— Это как? — удивилась атаманша. — У них же, я слышала, самые богатые купцы.
— Потому и богатые, что крутиться приходится. Попробуй без золота и серебра поторгуй!
Забавно, но я был горд за своих родичей, хотя и видел их давным-давно, когда мать уговорила отца отпустить ее и сыновей навестить родственников. Отец, понятное дело, обоих наследников не отпустил. Вольдемару пришел срок посвящаться в рыцари, и поехал я. К слову — золотой пояс и шпоры брат получил тогда, когда отличился в сражении. В нашей семье не признавали рыцарей «по крови», а были лишь рыцари «по подвигу»… Как я ему завидовал.
— Нет, к древлянам не поеду, — решила Марта. — Сам говорил, что холодно. А ты бы сходил к Курфюрсту, а не то он уже спрашивал о тебе. Заодно и панцирь починишь. А я пока костер разведу, кашу разогрею.
— А где эти? — поинтересовался я, подразумевая сотоварищей — Всемира и Хельмута.
— Где-где… — засмеялась Марта. — Они, как долю получили, на радостях в лес любиться пошли. Не тут же друг у друга в задницах ковыряться. Увидят мужики, отрежут им хозяйство. Или головы…
Это точно, подумал я, собирая добро и направляя стопы к Курфюрсту. Если увидят, как два мужика «любят» друг дружку, — не поймут. Тут вам не тюрьма с каторгой…
Евген — Курфюрст оказался не один. Вокруг костра сидели почти все атаманы. Не было Ежика, лежавшего сейчас под телегой с обмотанной головой, не хватало Камрада, которому уже не понадобится серебро. Отсутствовала и Марта. Атаманы относились к ней с уважением, но она сама не любила долго торчать среди мужчин.
Отцы-командиры потеснились, освобождая место и вкладывая мне в руки бурдюк, от которого пахло старой кожей и молодым вином. Не иначе из добычи. Они уже знали, что я не пью, но уважение оказали. Понюхав горлышко, я передал вино соседу.
— Ты чего это, с кирасой? — спросил Евген, увидев мой трофей. — Подай-ка ее сюда… — Осмотрев панцирь, пренебрежительно сказал: — Выбрось. Железо дерьмо. У меня в мастерской кольчуга лежит, словно на тебя сделана.
— Ты за нее три шкуры сдерешь… — пошутил я.
— С тебя — только две, — не остался в долгу оружейник.
Сегодня Евген мог праздновать победу. Его доля, подкрепленная долями его сыновей (одному было пятнадцать, а второму и того меньше — десять, но — лучники первостатейные…), делала его самым богатым человеком в округе. Не удивлюсь, коли Курфюрст решит «завязать» с разбойным промыслом и откроет какое-нибудь дело.
— Ну если две — ладно, — кивнул я.
— Пока заплатку поставить могу, — пожал плечами атаман и крикнул: — Маркош, сынок, подойди сюда.
Когда подошел мальчишка лет пятнадцати, высокий и красивый — ну точная копия отца, Евген молча протянул кирасу, показав на дырку. Маркош кивнул, забрал панцирь и ушел.
— Не хуже меня сделает, — сказал Евген, чуть-чуть гордясь сыном, пояснив: — У нас там походная кузница — горн есть, меха. Заплатку лучше на горячее накладывать.
Атаманы уважительно покрутили головой, но не удивлялись. В пятнадцать лет и они делали ту же работу, что и отцы.
Пока говорили о панцире, народ молчал. Теперь настал черед потолковать о делах. Кажется, не все хотели участвовать в том, что мы затевали. Один из мужиков — одноглазый горец с далеких Татр, присоединившийся со своим отрядом позже других, решительно заявил:
— Вы, парни, как хотите, а мы уходим. Помогли, чем могли…
— Мы тоже, — угрюмо сообщил еще один атаман — Никола.
Остальные молчали, выжидательно посматривая на нас с Евгеном.
— Я никому ничего не обещал, — продолжал одноглазый. — А каторжников освобождать не нанимался…
— Тогда чего тут сидишь? — поинтересовался я. — Если не нанимался — проваливай. Без тебя обойдемся…
— Ты, парень, не горячись, — укоризненно посмотрел на меня самый старший из присутствующих — седой как лунь и крепкий как дуб старик, у которого не было левой руки. — Пусть человек выговорится. А уйти он всегда успеет.
— А чего говорить? — хмыкнул горец. — Ночь переночуем, да и уйдем — вот и весь мой сказ.
— Ты как хочешь. Взял добычу — вали! Ну а ты, Никола… даже не знаю, что и сказать, — развел наш старшо́й руками. — Мы же уговаривались…
— Это точно, — поддержали и другие атаманы. — Уговор — дороже денег!
— Уговор был, не спорю, — криво усмехнулся Никола. — Только, когда мы сюда шли, семеро у меня было. Теперь трое осталось. Если в рудник полезем, то и этих не будет. Что я их матерям да женам скажу?
— А что бы ты хотел? — оборвал Николу однорукий старик. — Надо было ребят своих драться учить. Видел я, как они с дубинами неслись, ровно бабы с прялкой. Скажи спасибо, что не всех ухлопали. С таким умением не надо на большую дорогу выходить. Сидели бы дома, возле бабских юбок.
— Ты лучше подумай — сколько серебра притащите, а? — утешил Евген атамана. — Теперь не только тебе, а детям и внукам работать не надо. А бабам ты серебро принесешь. Скажут они потом своим деткам — вон, мол, батька-то наш каков! После смерти, а серебра добыл!
Никола задумался. Нервно почесал подбородок и, сняв шапку, бросил ее под ноги.
— А, была не была, остаюсь, — сказал он. — И впрямь, что обо мне люди-то скажут? Мол, уговор атаман не держит. Ну коли голову сложим — судьба такая.
— Ну и хрен с вами, — злобно бросил одноглазый, вставая с места. Буравя меня глазом, процедил: — Неизвестно, куда вас этот хмырь заведет. Может, он специально нас в ловушку заманивает?
— Ты, Лешек, либо дурак, либо придурок, — усмехнулся Евген. — Тебе что, серебра мало? Если бы не Андрияш, ловил бы ты в горах овец да сыр вместо серебра имел.
— Ну он бы еще и овец имел! — двусмысленно сказал я, нарываясь на ссору.
— Ты что сказал? — схватился одноглазый за нож.
— А ну-ка сядь! — прикрикнул старик, и Лешек послушно сел. Однорукий укоризненно сказал: — Андрияш, не доводи дело до греха, потерпи.
— Терпеть, что меня предателем выставляют? — хмыкнул я.
— Потерпишь, если нужно, — ответил старик и посмотрел мне в глаза так, что стало не по себе. Последний раз так смотрел на меня отец, когда я был маленький.
Про однорукого я знал мало. Говорят, знаменитый разбойник Стрый лет десять считался отошедшим от дел. А кое-кто и похоронил старикана! Рановато…
Стрый пришел с двумя внуками и тремя правнуками. Пятеро громадных парней без его разрешения и говорить не смели! Меня старик признавал как военного командира, но не более.
— Ты, наемник, слишком прямо живешь, — усмехнулся старик. — Потому врагов у тебя много. Сам-то подумай — убил бы ты Лешека, а что дальше?
— Он меня? — подскочил горец. — Да я его щас!
— Это я так, к примеру, говорю, — утихомирил дебошира дед и продолжил: — Ты силу свою хочешь показать или друзей из рудника выручать, а?
— Конечно, друзей выручать, — растерянно ответил я, не понимая, к чему он клонит.
— И я так думаю, — кивнул старик. — Я ведь чего к вам пришел? — обвел он взглядом атаманов. — Не ради серебришка. Пятьдесят лет на дорогах провел, много чего скопил. А пришел и внучат привел оттого, что услышал весть, что каторжник беглый хочет друзей своих из неволи вызволить. У меня сколько товарищей на каторге сгибло, со счету сбился. Думаю, ради такого случая пойду, тряхну стариной. Так вот, Андрияш, — улыбнулся он, — если ты Лешека убьешь, то тебе весь его отряд перебить придется. А с кем тогда друзей пойдешь освобождать? Слышал, полками командовал, а простую вещь понять не можешь — людей поберечь нужно!
От подобной отповеди мне стало не по себе. Я опустил глаза и, словно мальчишка, промямлил:
— Ну прости… Не люблю, когда предателем называют. А что до людей, — вскинул я взгляд и уже твердо посмотрел в очи старика, — то всегда их старался беречь…
— Это я понял, — доброжелательно улыбнулся старик, погладив бороду. — Если бы не ты, половина бы полегла, а «серебряный поезд» из-под носа ушел. Я к чему? К тому, что люди нам сейчас нужны.
Вокруг костра нависло молчание. И все были рады, когда его прервало появление сына Евгена.
— Вот! — гордо заявил Маркош, протягивая кирасу.
— Ого! — взял я панцирь и чуть было его не выронил. — Горячий! Как ты донес-то?
— Ниче, мы привычные, — ухмыльнулся мальчик.
— Сколько с меня? — поинтересовался я, любуясь работой. Чтобы увидеть заплатку, нужно знать, где искать.
Парень вопросительно посмотрел на отца, а тот лишь развел руками — мол, твоя работа, сам и цену назначай! Юноша выпалил:
— Для вас, дядька Андрияш, бесплатно!
— Нет, так нельзя, — засмеялся я и полез за кошельком господина управителя, ставшим моим: — Два фартинга устроят?
— Два фартинга жирновато будет, — вмешался Евген. — Один — в самый раз. Да и то потому, что в походных условиях и за быстроту. А дома такая работа обошлась бы в тридцать пфеннигов. Но цену ты сам назначил!
— Это я понял, — кивнул я, отдавая мальчишке деньги. — Бери два фартинга и купи своей девчонке что-нибудь.
— Бать, деньги сразу отдать? Или дома? — грустно поинтересовался Маркош.
— Ладно, — засмеялся отец. — Оставь себе да купи Марычке бусы.
Когда радостный мальчишка ушел, Микош из Кастурицы проворчал:
— Балуешь ты парня. Два фартинга за бусы… Он что, стеклянные хочет своей девке подарить? Да за двадцать пфеннигов на ярмарке можно деревянные или глиняные купить.
— Дороговато за два фартинга, — поддержал кто-то.
— Парни, — прервал Евген упреки. — Что нам теперь два фартинга? Сынок мой свою Марычку может целиком бусами обвязать.
— И не стеклянными, а жемчужными, — поддержал я.
Еще не все осознали, что они теперь не просто богатые, а очень богатые! А таким рисковать своей шкурой хочется меньше, нежели бедным. Вот Лешек понял это раньше других.
— Хорошо дед сказал насчет товарищей и прочего, но нужно мне домой возвращаться, — заявил одноглазый. — Я никаких обещаний не давал. А до конца или куда там идти — это мое дело. У меня на руднике друзей-приятелей нет, а вам я никому ничего не должен.