могоу́тъ, л. 66б){40}. Выходит, что Аноним все-таки решал свои проблемы с этими словами не сплеча, а с большим вниманием к древним источникам. А уж как он сумел добраться до Супрасльского кодекса или до эпитафии Мостича, это мы не беремся даже угадывать.
В целом следует констатировать, что лингвистическая часть построений А. А. Зимина непрофессиональна и никак не может служить обоснованием его гипотезы. По-видимому, Зимин, выдвигая лингвистические аргументы, искренне не понимал, что вторгается в область, где его подготовки абсолютно недостаточно.
Замечание. Было бы несправедливо, однако, ограничиться здесь лишь этой сухой констатацией. К сожалению или к счастью, наука устроена так, что по прошествии времени от научного наследия ученого остается только «сухой остаток», без всяких скидок на условия времени, в которое он жил. Но сейчас еще вполне живо воспоминание о недавно ушедшей эпохе идеологического диктата. И независимо от согласия или несогласия в собственно научном отношении, нужно отдать дань уважения смелой и искренней попытке А. А. Зимина вступить в борьбу с казенным единомыслием и со статусом священной коровы, который был придан в СССР «Слову о полку Игореве».
§ 35. Имеются, однако, и некоторые лингвистические аргументы против подлинности СПИ, которые носят более серьезный характер.
Здесь нужно, правда, заметить следующее. Большинство аргументов, выдвигавшихся скептиками, сводится к тому, что некое отразившееся в СПИ языковое явление отсутствовало в XII в. Однако почти все такие явления уже вполне обычны в XV–XVI вв. и, следовательно, в принципе могут принадлежать не автору, а позднейшему переписчику. Тем самым они уже не могут служить доказательством поддельности текста.
Соответственно, мы можем аргументы этой категории просто не рассматривать. Остаются только те, где роль переписчика XV–XVI вв. почему-либо необходимо исключить (или признать маловероятной) – например, потому, что, по мнению критика, обсуждаемое явление возникло лишь в еще более позднее время или даже вовсе никогда не существовало.
А таких аргументов совсем мало.
Так, часто фигурирует в дискуссии указанный Б. Унбегауном (1938) факт, что слово русичи не встречается нигде, кроме СПИ, а в известных нам древних текстах представлено лишь собирательное русь. Возражения оппонентов (см. в особенности Якобсон 1948: 214–216, Булаховский 1950: 457, Соловьев 1962) против истолкования этого факта как свидетельства о фальсификации сводятся прежде всего к тому, что слово русичи вполне соответствует древнерусской системе наименований племен и народов.
В самом деле, это была разветвленная и нюансированная система. В ней различались прежде всего наименования отдельного лица и наименования совокупности лиц. Для нас здесь представляют интерес именно последние. Среди них можно выделить несколько основных моделей: 1) собственно собирательные (например, русь, литва, югра, мърдва, пьрмь); 2) обычное множ. число на -ѧн-е, -ан-е (а также на -е без суффикса -ѧн-, -ан-), на -ьц-и и сравнительно редкие формы без суффикса с окончанием -и или -ове (например, полѧне, египьтѧне, българе, нѣмьци, угри); 3) множ. число на -ич-и (например, кривичи, радимичи, вѧтичи, нѣмьчичи, вогуличи, москъвичи), которое нередко окрашивалось свойственной данному суффиксу коннотацией «потомки общего прародителя», ср. легенду о Радиме и Вятке; 4) перифрастические наименования с некоторой торжественной или поэтической окраской типа русьсции сынове.
В единственном числе наименованиям групп 1 и 2 как правило соответствуют сингулятивы (т. е. слова со значением выделения единицы из массы) с суффиксом -ин-ъ, например, русинъ, литвинъ, египьтѧнинъ, българинъ, нѣмьчинъ. Но в древних текстах они встречаются сравнительно редко{41}.
Слово русичи – наименование типа 3, а представленное на его месте в Задонщине (а один раз и в самом СПИ) рускии сынове как бы эксплицирует тот смысл, который вкладывался в это слово. Таким образом, русичи – это не полный синоним к нейтральному русь, и автор сознательно выбрал здесь слово с нужной ему коннотацией.
Следует признать, что перечисление народов в «Повести временных лет», постоянно используемое при изучении данного вопроса, легко может создать впечатление, что одни народы или племена имели наименование, построенное по модели 1 (скажем, чюдь, мърдва, сѣверъ), другие – по модели 2 (полѧне, древлѧне, тиверьци), третьи – по модели 3 (кривичи, дреговичи, берендичи). Понятно, что если бы это было так, то наличие в памятниках широко употребительного слова русь означало бы, что слова русичи не было. Однако в действительности ситуация не такова: хотя вполне вероятно, что зафиксированные в «Повести временных лет» названия действительно были самыми привычными, названные модели все же вполне могли сосуществовать и при одной и той же основе.
Так, все три модели встречаются в наименовании шведов. В Псковской 3-й летописи (Строевский список) находим: Приидоша свѣя в Невоу ([1240], л. 2); Ходиша на свею; того же лѣта взяша свеици Иваньгород ([1546], л. 202 об.). Здесь свея'шведы' (модель 1) и свеици (= свѣичи; модель 3) встретились просто в одной и той же фразе. В старшем изводе НПЛ представлена модель 2: И. мн. свѣи и Д. мн. свѣемъ. В ряде актов XVI в. (см. Унбегаун 1935: 284, 285) встречаются формы свеичи (модель 3) и свеяне (вариант модели 2).
Примеры сосуществования моделей 1 и 3.
В НПЛ: и высылаху къ нимъ югра льстьбою (старший извод, [1193]);… поидоша ратью заволочкою въ трех тысяцахъ на югру; и поимавше югорьскых людеи много, и жонъ ихъ и дѣтеи, и располошишася; онѣ же югрици ‹…› скопившеся и ударившеся на острогъ на Васильевъ, и много добрых людеи, дѣтеи боярьскых и удалых людеи избиша 80 (младший извод, [1445]). Здесь представлены одновременно наименования югра (как название и народа, и страны), югричи и югорьские люди.
Широко представлено во многих источниках наименование мърдва (мордва). А в Псковской 1-й летописи находим: да и мордвичи резаньские земли, и вся земля московская государева область ходиша в землю литовскую ([1535], л. 671 об.).
Хорошо известно по памятникам также наименование народа пьрмь (пермь). А в актах XVI в. Унбегаун (1935: 282) отмечает слово пермичи. Правда, он указывает, что оно обозначает в этих актах просто жителей города Перми и всей его области, тогда как автохтонный народ именуется в них пермяки. Но слово пермякъ не может быть древним (в этом случае оно имело бы вид пермакъ или пермлякъ) – скорее всего оно возникло в связи с тем, что прежнее название пермичи стали прилагать к себе новые жители области; ср., например, названия вогуличи, югричи, тоимичи, которыми русские называли другие автохтонные северные народы.
Общераспространенным было название народа литва. Но в документе 1538 г. Булаховский обнаружил также наименование литовъчичи.
Примеры сосуществования моделей 2 и 3.
В Лавр. отмечены: нѣмьци (под 987 г.) и нѣмчичь (под 1149 г.).
В Ипат. ([1155], л. 172 об.) буквально рядом стоят варианты берендѣи и берендичи: половци же приѣхавше к нему почаша просити братсвое, ихъже бѧхуть изоимали берендѣи; берендици же не даша ихъ.
В Космографии Мартина Бельского (ркп. РГБ, ф. 152, № 2, XVI в., л. 71 об.) наряду с перси́дѧнин и с тѣми перси́ды 'с теми персами' находим также с тѣм персидычѣм; ср. также персида'Персия' (например, у Аввакума).
Вполне совместимы также модели 1 и 2, например, сѣверъ (сѣвера) и сѣверѧне, водь и вожане, ижера и ижерѧне.
Таким образом, можно говорить лишь об отраженных памятниками предпочтениях к той или другой модели в обозначении народа, но не о том, что одна модель была, а другой не было. И у индивидуального автора вполне может оказаться предпочтение не к общераспространенному, а к более редкому варианту.
Вот яркий пример. Совершенно обычным для древнерусских памятников является слово нѣмьчинъ. На этом фоне две смоленские грамоты XIII века – так называемая грамота неизвестного князя и договор с Ригой и Готландом 1229 г. – оказываются «белыми воронами»: здесь вместо нѣмьчинъ в подавляющем большинстве случаев употребляется слово нѣмьчичь, которое за рамками этих двух грамот почти неизвестно (отмечено только в приведенном выше примере из Лавр.).
Если наличие в СПИ слова русичи, которого нет в других памятниках, признать свидетельством поддельности этого текста, то почти под таким же подозрением в поддельности должны оказаться и две указанные смоленские грамоты. И уж заведомо под ту же секиру попадет Псковская 1-я летопись: ведь слова мордвичи нет больше решительно нигде.
Против приведенных выше примеров слов на -ичи можно, правда, возразить, что они засвидетельствованы не в XII веке, а лишь в XV–XVI веках. Но в условиях, когда в памятниках ранее XV века вообще крайне мало упоминаний о соответствующих народах, из этого обстоятельства никоим образом нельзя заключить, что в XII–XIV веках таких слов не было. В самом деле, производные на -ичи несомненно существовали с древнейших времен – суффикс *-itjo- в обозначениях потомков является праславянским; и даже в специализированном значении членов одного племени (народа) он четко засвидетельствован целым рядом примеров в «Повести временных лет» и фиксацией слова кривичи (в греческой передаче) в Х веке у Константина Багрянородного. С другой стороны, в качестве модели для имен жителей производные на -