ли после не, не имеет силы вопросительной – нежели. Слово неже употреблялось во всех славянских наречиях, встречается и в «Слове о полку Игореве».
«А всядемъ, братіе, на свои борзыя комони, да позримъ синяго Дону».
Суеверие, полагавшее затмение солнечное бедственным знаменованнем, было некогда общим.
d) «Спала Князю умъ похоти, и жалость ему знаменіе заступи, искусити Дону великаго». – Слова запутаны.[162] Первые издатели перевели: «Пришло князю на мысль пренебречь (худое) предвещание и изведать (счастия на) Дону великом». «Заступить» имеет несколько значений: омрачить, помешать, удержать. Пришлось князю, мысль похоти и горесть знамение ему удержало. Спали князю в ум желание и печаль. Ему знамение мешало (запрещало) искусити Дону великого. «Хощу бо, рече (так хочу же, сказал), копие преломити копецъ поля Половецкаго, а любо испити шеломомъ Дону».
е) «О бояне, соловию стараго времени! абы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени», т.е. «сплетая хвалы на все стороны сего времени». Если не ошибаюсь, ирония пробивается сквозь пышную хвалу).
f) «Рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы». («Четыре раза» говорят первые издатели… 5 стр. изд. Шишкова)[163]. Прочие толкователи не последовали скромному примеру. Они не хотели оставить без решения то, чего не понимали.
Чрез всю Бессарабию проходит ряд курганов, памятник римских укреплений, известный под названием Троянова вала. Вот куда обратились толкователи и утвердили, что неизвестный Троян, о коем четыре раза упоминает «Слово о полку Игореве», есть не кто иной, как римский император. Должно ли не шутя опровергать такое легкомысленное объяснение?
Но и тропа Троянова может ли быть принята за Троянов вал, когда несколько ниже определяется (стр. 14, изд. Шишкова): «Вступила дѣвою на землю Трояню, на синем морѣ у Дону». Где же тут Бессарабия? «Следы Трояна…», – говорит Вельтман[164]. Почему же?
g) «Пѣти было пѣсь Игореви, того (Олга) внуку. Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая; галици стады бѣжать къ Дону великому; чили въспѣти было вѣщей Бояне, Велесовь внуче!»
Поэт повторяет опять выражения Бояновы и, обращаясь к Бояну, вопрошает: «Или не так ли петь было, вещий Бояне, Велесов внуче?»
«Комони ржуть за Сулою; звенить слава въ Кыевѣ; трубы трубять въ Новѣградѣ; стоять стязи въ Путивлѣ; Игорь ждетъ мила брата Всеволода».
Теперь поэт говорит сам от себя не по вымыслу Бояню, по былинам сего времени. Должно признаться, что это живое и быстрое описание стоит иносказаний соловья старого времени.
h) «И рече ему Буй-Туръ Всеволодъ: одинъ братъ, одинъ свѣт свѣтлый, ты Игорю, оба есвѣ Святославичи; сѣдлай, брате, свои борзые комони, а мои ти готовы»[165]. Готовы – значит здесь известны, значение сие сохранилось в иллирийском словинском наречии: ниже мы увидим, что половцы бегут неготовыми (неизвестными) дорогами. Если же неготовыми значило бы немощеными, то что же бы значило: «… готовые кони – оседланы у Курска на переди»?
i) «А мои ти Куряне свѣдоми къмети».
Сие повторение того же понятия другими выражениями подтверждает предыдущее мое показание. Это одна из древнейших форм поэзии. (Смотри Священное писание).
k) «Кмети – подъ трубами повиты».
Г-н Вельтман пишет: «Кмет значит частный начальник, староста». Кметь значит вообще крестьянин, мужик. Кач gospoda stori krivo, kmeti morjo plazhat shivo. (Что баре наделают криво, мужики должны исправлять живо (словинск.))[166].
Несмотря на то что статья Пушкина «Песнь о полку Игореве», дополненная некоторыми его же замечаниями из других источников, благодаря неутомимым поискам первого пушкиниста П. В. Анненкова, комментирует всего лишь одну десятую часть текста «Слова», не отпускает ощущение, что это исследование и по сей день является едва ли не самым лучшим научно обоснованным анализом Песни. Замечание Пушкина о том, что, несмотря на усилия первых издателей («люди истинно ученые»), «…некоторые места остались темны или вовсе невразумительны», остается актуальным и поныне, по прошествии без малого двухсот лет[167], поскольку многочисленные «…толкователи наперерыв затмевали неясные выражения своевольными поправками и догадками, ни на чем не основанными».
Как в воду смотрел наш гений, поскольку за 200 лет научных и околонаучных, а то и вовсе любительских «исследований» – море, а воз, как говорится, и ныне там, а именно в конце XVIII – начале XIX веков. То есть количество «темных мест» осталось практически неизменным.
Многие исследователи этой статьи Пушкина уверенно утверждают, что во «Введении» Пушкин твердо высказывается в пользу подлинности древнего текста, поскольку поэт пишет:
«Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока…
Но ни Карамзин, ни Ермолаев, ни А. Х. Востоков, ни Ходаковский никогда не усумнились в подлинности «Песни о полку Игореве». Великий скептик Шлецер, не видав «Песни о полку Игореве», сомневался в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением, и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!
Других доказательств нет, как слова самого песнотворца. Подлинность же самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться»[168].
Однако последующие рассуждения поэта о возможном авторстве «Слова» можно понимать двояко, то есть автором может быть как участник событий 1185 года, так и современник эпохи возрождения русской словесности, наступившей во второй половине XVIII века, поскольку под «дух древности» подделываться научились и весьма успешно, о чем сам же Пушкин и говорит, приводя соответствующие примеры.
Двусмысленно звучат некоторые фрагменты пушкинского «Введения», как то: «Кому пришло бы в голову взять в предмет песни темный поход неизвестного князя?».
А почему эта мысль не могла прийти в голову просвещенному современнику того же Мусина-Пушкина, разве обращение, скажем, современного поэта к событиям древней истории России является запретной темой? Хватило бы соответствующих знаний и таланта.
Пушкин решительно и весьма аргументировано отводит от авторства «Слова» Н. М. Карамзина, которого таковым считали некоторые скептики и даже в более поздние времена. В отношении Г. Р. Державина, о котором якобы Пушкин высказался столь иронически и даже уничижительно, дело обстоит совершенно иначе, ибо это не «историк», а Поэт. Выше уже отмечалось, что эта сомнительная вставка сделана неизвестно кем и неизвестно когда и принадлежать глубокому почитателю таланта «старика Державина» не может по определению, а значит, теоретически Державин мог претендовать на авторство «Слова».
Напомним читателю знаменитое пушкинское стихотворение «Воспоминание в Царском Селе», прочитанное юным лицеистом 8 января 1815 года на переходных экзаменах с младшего курса лицея (первого 3-летия) на старший.
Державину приятно было услышать в стихотворении, прочитанном Пушкиным, прямые переклички со «Словом о полку Игореве», над которым он и сам продолжал работать. Ниже приводятся ассоциации, выделенные известными пушкинистами при сопоставлении «Воспоминаний…» и «Слова», при этом соответствующие места стихотворения Пушкина выделены курсивом, а справа соответствующая текстовая аллюзия, навеянная «Словом о полку Игореве».
Воспоминания в царском селе
Навис покров угрюмой нощи
На своде дремлющих небес;
В безмолвной тишине почили
дол и рощи,
В седом тумане дальний лес;
Чуть слышится ручей,
бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок,
уснувший на листах,
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывет в сребристых облаках.
С холмов кремнистых водопады
Стекают бисерной рекой,
Там в тихом озере плескаются наяды
Его ленивою волной;
А там в безмолвии
огромные чертоги,
На своды опершись,
несутся к облакам.
Не здесь ли мирны дни вели
земные боги?
Не се ль Минервы Росской храм?[169]
Не се ль Элизиум полнощный[170],
Прекрасный Царскосельский сад,
Где, льва сразив, почил
орел России мощный
На лоне мира и отрад?
Промчались навсегда
те времена златые,
Когда под скипетром великия жены[171]
Венчалась славою счастливая Россия,
Цветя под кровом тишины!
Здесь каждый шаг в душе рождает
Воспоминанья прежних лет;
Воззрев вокруг себя,
со вздохом росс вещает:
О стонати Руской земли,
помянувше първую годину,
и первых князей.
«Исчезло все, великой нет!»
И, в думу углублен,
над злачными брегами
Сидит в безмолвии,
склоняя ветрам слух.
Протекшие лета мелькают пред очами,
И в тихом восхищенье дух.
Он видит: окружен волнами,