Как этот человек сумел расставить ся по древним правилам, при том что в большинстве читанных им памятников они уже были расставлены по новым или по смешанным правилам? Научиться правильно расставлять энклитики очень непросто, даже если образцом служит большой текст, где они всегда стоят на законных местах. А здесь речь идет об ограниченном числе фраз с расстановкой энклитик по древнему правилу, рассеянных среди гораздо большего числа фраз, уже не соответствующих древнему правилу. Ведь единственный существующий источник достаточно большого объема, где это правило работает без сбоев на протяжении всего текста, – это корпус берестяных грамот! Неслучайно до открытия берестяных грамот (точнее, до систематического анализа всего их корпуса) сам факт, что в древнерусском языке действовало это правило (известное по другим древним языкам), оставался по существу незамеченным.
Как он сумел распределить имперфекты типа бяшеть так, что они оказались в согласии с одним из древних вариантов их распределения, при том что в большинстве читанных им памятников, в частности, в Ипатьевской летописи, они были расставлены не так?
Таким образом, предположение о том, что имитатор выбрал себе в качестве ориентира Ипатьевскую летопись, настроился на нее и отключил из своего (под)сознания впечатления от других рукописей, – даже если допустить, что такое вообще возможно, – не проходит. Если двойственное число, аорист и имперфект действительно употребляются в Ипат. по древним правилам, то ситуация с ся и имперфектами типа бяшеть несравненно сложнее. Такое распределение препозитивных и постпозитивных ся, как в СПИ, представлено, как уже указано выше, только в одном очень непросто вычленяемом компоненте Ипат. – в прямой речи светских лиц в Киевской летописи; во всех остальных компонентах Ипат. (т. е. в 90 % объема летописи) распределение ся другое. А распределение бяше и бяшеть в СПИ вообще не совпадает с Ипатьевской летописью, а совпадает с Лаврентьевской.
Имеется и ряд других важных несовпадений с Ипатьевской летописью. Например, бессоюзие СПИ абсолютно не поддержано стилем Ипат., где союзов как раз очень много. Эту черту, по словам рецензента, стилизатор заимствовал из Задонщины{88}. Тем самым рецензент признает, что имитатор все-таки не мог ограничиться имитацией лишь одного памятника, а ориентировался на разные памятники в зависимости от того, о каком лингвистическом аспекте фразы идет речь.
Итак, получается, что, работая над своим сочинением, имитатор большей частью «настраивал» свое подсознание на Ипатьевскую летопись; но в вопросе о ся – только на один ее компонент (выделить который ему удалось каким-то загадочным образом). В вопросе об имперфекте типа бяшеть он «перенастраивал» свое подсознание на Лаврентьевскую летопись; в вопросе о бессоюзии – на Задонщину. Список легко продолжить, например: в вопросе о написании ци или цы, или о смешении ѣ и е, или о несмешении ѣ и и (в корнях) – на какой-то памятник типа псковской летописи, и т. д.
Что можно сказать перед лицом всей этой картины в защиту версии имитации, кроме все того же: «Гений может всё»?
О принципе «наличие порядка информативнее, чем его отсутствие»
§ 8. Проведенный выше разбор конкретных элементов языка СПИ полезно дополнить некоторыми рассуждениями более общего порядка.
Всегда ли в СПИ сохранены древние правила распределения тех или иных элементов или грамматических форм? Нет, не всегда. И случаи нарушения древних распределений, естественно, оказываются аргументами против подлинности СПИ. Так, в СПИ несколько больше перфектов, чем ожидалось бы для текста XII века, и в нескольких случаях они стоят в контекстах, для перфекта неподходящих (см. об этом «Аргументы…», § 17). И сторонники поддельности, включая нашего рецензента, говорят: вот признак того, что писал человек нового времени, – он по ошибке вставил кое-где свои родные формы прошедшего времени.
Если бы других фактов, связанных с правилами распределения элементов, не было, этот аргумент в пользу поддельности был бы признан весомым. Но такие факты есть. В частности, таково рассмотренное нами древнее правило расстановки энклитик (т. е. их распределения по позициям в разных типах контекстов): оно соблюдено в СПИ очень хорошо.
И тогда встает вопрос: какой из этих двух фактов информативнее – хорошо соблюденное древнее распределение энклитик (= аргумент в пользу подлинности) или не полностью соблюденное распределение перфекта с другими прошедшими временами (= аргумент в пользу поддельности)? На первый взгляд, ситуация симметричная и оба аргумента должны иметь одинаковый вес. Однако при более глубоком рассмотрении эта оценка оказывается неверной.
В соответствии с версией подлинности, СПИ прошло в ходе истории через одно или несколько переписываний. В процессе переписывания писец мог что-то сохранить, а что-то по недостатку внимания или старания изменить. Некоторое правильное древнее распределение могло из-за такой случайной помехи нарушиться. Напротив, плохо соблюденное распределение улучшиться от случайных помех не могло (точнее, вероятность этого события ничтожна); а исправить его сознательно поздний переписчик не мог, поскольку он уже не владел древним правилом. Поэтому полностью сохраненное древнее распределение есть надежное свидетельство того, что оно было в тексте и до переписывания. Напротив, плохо выдержанное распределение могло быть как старым (т. е. представленным уже в оригинале), так и возникшим в силу порчи от случайных изменений при переписывании.
В нашем случае это означает, что распределение энклитик было таким же и до переписывания, тогда как распределение перфекта могло быть и результатом порчи. (Последнее тем более вероятно, что нарушение состоит в превышении ожидаемой доли перфекта, а известно, что переписчики как раз во многих случаях неосознанно заменяли мертвый аорист или имперфект на живую форму прошедшего времени, т. е. перфект.) Перед нами здесь не что иное, как частное проявление общего принципа «наличие порядка информативнее, чем его отсутствие».
Если мы каким-либо образом удостоверились в том, что фальсификатор не мог знать правила распределения энклитик и не мог их правильно распределить методом имитации, то это фактически означает, что версия поддельности отпадает. И тогда неправильное распределение перфекта вынужденным образом должно объясняться как порча при переписывании (или как присутствовавшее уже в первоначальном тексте), но не как свидетельство поддельности. Тем самым проблема сводится только к вопросу о том, мог ли фальсификатор подделать распределение энклитик, – чем мы выше и занимались.
О соотношении объекта и его модели
§ 9. Изучаемый нами вопрос составляет лишь маленький частный случай гораздо более общей проблемы соотношения объекта и его модели (искусственного эквивалента). Частные случаи здесь могут быть чрезвычайно разнообразны. Это может быть картина знаменитого мастера и подделка под нее; сочинение, имитирующее древние или современные сочинения определенной категории (как выдаваемое за подлинное, так и не выдаваемое); самолет и его модель в виде физического предмета; атом и его модель в виде абстрактной схемы; реальное событие и его изображение в кино, в рассказе или в научной работе.
Общим во всех этих случаях является то, что модель не может воспроизвести все свойства моделируемого объекта. Она воспроизводит (или каким-то иным способом отражает) только некоторые из них, которые представляются автору модели важными. Остальными он пренебрегает, причем про существование большинства из них он просто ничего не знает. Такое соотношение неизбежно: ведь число свойств реального объекта безгранично, будь это даже простой стакан или камень.
В число свойств объекта входят, конечно, не только такие первичные, как размер, масса, цвет и т. п., но и различные связи и отношения, в которых участвует объект в целом или его части между собой. Если объект – это некоторый текст, то количество его свойств огромно. Даже если взяться рассматривать среди них только те, которые относятся к языку (оставив в стороне литературные, исторические и др.), таких свойств окажется чрезвычайно много – ведь сюда входят не только общие характеристики, но и многочисленные фонетические, орфографические, морфологические, синтаксические, семантические детали. Скажем, для древнерусского текста сюда войдут в числе прочих и все те тонкие синтаксические явления, которые мы рассматривали выше.
Может возникнуть вопрос: если свойств так много, как могут люди их соблюсти в подлинном объекте, например, в подлинном тексте? Ответ состоит в том, что в языковом отношении подлинный текст есть продукт автоматизмов, которые закладываются в человеке с раннего детства. Текст возникает как своего рода натуральный продукт, все языковые характеристики которого определены привычной практикой, существовавшей до создания этого текста.
Если потребуется создать модель объекта, то, по общему принципу, в ней неизбежно окажется учтенной только часть (и даже точнее: очень малая часть) всех этих свойств. В частности, невозможно составить столь подробное лингвистическое описание текста, чтобы в нем оказались учтены все языковые характеристики текста. И дело здесь не только в том, что это очень долгая работа, но также и в том, что лингвисты еще не всё знают про язык – есть такие свойства языка, которые еще не выявлены.
Частным случаем создания модели является создание подделки. Если подделка создается на основе знания, то понятно, что она может правильно воспроизвести только те свойства объекта, про которые имеется соответствующее знание, – следовательно, не все.
Иначе обстоит дело, когда подделка создается методом подсознательного подражания. Не касаясь таких сфер, как, например, подделка картин, ограничимся вопросом о подделке текстов. Здесь, разумеется, речь идет не о том, чтобы сделать копию какого-то уже существующего текста, а о том, чтобы создать текст, который нельзя отличить от текстов некоторого класса, скажем, от литературных сочинений такого-то века и такого-то жанра на заданном языке.