— Да, господин судья, — нарочито глубоко вздохнул гаденыш. — Но госпожа Лайнс сама принудила меня к этому греху. На следующий день я отправился на исповедь к господину патеру, и он отпустил мне грех за скромную лепту на нужды церкви и назначил покаяние. Поверьте, мне очень стыдно.
— Что же, если ты согрешил, но покаялся, то нам уже нет смысла бранить тебя. Господин патер назначил тебе покаяние… Впрочем, юности свойственно заблуждаться, грешить, — причмокнул языком судья. — Вернемся к делу. Итак, вы занимались прелюбодеянием… А что было потом?
— Потом в спальню ворвался господин комендант вместе с Миткелем и Венчиком. Они меня избили, а господин Артакс приказал собрать вещи фрау Уты и отнести их в трактир, где он снимал комнату.
— А что это за вещи? — поинтересовался судья.
— Я не знаю, — склонил голову Эдди. — Господин Артакс сам увязал все в простыни фрау Уты и дал мне узел. Тяжелый…
— Подсудимый, что вы на это скажете? — спросил судья.
— Ничего, — ответил я. — Если скажу, что там были мои доспехи, вы все равно не поверите.
— Почему же не поверим? — вскинул брови Циммель. — Мы должны выслушать обе стороны.
— Тогда почему вы до сих пор не спросили, что же произошло на самом деле? — парировал я. — Я бы рассказал, что действительно был у Уты, забрал свои вещи и ушел. Повторяю — у Уты хранились мои вещи и деньги. Я забрал то, что принадлежало мне, а потом ушел. Ну, — кивнул я на мальчишку, — застиг их на горячем. Или, как тут сказал Август, сдернул гаденыша со своей бабы и заставил составить свидетельство об измене.
— Разумеется, все так и было, — кивнул обвинитель. — Только вы не добавили, что перед тем, как уйти, вы убили несчастную женщину. Эдди, ты был оруженосцем Артакса и его адъютантом, верно?
— Да, господин бургомистр, — закивал Эдди.
— Ты узнаешь этот кинжал?
— Это кинжал господина Артакса, — кивнул Эдди. — Я его хорошо знаю. Ну раньше он не был так изукрашен, но всё равно — узнать можно.
Еще бы он его не узнал! Этот кинжал я засунул в тюк с доспехами, которые и тащил маленький ублюдок. Как и прочее оружие, кинжал был облеплен стекляшками, и я собирался его почистить…
— Этот кинжал извлекли из глазницы фрау Артакс! — торжественно заявил обвинитель, демонстрируя всем оружие. — Что скажете, Артакс?
— Ничего, — хмыкнул я. — Я не отрицаю, что это именно мой кинжал. Вот только, кто его засунул в глаз Уты, не знаю.
— Артакс, не валяйте дурака, — скривился первый бургомистр. — Вы понимаете, что у нас есть свидетели, видевшие, что в глазнице фрау Уты был именно этот кинжал.
— Да я никого не валяю, — пожал я плечами. — Уверен, что кто-нибудь из стражников опознает мой кинжал. Зачем отрывать время у почтенных бюргеров? Только скажите, зачем мне было оставлять кинжал в глазнице жертвы, прекрасно зная, что он будет опознан? Мое оружие видело полгорода. Господа члены совета! — обвел я взглядом зал. — Вы помните хоть один случай, чтобы я небрежно отнесся к своему оружию? Раскидывал его где попало?
— Господин Артакс, это всего лишь аргумент, — поморщился обвинитель. — А ваш кинжал в ране покойной — это факт!
— Разумеется, господин обвинитель, разумеется…
Я уже пожалел, что вообще начал что-то объяснять. Решили повесить — повесят.
— Есть объяснение, почему кинжал остался в ране. Артакс, вы слишком опытный боец, чтобы пачкать одежду следами крови, — скривил рот бургомистр. — В отличие, скажем, от моего покойного зятя.
Бюргеры с почтением склонили голову. Разумеется, не в память о покойном зяте Лабстермана — убийце детей, а перед своим бургомистром — выдающимся человеком, собственноручно покаравшим мужа любимой дочери, оказавшегося предателем. Как обстояли дела на самом деле, кроме нас с бургомистром, никто не знал. Но открой я рот и начни говорить, что бургомистр убил зятя, чтобы спасти собственную шкуру, кто мне поверит?
Лабстерман торжествующе посмотрел на меня, прокашлялся и объявил:
— Господин судья, я прошу ввести следующего свидетеля обвинения.
— Пристав… — шевельнул пальцами Циммель.
В зал заседаний вошел, а точнее, в зал заседаний ввели… Жака. Он был еще слаб, идти на деревянной ноге было трудно, потому старшину нищих поддерживали Анхен и какой-то юнец.
— Я думаю, господин судья, можно сделать снисхождение к увечьям свидетеля и разрешить ему отвечать сидя, — благодушно сказал обвинитель.
— Да, разумеется, — не стал спорить Циммель. — Пристав, принесите табурет для свидетеля.
Жак с облегчением уселся, а Анхен тотчас же принялась отирать с его бледного чела пот. Было заметно, что Оглобля страдает от ран. Вытаскивать для дачи показаний человека, неделю назад получившего сквозное ранение, — варварство! Ему бы еще недельку-другую полежать, потягивая вино, а не по судам ходить. Бедолага!
— Ваше имя и род деятельности? — спросил судья.
— Жак Пердикка, городской обыватель, землевладелец.
«Ну ничего себе! — присвистнул я про себя. — Старина Жак числится землевладельцем?!»
С другой стороны, не будут же в бюргерских книгах писать — «король воров». Да и земли у него хватает, чтобы считаться настоящим землевладельцем. А почему Пердикка? Что за фамилия такая? Был Жак Оглобля, а стал Жак Пердикка. Тьфу ты, а я не догадался… Пердикка, а вернее — пертикка в переводе с латыни и означает жердь для измерения земли! Если перевести на швабсонский, что жердь, что оглобля — все едино, но Пердикка звучит благозвучнее.
Не иначе с фамилией Жаку помог кто-то из школяров-латинистов. Ну не один же я помню меры землеустройства Старой империи.
Опять некстати вылезли знания, осевшие в глубине памяти: actus — длина борозды, которую пара быков пропахивает без понукания, а perticca составляет 1/12 длины борозды. Солдату-ветерану, прошедшему пять кампаний, полагалось выходное пособие, именуемое югером, — кусок земли, равный дневной вспашке пары быков. Любопытно, много ли ветеранов оставались живы? Если бы король Рудольф раздавал своим «птенцам» землю, а не деньги, он бы изрядно сэкономил…
Я почти не слушал, что рассказывал мой старый боевой товарищ. Кажется, Жак говорил о том, что знает меня двадцать лет, что сейчас мы снимаем комнаты в одном и том же трактире. Что он удивлялся: почему законный муж ютится в съемной комнатенке, когда у него есть прекрасный дом? Поведал Жак и о моих намерениях «вывести на чистую воду» неверную супругу и о том, что я взял с собой двух костоломов, с которыми пообещал поделиться добром несчастной фрау Уты.
— Господин Пердикка, вы слышали, что Артакс собирался убить фрау Уту? Что он вам говорил по этому поводу? Какие слова были произнесены?
— Ну, господа, впрямую таких вещей не говорят, но догадаться несложно. Я Артакса знаю. Для него убить — все равно, что мне выпить стакан вина.
То, что Жак меня предал, это нормально. По его мнению, я человек конченый. Так или иначе, меня ждет виселица, а лишний раз ссориться с первым бургомистром не с руки. Хватает других дел, более важных. Зачем влезать в эти разборки? Все, что мог я для него сделать, — сделал, а он, в свою очередь, мне ничего не должен. Ну разве что семьсот талеров, которые я не успел забрать.
Погрузившись в мысли, едва не пропустил мимо ушей вопрос судьи:
— Артакс, у вас есть вопросы к свидетелю обвинения?
— Да, только один, — улыбнулся я. — Старина Жак, как ты себя чувствуешь? Кажется, ты недавно упал? — кивнул я на его камзол, топорщившийся в том месте, где была наложена повязка.
— Нормально, — ответил мне старый приятель, улыбаясь в ответ. — Слегка ноет, слабость, но скоро пройдет…
— Рад за вас! — торжественно сказал я, решив, что настало время перейти на «вы». — Думаю, вы скоро выздоровеете. Вам нужно беречь себя, господин Пердикка.
— Спасибо, господин Артакс, — вежливо поклонился Жак Пердикка.
— Прошу задавать вопросы по существу! — возмутился судья.
— А что может быть существенней, чем здоровье? — ответил я вопросом на вопрос. — Нет, господин судья, вопросов у меня нет. Не стоит задерживать болящего.
Судья кивнул, и «почтенного землевладельца» опять подхватили под руки и бережно повели к выходу. Бедняга постанывал. Нет, определенно ему нужно было остаться в постели еще с недельку, отпаиваться красным вином, восстанавливая потерю крови, а не бродить по судебным заседаниям.
— Господа, близится время обеда, — сказал судья. — Посему я объявляю перерыв в нашем заседании. Мы продолжим завтра, с утра.
— Господин судья, а стоит ли тянуть? — подал голос купец Фандорн. — У всех нас еще много дел. Мне завтра нужно отправляться в Мангазею, а это довольно далеко. Думаю, что у почтенных бюргеров забот не меньше. Я считаю, что после обеда мы можем вернуться к рассмотрению дела Артакса и вынести вердикт. Мне, например, уже все ясно.
— А не проще ли меня сразу повесить? — поинтересовался я. — К чему разыгрывать весь этот балаган?
— Подсудимый, я делаю вам второе замечание! — строго сказал судья. — Вы уже не в первый раз оскорбляете суд! Мы сами знаем, что и когда нужно делать.
Судья Циммель перевел взгляд на главного обвинителя, и тот слегка прикрыл веки.
— Хорошо, господа. Заседание городского суда будет продолжено через два часа. Стража, уведите преступника в камеру.
— Минуточку, господин судья, — вмешался вдруг старшина стеклодувов. — По правилам, во время заседания суда преступник должен стоять в колодках на городской площади! Жители города Ульбурга должны видеть злодея, убившего их соотечественницу!
Циммель задумался на краткий миг, сморщил лоб, но скоро его чело озарилось улыбкой:
— Думаю, мы не станем нарушать правила! Стража — отведите преступника на площадь и закуйте его в колодки.
— Господин Циммель, колодки заняты, — напомнил судье какой-то стражник.
— Заняты? Ах, там снова эта болтливая Хельга. Ну раскуйте ее и отправьте домой. Перенесем ее наказание на завтра. Ну на послезавтра. Касательно Артакса… Я отдавал распоряжение насчет сыра и хлеба — накормите его.