(164—165), «О, стонати Русской земли… копіа поютъ» (393—397).
Все перечисленные фрагменты (от слов «Ярославли и все внуци Всеславли…»), по мнению Рыбакова, составляют «старые словеса» о «трудных повестях», которые, вопреки предшествующему варианту реконструкции, он и посчитал необходимым перенести в начало текста «Слова». Далее продолжается текст «Слова», повествующий уже о событиях Игорева похода: «О Бояне, соловію стараго времени!… ищучи себе чти, а князю – славѣ» (42—72); «Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце… а любо испити шеломомь Дону» (27—41); «Тогда въступи Игорь князь… красныя Глѣбовны, свычая и обычая!» (73—140); «Съ зараніа до вечера… а древо с тугою къ земли преклонилось» (166—188); «Темно бо бѣ въ 3 день… А мы уже, дружина, жадни веселія» (253—267) (с перестановкой внутри фрагмента: 255-я и 256-я строки меняются местами; затем следуют 258-я и 259-я строки, а за ними 257-я строка); «Уже бо, братіе, не веселая година въстала… убуди жирная времена» (189—194); «О! далече заиде соколъ… печаль жирна тече средь земли Рускыи» (200—213); «Тіи бо два храбрая Святъславлича… а самаю опустоша въ путины желѣзны» (217—252); «Нъ уже, княже, Игорю утрпѣ солнцю свѣтъ… Олговичи, храбрый князи, доспѣли на брань» (333—338); «Тогда великій Святславъ изрони… моей сребреней сѣдине!» (268—277); «Нъ рекосте: мужаимъся сами… туга и тоска сыну Глѣбову» (285—295); «А уже не вижу власти… звонячи въ прадѣднюю славу» (278—284; «Великий княже Всеволоде!… подъ тыи мечи харалужныи» (290—332); «Ингварь и Всеволодъ и вси три Мстиславичи… трубы трубятъ городеньскии» (339—358); «На Дунаи Ярославнынъ гласъ слышить… Княземъ слава а дружине! Аминь!» (398—504). Таким образом, текст «Слова» Рыбаков разбил на 22 фрагмента и предложил переставить их в следующей последовательности: 1, 19, 9, 20, 5, 11, 6, 21, 3, 2, 4, 7, 13, 8 и т. д.
Эта, так называемая «Окончательная» реконструкция «Слова» по Рыбакову, однако, не получила признания у большинства исследователей повести, считавших и поныне считающих, что «Старый Владимир», упоминаемый в «Слове», это не Владимир Мономах, как полагал Б. А. Рыбаков, и на основе этой версии так радикально пересмотревший свою «Первоначальную» реконструкцию, а все-таки Великий киевский князь Владимир Святославич («Креститель»). «Первоначальная» перестановка текста «Слова» до сегодняшнего дня считается наиболее удачной версией архетипа «Слова о полку Игореве», но весьма редко применяется исследователями «Слова», верными традиционной установке школы академика Д. С. Лихачева ничего не менять в протографе повести, восходящем к первоначальной ее публикации 1800 года.
Причиной столь осторожного обращения исследователей с перестановками Рыбакова, в том числе и к «Первоначальной» перестановке, по всей вероятности, является сам академик, не всегда последовательно отстаивавший свои, порой весьма оригинальные версии. Из суждений Рыбакова, относящихся к истории возникновения «Слова» или его тексту, самой малоубедительной представляется именно «Окончательная» перестановка.
Во-первых, в этой версии автор воскрешает гипотезу С. М. Соловьева о том, что в древнерусском источнике «Слове о погибели Русской земли» сохранился фрагмент первоначального текста «Слова», в котором описывается деятельность Владимира Мономаха. При этом если в «Первоначальной» версии перестановок Рыбаков допускал, что в «Слове о погибели…» был использован небольшой фрагмент – «Которым то Половъци дети своя полошаху… а Немци радовахуся далече, будуче за синим морем», – то в «Окончательной» версии объем извлечения из «Слова» в составе «Слова о погибели…» существенно расширен («Отселе до Угор и до Ляхов, до Чехов… бортничаху на князя Великого Владимера»).
Во-вторых, от работы к работе академика количество предлагаемых к перестановке фрагментов постоянно возрастало, а вместе с этим уменьшается вероятность того, что в истории текста оказалось столько счастливых случайностей, при которых, по мнению большинства исследователей, «равномерные по объему фрагменты перетасовывались без нарушения смысла, без заметных «швов» в начальных и конечных фразах переставляемых фрагментов»[358].
Полагаем, что вышеприведенный упрек в адрес академика Б. А. Рыбакова со стороны авторитетнейшего «словиста» нашего времени не совсем справедливый. Не Рыбаков «перетасовывал» первоначальный текст, который немало пострадал от этой «перетасовки», напротив, он восстанавливал первоначальный текст, «перетасованный» кем-то до него.
Возможность «перетасовки» текста «Слова» позднейшими переписчиками памятника с кодикологической точки исследовала Л. П. Жуковская. По ее мнению, все перемещаемые фрагменты «Слова» содержат текст, по числу печатных знаков кратный условному (выведенному Соболевским) объему одного листа в рукописи протографа. Она предлагает также схему перемещений листов, происходивших, как она полагает, в три приема[359]. Однако исследовательница вынуждена была признать, что объяснить перемещение небольших фрагментов текста, умещавшихся на площади, меньшей, чем одна сторона листа, оказывается весьма затруднительным. И, как заключает О. В. Творогов, «в целом же, как представляется, многократная перекомпоновка листов без переносов слов и разрывов фраз – явление совершенно исключительное и весьма маловероятное»[360].
Это действительно так, если считать, что переписчики протографа как могли «перепутывали» листы рукописи. В то же время все выглядит весьма естественно, если предположить, что «перетасовкой» текста сознательно занимался стилизатор первоначального текста под «древность», где просто необходимо было предусмотреть наличие «нерадивых» переписчиков, ронявших архетип, а затем собиравших листы, не зная, как их вернуть на положенное место.
На наш взгляд, признание «Первоначальной» версии перестановок, а вернее, возвращения фрагментов текста «Слова» на «законные» места, предложенное академиком Б. А. Рыбаковым, является исключительно важным научным открытием, позволившим ликвидировать «перестановочные темные места» «Слова о полку Игореве». В приводимой выше аналогии с трансляцией симфонического концерта, принимаемого радиоприемником с высоким коэффициентом шума, перестановки Рыбакова равносильны установке в приемнике широкополосного подавителя шумов, в результате чего слушатель трансляции как бы переносится непосредственно в концертный зал с великолепной акустикой.
Однако долголетняя работа многих весьма маститых исследователей «Слова», предлагавших свои версии по ликвидации «перестановочных темных мест», признается современными энциклопедистами «Слова» лишь в следующих двух случаях.
1) В издании 1800-го года читалось: «То же звонъ слыша давний великий Ярославъ сынъ Всеволожь, а Владиміръ по вся утра уши закладше въ Черниговѣ». Издатели поняли, что речь идет о князе Ярославе Всеволодовиче, не заметив в той странности, что он упоминается рядом с Владимиром Мономахом, княжившим задолго до него. Поэтому уже Н. Ф. Грамматин и М. А. Максимович предложили перестановку: «а Владиміръ, сынъ Всеволожъ» – то есть Владимир Всеволодович, внук Ярослава Владимировича (Мудрого). Однако большинство последующих комментаторов приняло менее радикальную перестановку П. Г. Буткова: «а сын Всеволожь Владимиръ»[361].
2) Другая перестановка предложена во фразе: «Темно бо бѣ в 3-й день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа погасоста и съ нима молодая мѣсяца, Олег и Святъславъ, тьмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла: по руской земли прострошася половци, аки пардуже гнѣздо, и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подасть хинови». Первым обратил внимание на несообразность этого текста Максимович, предложивший перенести слова «и въ морѣ погрузиста, и великое буйство подасть хинови» и читать их после слова «поволокоста», что удовлетворяло по смыслу (не половци, а потерпевшие поражение князья погрузились в море и дали повод для радости «хинове») и обосновывалось грамматически (форма двойственного числа глагола «погрузиста»). Это чтение было принято в большинстве изданий.
Впоследствии Р. О. Якобсон предложил перенести только слова «и въ морѣ погрузиста» и поставить их после слова «погасота». Обосновывая правомерность этой поправки, О. В. Творогов указал, что при прежнем варианте исправления оказывалось, что повод для «буйства» подало именно поражение молодых княжичей, тогда как теперь именно старшие князья «погасли и погрузились в море», младшие – «Тьмой поволоклись», а буйство подали хинове растекшиеся по Русской земле половецкие орды[362]. Текст указанного фрагмента «Слова» с учетом поправки Якобсона приобретает следующий (общепринятый нынче повсеместно) вид: «Темно бо бѣ въ 3-й день: два солнца помѣркоста, оба багряная стлъпа почасоста, и въ морѣ погрузиста, и съ нима молодая мѣсяца Олег и Святъславъ, тьмою ся поволокоста. На рѣцѣ на Каялѣ тьма свѣтъ покрыла: по Руской земли прострошася половци аки пардуже гнѣздо, и великое буйство подасть хинови»[363].
Признав указанную перестановку в этом фрагменте, энциклопедисты решительно воспротивились против вполне естественной перестановки, предложенной Рыбаковым, перенести фрагмент, вклинившийся в речь бояр, комментирующих сон Святослава, на его естественное место в конце трагической картины, описывающей поражение войск князя Игоря на реке Каяле: «…ту пиръ докончаша храбрии Русичи: сваты полоиша, а сами полегоша на землю Рускую. Ничить трава жалощами, а древо с тугою къ земли преклонилось. Темно бо бѣ въ 3-й день: два солнца помѣркоста… и великое буйство подасть хинови»