ичи актуальны и поныне. Поэтому совершенно невероятно, чтобы в XII–XIV веках был какой-то провал в истории этого суффикса, в течение которого он не был активен, а затем «ожил» в XV веке. Что же касается эволюции значения этого суффикса, то здесь тоже не было никакого резкого перелома. Нынешнее значение жителя города (пскович, москвич, тверич, костромич) плавно развивается из значения члена некоторой этнической или локальной группы. Для человека древней Руси название типа Псковъ было обозначением не только города, но и соответствующей совокупности людей, поэтому семантическое отношение между псковичь и Псковъ было в общем сходным, например, с отношением между мордвичь и мордва или русичь и русь.
В целом ясно, что гипотеза об отсутствии слова русичи в древнерусском языке с лингвистической точки зрения слабая: она состоит в том, что этого слова не было по какой-то неизвестной индивидуальной причине, вопреки требованиям системы. Но для оценки ее как аргумента в дискуссии даже не столь существенно, что она слабая; важно то, что это всего лишь гипотеза.
Другой аргумент того же рода: наименование по отцу типа Ярославна в древнерусских памятниках в нормальном случае применяется к незамужним женщинам, а не к женам. Это тоже существенный аргумент. Но здесь необходимо принять во внимание следующее. Во-первых, для древней эпохи нам известно вообще очень немного женщин, названных с отчеством. Во-вторых, несмотря на это, в памятниках все же можно найти некоторые отклонения от указанного правила. Так, в Ипат. ([1188], л. 229 об.) в описании восстания галичан против собственного князя Владимира, сын которого был женат на дочери князя Романа Феодоре, сказано: Галичане же Романовноу Федероунѧша оу Володимѣра, послашасѧ по Романа; замужняя женщина названа здесь по отцу, а не по мужу. В Ипат. находим также: Том же лѣт оумре Андрѣевна залгомъ за Сославичем ([1168], л. 188 об.); ср. еще: Том же лѣт престависѧ Софьрославна РостиславлѧГлѣбовича ([1158], л. 176) – полное наименование и по отцу (Ярославу), и по мужу (Ростиславу Глебовичу). В-третьих, в более позднее время наряду с наименованием замужних женщин по мужу (Иваниха и т. п.) несомненно использовались и наименования по отцу (Ивановна и т. п.).
Представляет интерес с этой точки зрения также берестяная грамота XII века № 818: это черновик завещания, где в числе лиц, которые должны автору, названа некая Песковна, т. е. дочь человека по прозвищу Песок (оу Пьсоковьнѣ 5 коунъ и гривьна). Поскольку она участвует в финансовых отношениях, едва ли это живущая в доме отца незамужняя дочь. Скорее всего это замужняя женщина или вдова (поскольку самостоятельно живущая незамужняя женщина, по-видимому, представляла собой крайне редкое явление). В пользу этой версии свидетельствуют также некоторые пергаменные грамоты. В купчей грамоте ГВНП, № 174 (XV в.) сказано: се купи… у Лукерьи у Мѣхѣеви дочери и у ее мужа у Петра… (т. е. замужняя женщина, участвующая в сделке, названа по отцу). Ср. также в грамоте ГВНП, № 291 (XV в.): се купи… у Ховрѣ у Васильевѣ дочерѣ у Кокуевѣ а у Давыдовѣ женѣ у Тоивутовѣ отцину еи и дѣдину (а дальше уже говорится просто Ховрѣ Васильевѣ дочерѣ).
Таким образом, указанное правило, в позднее время заведомо не действовавшее, даже и в XII в. не имело абсолютного характера. Тем самым и весь аргумент оказывается не более чем одним из относящихся к делу полезных соображений, которое должно послужить небольшой гирькой на общих весах, но, конечно, само по себе не сможет ничего решить, если на противоположной чаше окажутся более весомые аргументы.
Примечательно, что в истории данной дискуссии уже неоднократно случалось, что аргумент против подлинности СПИ, который сам по себе иногда даже выглядел довольно веско, по прошествии некоторого времени рушился, потому что открывались новые факты. Вот некоторые примеры.
А. Мазон объявил анахронизмом (а именно, поздним заимствованием из западноевропейских языков) слово оварьскыя'аварские' – на том основании, что в ПВЛ авары называются иначе: объре. И этот аргумент выглядел достаточно серьезно – до тех пор, пока слово аварьскыи не было обнаружено в памятнике XIII–XIV в., а также в некоторых памятниках XIV и XV вв. (см. СССПИ, 4: 19).
Тот же Мазон писал (1940: 50): «слово сизый не засвидетельствовано в древнем языке»; подразумевалось тем самым, что в эпоху Игоря этого слова, вероятно, еще просто не было. В данном случае с лингвистической точки зрения аргумент крайне неправдоподобен, и Якобсон (1948: 205) совершенно справедливо его отверг. А в 1991 г., как уже рассказано в § 26, берестяная грамота XII века принесла не только само слово 'сизый', но даже в точности в том же фонетическом облике, что в СПИ: шизыи.
О такой же истории со словом сморци, которое Зимин объявил новообразованием и которое, однако же, нашлось в берестяной грамоте, см. выше.
Сочетание босыи волкъ не отмечено в памятниках, поэтому возникало подозрение, что оно взято из современных говоров (ср. выше, § 25). Выясняется, однако, что в XIV в. существовал боярин Босоволковъ: он упомянут в Никоновской летописи под 1347 г. (см. Тупиков, с. 542); это несомненное свидетельство того, что данное сочетание существовало и в древности.
Мы изложили здесь наиболее общие соображения по поводу лингвистических аргументов против подлинности СПИ. Намного подробнее этот вопрос рассматривается нами ниже в статьях «О противниках…», «О Добровском…» и «Об имитации…».
О последней книге Зимина
§ 35а. Уже после выхода в свет первого издания настоящей книги был опубликован – увы, лишь через 26 лет после смерти автора – полный текст работы А. А. Зимина (Зимин 2006), превышающий книгу 1963 года по объему вдвое. В связи с этим естественно вновь обратиться к концепции этого автора и учесть те дополнения и изменения, которые отличают окончательный текст от его раннего варианта.
В настоящее время книгу Зимин 2006 – плод многолетнего настойчивого труда – следует признать самым полным сводом аргументации в пользу позднего происхождения СПИ, равно как самым подробным изложением истории изучения этого памятника.
Практически все разделы работы Зимин 1963 в книге 2006 года расширены и разработаны более подробно; учтены также относящиеся к данной проблематике публикации 60-х и 70-х годов. Особенно подробно разработана текстологическая часть исследования. Важным результатом является также новая реконструкция текста СПИ и основных редакций Задонщины (реконструированные тексты даны в книге в качестве приложений).
При всех этих расширениях концепция автора осталась прежней. Показательно, что практически все пассажи из работы 1963 года, которые мы цитировали в первом издании настоящей книги, сохранены автором и в работе 2006 года (изредка с небольшими редакционными изменениями). Поскольку в этих цитатах отражено все наиболее существенное для нашего прежнего разбора концепции Зимина, в настоящем издании этот разбор полностью сохранен, только при цитатах добавлена вторая отсылка – к книге Зимин 2006. Но ниже дается несколько более подробный обзор концепции Зимина в том виде, как она предстает в его последней книге.
Основное содержание этой книги составляет текстологический анализ СПИ и различных списков Задонщины, а также анализ исторической и литературной обстановки в России конца XVIII века в связи с поисками предполагаемого автора СПИ. Лингвистическая проблематика занимает существенно меньшее место (ей посвящена глава V).
В соответствии с общей установкой нашей книги, мы не будем обсуждать конкретных текстологических, литературоведческих и исторических проблем. Ограничимся рассмотрением основной логической схемы концепции Зимина.
Читая книгу, мы видим, что все текстологические выводы Зимина носят характер упорной многоступенчатой борьбы с текстологическими заключениями Р. Якобсона, А. В. Соловьева, Р. П. Дмитриевой, О. В. Творогова и других – с оспариванием множества конкретных деталей, в том числе совсем мелких. В некоторых деталях позиция Зимина в подобных спорах по конкретному частному поводу представляется читателю более убедительной, чем у его оппонентов, в других (увы, довольно многочисленных) – наоборот, в третьих ситуация остается неопределенной. Существенно, однако, что предлагаемые Зиминым решения частных текстологических проблем, даже наиболее правдоподобные, с логической точки зрения оставляют все же возможность (хотя бы небольшую) того, что дело все-таки было не так.
Здесь можно возразить, что от текстологии и нельзя требовать большего. Это в принципе верно, и одно это уже не дает возможности рассматривать текстологические выводы как абсолютные. Но, разумеется, существует и некоторая шкала степеней строгости, позволяющая отличить высоковероятные текстологические заключения от всего лишь возможных и от просто гадательных. К сожалению, на наш взгляд, многие частные текстологические заключения Зимина стоят на этой шкале довольно низко, про них в лучшем случае можно сказать: «да, могло быть и так». Между тем сам автор как будто не замечает их сугубо предположительного характера и готов строить на их основании следующие этажи утверждений.
Надо признать, что структура изложения в книге Зимина – сплошной текст без подразделений и выделений – чрезвычайно затрудняет для читателя задачу уследить за логикой умозаключений автора. Эта задача затруднена еще и тем, что изложение большинства частных вопросов – текстологических и иных – фактически строится уже исходя из принятого автором взгляда на соотношение СПИ и Задонщины: объясняются лишь детали того, как именно поступил в том или ином случае поздний сочинитель СПИ, – хотя вывод о вторичности СПИ дается в тексте в явной форме лишь позднее.
Приложив специальные усилия, мы все же попытались выявить в вязкой массе частностей узловые звенья рассуждения. Эти звенья таковы.