Коснемся также сходства между схемами построения абзаца в СПИ и у Карамзина. Некоторое сходство в самом деле есть. Но вот только автор совершенно упустил из виду, что с точки зрения его цели предельно неудачно – можно сказать, самоубийственно – предлагать читателю такие фразы из СПИ, которые имеют прямые аналоги во фразах Задонщины, а то и просто совпадают с ними. Ср.:
Уже жены Рускыя въсплескаша татарьским златомъ. Уже ‹по› Рускои земли простреся веселье, и възнесеся слава Руская на поганых хулу. Уже веръжено диво на землю. Уже грозы великого князя по всеи земли текуть (Задонщина, И-1).
Что шумит, что гримит (Задонщина, И-1; можно и продолжить: рано пред зарями – такое же продолжение есть и в СПИ: давечя рано предъ зорями).
Что же следует из всех этих фактов для теории Троста? Очевидно, одно из двух: либо Задонщина точно так же сочинена Карамзиным, как и СПИ, либо приводимые Тростом количественные оценки стиля СПИ, совпадающие с «новым слогом» Карамзина, не имеют никакой доказательной силы на суде над Карамзиным как подозреваемым фальсификатором.
Очередной раз «импрессионистический» подход («ведь похоже же! похоже!»), увы, часто практикуемый в стилистике, хоть он и прикрыт здесь статистическим флером, оказался лишенным доказательной силы. Заметим, что это весьма нелестно также и для общей доказательности стилистических и литературоведческих построений. Ведь вот теперь выяснилось, что у Задонщины и у карамзинского «нового стиля» предложенные Тростом количественные показатели, которым он приписывает решающее значение в определении авторства, вполне сходны. А поскольку всё же едва ли кто поверит, что Задонщину написал Карамзин, то выходит, что в сфере подобных занятий пока еще мало что известно о том, чтó служит, а чтó не служит доказательством авторства.
Замечание. Это не единственный случай, когда сторонники поддельности СПИ в своих рассуждениях просто забывают о существовании Задонщины. Так, в пользу старой идеи о зависимости СПИ от песен Оссиана приводились, например, такие параллели: у Оссиана (в переводе Е. И. Кострова, опубликованном в 1792 г.; цитируем по работе Мосенкис 2006: 190–192) синяя молнiя – в СПИ а въ нихъ трепещуть синiи млънiи; у Оссиана воздвигну я копiе с такой крѣпостью и мужествомъ – в СПИ иже истягну умь крѣпостiю своею, и поостри сердца своего мужествомъ; у Оссиана мутныя рѣчныя воды катятся въ узкой долинѣ – в СПИ рѣкы мутно текуть (также взмути рѣки и озеры). Эти аналогии действительно впечатляют – но только до того момента, пока мы не сличим эти фразы СПИ с Задонщиной, так как мы находим те же самые выражения и здесь: а из нихъ пашють синие молньи (КБ); стяжав умъ свои крѣпостию, и поостриша с(е)рдца своя мужством (И-1); возмутис(я) реки и езера (И-1). Из этого неожиданного сходства между Оссианом в переводе Кострова и Задонщиной можно заключить, что, вопреки первому впечатлению, подобные совпадения словосочетаний далеко не обязательно свидетельствуют о прямой связи двух памятников (поскольку гипотеза о заимствованиях в Задонщину из перевода Кострова или наоборот, мягко говоря, неправдоподобна). Ясно, что совершенно независимо от того, как решается вопрос о происхождении этого сходства, гипотеза о заимствовании этих выражений фальсификатором XVIII века (который не мог не использовать Задонщину) у Оссиана становится бессмысленной.
Если же выбросить из работы Троста все то, что основано на статистических подсчетах, то остаются только традиционные литературоведческие аргументы – сходства литературных приемов и построений (нередко весьма приблизительные), про которые невозможно сказать с полной определенностью, могут или не могут они возникать под пером независимых друг от друга авторов. Мы снова перед лицом той вольной игры мнений, когда один читатель скажет: «Да, много впечатляющих сходств! Пожалуй, и правда, один и тот же автор!», а другой: «Да, много сходств! Но ведь эти приемы встречаются в самых разных произведениях. Почему непременно один и тот же автор?».
Для нас существенно одно: претензия Троста на то, что он на основе лингвистического анализа (а именно, лингвостатистики) показал авторство Карамзина, полностью провалилась.
О статье К. Троста (1982) «Германизмы в "Слове о полку Игореве"»
§ 3. В статье утверждается, что в СПИ выражения другаго дни, третьяго дни, на слѣду (во фразе На слѣду Игоревѣ ѣздитъ Гзакъ съ Кончакомъ), крычатъ (в крычатъ тѣлѣгы) – это кальки с немецкого, возникшие под пером знающего немецкий язык фальсификатора конца XVIII века.
Перескажем схему рассуждения Троста, цитируя ряд звеньев дословно, поскольку их произвольность и неправдоподобие таковы, что иначе читатель может заподозрить нас в клевете (подчеркивание в цитатах мое. – А. З.). По Тросту, словосочетание третьяго дне возникло путем устранения (Eliminierung) предлога пръвѣе в выражении пръвѣе третьяго дне, которое является калькой с греч. πρὸ τῆς τρίτης ἡμέρας. «Подобным же образом, по-видимому, возникло и русское сегодня» (с. 27); а именно, в древнерусском не было сочетания сего дьне, а имелось только выражение до сего дьне (тоже, впрочем, не свое, а скалькированное с греч. ἕως τῆς σήμερον 'до сегодняшнего дня'). В дальнейшем в нем был устранен предлог до и получилось нынешнее сегодня. Таким образом, по Тросту, сего дьне «никоим образом не удостоверяет славянского генитива времени». Но в греческом не было сочетаний, соответствующих другаго дни, третьяго дни. «Поэтому беспредложные синтагмы другаго дни, третьяго дни в СПИ не могут быть объяснены ни как славянские генитивы времени, которых как таковых не существовало, ни как кальки с греческого. Они однозначно (eindeutig) указывают на конец XVIII в. Ибо в XVIII и начале XIX в. в русском языке развился генитив времени, который выражал не только длительность во времени, но также и временную точку. Этим русский язык освободился от греческого образца, который вплоть до XVII в. включительно был определяющим. Возможно, однако, стало активным немецкое влияние. Именно его следует предполагать в обоих примерах из СПИ» (с. 27). А несколькими строчками ниже эти скромные «возможно» и «следует предполагать» уже позволяют автору заявлять с полной решительностью: третьяго дни в СПИ может быть «только отчуждающим (verfremdende) образованием по образцу немецкого генитива времени».
Ну и, конечно, в заключении статьи мы читаем, что нововыявленные германизмы, наравне с другими подобными фактами, «документируют» принадлежность СПИ к карамзинскому «новому слогу» (иначе говоря, подтверждают его поддельность).
Трудно представить себе более эффективный способ скомпрометировать работу лингвистов. Тут безосновательно почти всё.
Для достижения своей цели автору совершенно необходимо, чтобы в древнерусском не было словосочетаний сего дьне или третьяго дьне (во временнóм значении). Для этого он даже почти готов утверждать (а может быть, и просто утверждает – его формулировки тут не совсем ясны) тот очевидный абсурд, что в древнерусском якобы вообще не было генитива времени – и это при бесчисленных того же лѣта, сего же мѣсѧца, тозимы, вьрбьноѣ недѣлѣ и т. п. во всех древних летописях.
Совершенно произвольна трактовка выражений до сего дьне и сего дьне как синонимичных. Ни сейчас, ни в древности их значение не было одинаковым. Многократно встречающиеся в летописях фразы типа и есть могыла его въ пустыни и до сего дьне означают, конечно, не 'могила есть сегодня', а 'могила существовала все предшествующее время и сохраняется до сих пор'. В подобных контекстах значения 'до сегодня' и 'сегодня' действительно сближаются, но это никоим образом не означает, что они сливаются в языке вообще.
Не менее произвольна версия об утрате предлога в сочетаниях с предлогом: ничего подобного история русского языка не знает. Известны только случаи обратного рода – типа замены Новѣгородѣ на въ Новѣгородѣ; вообще в русском языке с ходом времени количество предлогов в тексте увеличивается, а не уменьшается. И уже откровенно фантастической является версия о том, что третьего дня – это результат «устранения» слова первѣе в выражении первѣе третьего дня.
А теперь приведем некоторые примеры генитива времени из памятников: сего же де разделишасѧ воды (Лавр. [988], л. 28 об.); того же ди въ недѣлю радость быс велика (Ипат. [1177], л. 212); того же ди бишасѧ всь дь,лнѣ до нощи (Ипат. [1213], л. 250); и се быс динь бои первого ди на болоньи ([1174], л. 204); диного де быста подъ градомъ ([1245], л. 268); адному пособникудного дни за 2рудиа не тѧгатсѧ (Псковская судная грамота, ст. 71); а сеѣ ночи како ны Бдасть поѣдемъ (Ипат. [1150], л. 150 об.); и второѣ нед(ѣ)ли ступиша вьсь градъ Киевъ ([1171], л. 194); и по томъ по малѣ времени бысть знамение в лоунѣ месяца септября (Строев. [1272], л. 9); третиѥго лѣ(та) 'в позапрошлом году' (берестяная грамота № 249 конца XIV в.).
Небезынтересно, кстати, что самые близкие к СПИ примеры (первого ди, второѣ недѣли) нашлись в Ипат., т. е. в памятнике, с которым СПИ, как хорошо известно, тесно связано.
После предъявления этих примеров никаких специальных объяснений для сочетаний другаго дни(43) и третьяго дни(70) в СПИ уже не требуется: вопреки исходному утверждению Троста, они попросту вполне соответствуют древнерусским нормам. И сочетание сего (же) дьне тоже благополучно присутствует в летописи. Шестиэтажная пирамида объяснений нагорожена автором на пустом месте.