоть ты и нашла свою половинку, нас тоже не забывай.
Другое сообщение было от отца, а она еще не ответила на предыдущее.
— Прости, — сказала она Уиллу, — можно мне еще позвонить отцу?
— До чего ты вежливая, — удивленно тряхнул он головой. — Говорю же, чувствуй себя, как дома.
— Привет, пап. Это я, — сказала она и, прикрыв трубку ладонью, прошептала в сторону Уилла, — я недолго.
Уилл изобразил ладонями букву «т».
— Трепись сколько влезет.
Она кивнула и послала ему воздушный поцелуй.
— Нет, ничего, просто звоню из чужого дома.
Из кухни раздался нарочито громкий голос Уилла:
— Да, мама-папа, это я — «чужой». Заметьте, не «бойфренд», не «партнер», даже не «Уилл», просто — «чужой». До чего она меня любит!
У нее все в порядке, рассказывала она, и дома все хорошо, как раз сейчас идет ремонт, ну, может, не прямо сейчас, но на днях должен начаться. Скоро можно будет распаковаться и жить, как взрослая. Да, и на работе все хорошо; немножко скучно, но зато есть чем платить за дом и за круассаны. Рисование? Рисование тоже продвигается, даже удивительно, она еще не все забыла. Нет, папа, какой ты глупый, для такого она еще не готова. На рисунки? Да, можно посмотреть.
— А почему тогда мне нельзя? — опять влез Уилл.
— Не шуми, — отозвалась она. — Займитесь лучше чаем, юноша.
— О, это Уилл. — продолжила она. — Ну, он… понимаешь… хм-м… ну да, это он. — Она подумала, что можно наконец и признаться. Сколько можно скрытничать?
— Довольно давно. Вообще-то он сначала пришел заняться садом. А сад, — сказала она, увидев, как Уилл входит в комнату с двумя чашками чая, — постоянно требует внимания, все больше и больше. А он теперь просто манкирует своими обязанностями.
Уилл зашел ей за спину, обнял и прошептал ей на ухо:
— Это все потому, что меня все время отвлекают.
Она стряхнула с себя его руки и предостерегающе выставила вперед руку с растопыренными пальцами.
— Да, да, он…
Уилл не отходил.
— Какой-какой? Великолепный? Неотразимый? Самый Мужественный Мужчина на Земле?
— Он здесь. — Она шикнула на Уилла, но тот лишь сморщил нос в ответ.
— Нет, папа, подожди. Этого в плане пока нет.
— Чего, чего нет? — спросил Уилл, покусывая ее шею.
Белла снова прикрыла трубку:
— Иди отсюда. Надоеда, вот ты кто. Я разговариваю с моим многоуважаемым отцом, а ты мешаешь.
Уилл засунул ей в ухо язык и лизнул его. Она подняла руку и вытерла ухо краем рукава.
— Ты отвратителен, — простонала она.
— Я знаю, — улыбнулся он и пожал плечами.
Белла понизила голос и повернулась к нему спиной.
— Забавный, игривый — да, хм-м, умный, задумчивый, откровенный, чувствительный. Ну, знаешь, как некоторым нравится.
Уилл вытянул шею, чтобы вновь попасться ей на глаза, и расцвел в улыбке. Она оттолкнула его подальше.
— Нет, не голубой, — засмеялась она.
В разговоре наступила пауза. Длинная пауза. Белла нахмурилась.
— Даже не знаю. Он так занят.
— Нет, не занят, — встрял Уилл.
Она снова понизила голос и локтем отпихнула Уилла, который подобрался ближе.
— Ты же ее знаешь.
— Она сама сначала его поставит в неловкое положение, а потом будет исполнять передо мной свою любимую роль: сочувствую, но не удивляюсь.
— Мм-м. Ты всегда так говоришь. Возможно. Я подумаю. Не обещаю. Да. Пока, пап, пока.
Уилл стоял, скрестив руки на груди.
— Они хотят со мной познакомиться, да? Учти, ты не сможешь прятать меня вечно.
— Глупенький, я тебя не прячу, я тебя от них защищаю. От нее. Хочешь, поедем, но потом не обвиняй меня, если все пойдет не так, как надо. — Она затопала вверх по лестнице, бросив через плечо: — Можно набрать ванну?
— Сорок пятый раз повторяю: зачем спрашивать? Можно. Но только если я тоже приду и мы с моим резиновым утеночком будем к тебе грязно приставать.
— Хм-м. О таком извращении я еще не слышала.
— Вчера ночью я думал о тебе, и мысли у меня были совсем неприличные. — Она улеглась в ванну, и Уилл пристроил ей на живот бокал холодного розового вина. Кожа отозвалась мурашками.
— Расскажи.
— Рассказать о моих фантазиях? Ты точно этого хочешь? Они очень-очень неприличные.
Она кивнула.
— Стоит жаркий, жаркий день, и я все иду и иду по холмам. Наконец я подхожу к лугу с высокой травой: словно волны, она колышется на ветру. На дальнем краю я вижу яркое пятно — оранжевое одеяло, а на нем — фигурка в белом платье, это ты. Я тихо подкрадываюсь к тебе сквозь траву и останавливаюсь всего в несколько ярдах. Мне хочется пить, но, увидев тебя, я забываю об этом. Твое лицо почти закрыто волосами, видны лишь мерцающие, как будто в дреме, глаза. Дуновение теплого ветра поднимает подол твоего платья. На долю секунды показываются белые хлопковые трусики и бедра, и платье вновь опускается.
Я не хочу пугать тебя, но мне так жарко, а у тебя с собой сумка со льдом, может быть, там вода? Я начинаю тихонько напевать:
— …Когда она проходит мимо, все парни ахают…
Ты открываешь глаза, я успокаиваю тебя, и ты протягиваешь мне бутылку прохладной воды и жестом приглашаешь сесть рядом с собой. Расслабленные жарой, мы откидываемся на одеяло. Твоя рука медленно тянется к моей груди. Ты говоришь, что мне, должно быть, жарко, и потихоньку начинаешь расстегивать на мне рубашку. Ты набираешь в ладонь немного воды и потихоньку льешь ее, такую холодную, мне на грудь и растираешь.
— Мне тоже жарко, — говоришь ты, — охлади меня. Я опираюсь на локоть позади тебя и разбрызгиваю воду по твоему платью. Мокрая ткань прилипает к соблазнительным изгибам, принимая форму твоего тела. «Подуй», — просишь ты, глядя вниз. Я начинаю с твоих ног, обдувая прохладным дыханием твои пальчики, лодыжки, голени. Ты мурлычешь, как кошка, и эти звуки сливаются с ветерком и шумом травы.
Когда я дую чуть выше коленей, ты вздрагиваешь и чуть раздвигаешь ноги. «Еще, — говорю я, обдувая твои бедра, — раздвинь еще». Твои ноги раздвигаются все шире, приглашая и заманивая. Я нежно обдуваю их и вдруг, вдохнув, чувствую твой запах. Такой хмельной. Я не могу больше сдерживаться. Мой язык ласкает кожу с внутренней стороны твоих бедер, пробираясь все выше и выше, губы настойчиво ищут все новые и новые места для поцелуев. Щекой я чувствую нежную, как шелк, кожу.
Зарывшись головой под белое платье, я вижу тебя близко-близко. Вижу, как прилипли к твоей коже влажные трусики. Я хочу стащить их, зубами разорвать их ткань… Но прежде я хочу еще немного подразнить тебя. Мое дыхание вновь достигает твоей кожи, и твое мурлыканье становится все громче, почти переходя в стоны. Наконец ты выгибаешься мне навстречу, прижимаясь к моему рту, и я…
— Белла?
Расплескав воду, она вылезла из ванны и села на него верхом, крепко целуя в губы. Он просунул руки ей под бедра и прижал еще ближе к себе.
— Прости, я всего тебя намочила, — потянулась она к ремню его брюк.
Он просунул руку между ее ног.
— Это точно. — И он перевернул ее и положил перед собой на пол ванной комнаты.
Они проговорили всю ночь, до самого утра. Уилл спросил, можно ли ненадолго оставить включенной лампу у постели.
— Хочу видеть твое лицо.
Его пальцы ласкали ее плечо.
— Странно, — сказал он, — иногда мне кажется, ты где-то витаешь. Тогда мне хочется сказать тебе, что скучаю, но это прозвучало бы глупо — ведь ты здесь, рядом со мной, в той же комнате. М-м, и прости, что расстроил тебя. Насчет Патрика. Если бы ты сказала раньше…
— Думаю, ты бы не хотел, чтобы я только и делала, что ныла о своих бывших.
— Что значит ныла? У всех у нас есть прошлое.
— Правда, Уилл. Вряд ли тебе понравится, если я начну вас сравнивать: «О, Патрик делал так-то. О, у Патрика был другой одеколон. Патрику нравилось, когда я трогала его вот так…»
— Спасибо, Белла. Зачем ты так? Ты же знаешь, я не это имел в виду. Ты все как-то… буквально понимаешь.
— Буквально понимаю? Ну, тогда все становится на свои места. О чем говорить?
— А теперь ты зачем-то натянула маску Снежной королевы. Знаешь, я уже просто боюсь спрашивать тебя о чем-либо — ты как будто поклялась страшной клятвой на крови никогда не признаваться в своих чувствах. А мне все же хотелось бы верить, что ты сможешь рассказать мне обо всем.
— Не о чем мне рассказывать.
Он вздохнул.
— Можно только спросить: ты, наверно, скучаешь по нему, да?
Ей представляется, как Патрик наблюдает за ней; его лицо наполовину в тени, выражение его неясно. Он молчит.
— Не в этом дело. Ты не понимаешь… И не сможешь понять. Прости.
— Смогу. Я тоже потерял отчима, помнишь? Я кое-что повидал в своей жизни. Хотя бы испытай меня. Как ты узнаешь, смогу ли я тебя понять, если так ничего и не расскажешь?
— Уилл, не надо, пожалуйста. — Закрыв глаза, она повторила то же самое, обращаясь к Патрику: — Патрик, не надо, пожалуйста.
— Прости, Белла. Прости. Меньше всего я хочу причинить тебе боль. Я эгоист, я знаю, но я просто хочу, чтобы ты любила меня. Так же, как ты любила его. Я же вижу, что любила.