сто не могу этого сделать. Не могу – и все! Собственное тело наотрез отказывалось мне повиноваться. И такое случается, поверьте. Это только кажется, что с каждым днем переносить физические нагрузки становится легче, а на деле – совсем наоборот. Конечно, постепенно ко всему привыкаешь, и долгий день пути уже не кажется таким изнуряюще тяжелым, но… Организму же не объяснишь, что времени болеть и отдыхать нет, что от твоей расторопности зависит благополучие огромного живого мира. Правда, сейчас я именно это и пыталась ему растолковать, но пока безуспешно.
Привычно потерев левое колено и болезненно сморщившись, я оглянулась на Хранилище, которое оказалось точной копией башни Магистра, только более древней. И кой черт дернул меня посидеть на крылечке и проводить закат? Добралась бы до летописей – и сиди себе, сколько душе угодно, так нет же! Вздохнув, я подняла глаза на небесное чудо. У себя дома я не отличалась сентиментальной привычкой подолгу смотреть на заход или восход солнца… Но таких потрясающих рассветов и закатов в нашем мире никогда прежде не видела.
Небо, затянутое покрывалом кучевых облаков, солнце разрисовывало во все цвета радуги. Витые фиолетово-белые полосы чередовались с желто-голубыми, красновато-синими, лилово-бордовыми, пурпурно-розовыми. Словно неведомый художник-экспрессионист, находясь в состоянии легкого подпития, разукрашивал небеса, исходя не из того, какой цвет с каким лучше сочетается, а тюбик с какой краской раньше подвернется ему под руку. Здесь и раньше смелые, неожиданные сочетания закатных оттенков удивляли меня настолько, что вечером я могла столбом встать посреди дороги и, не замечая течения времени, зачарованно наблюдать за прощальным приветом угасающего дня.
От восторженного созерцания столь величественного зрелища отвлек противный скрип. Услышав громкий унылый звук открывающейся двери, я подскочила как ужаленная, моментально забыв о своих болячках. Да и до них ли теперь, когда за мной явился смотритель Хранилища собственной персоной и наступила пора браться за дело. А вот дверные петли я бы посоветовала смазать, дабы не пугать незадачливых посетителей, ежели таковые здесь объявятся…
Смотритель Хранилища оказался таким же нетипичным, как и Магистр. Невысокий, я бы даже сказала, крошечный старичок, едва достающий мне до плеча, седой как лунь и древний как мир. Доброе задумчивое лицо избороздили глубокие морщины, в больших, до странности светлых серых глазах застыло отстраненно-мудрое выражение, длинные седые волосы и борода спускались едва ли не до пола, скрывая потертый серый балахон. Словом, он относился к той категории людей, которых обычно называют «не от мира сего». Впрочем, его действительно очень давно не интересовали дела мирские, с тех самых пор, как исчезли с лица земли павшие воины и он похоронил себя под толстым слоем старых летописей и вековой пыли.
При виде меня смотритель едва заметно нахмурился и неодобрительно покачал головой:
– Долго же ты добиралась, Райлит.
Естественно, он вспомнил меня так же быстро, как и я его, хотя со дня нашей последней встречи прошло почти два тысячелетия.
– Возвращаться иногда труднее, чем уходить, – вполголоса отозвалась я.
– Но ты вернулась. – Он поднял на меня светло-серые глаза. – Ты всегда возвращаешься, Райлит. Проходи, милости прошу.
– Мир этому дому, – привычно пробубнила я и, подхватив тяжелую сумку, шагнула за порог.
Смотритель, чуть прихрамывая, вошел следом и тщательно запер дверь, после чего обернулся и вновь неодобрительно покачал головой. Проследив за его взглядом, я вздохнула и пожала плечами. Конечно, ему непривычно видеть перед собой обычного человека, а не грозного павшего воина. А смотрел он на витые рукояти клинков, загадочно выглядывающие из-под клапана сумки. Но что поделать, если мне неудобно носить их на спине в ножнах. Я вообще первый раз в жизни взяла в руки холодное оружие (кухонный нож – не в счет) и, мягко говоря, не знала, что с ним делать. Попробовала тащить их на спине – и через полчаса сняла: клинки оказались на редкость тяжелыми и неудобными, непривычно оттягивали меня назад и натирали плечи. Конечно, держать их в и без того тяжелой сумке – не дело, но я скорее расстанусь с одеялом и провизией, чем с ними.
– Перемены тебе не к лицу, – смотритель засеменил к лестнице. – Что с тобой сотворило странствие?
– Долго рассказывать, – угрюмо проворчала я, следуя за ним по пятам.
– А времени у тебя, как всегда, нет, – добродушно прокомментировал старичок. – Опять вся в делах?
– Угу…
– Как обычно.
Поднявшись по лестнице на второй этаж, мы зашли в небольшую круглую комнатку, сплошь уставленную стеллажами со свитками, на которые я и уставилась, как голодающий на вожделенный кусок хлеба. Впрочем, раз добралась до своей цели и нахожусь в относительной безопасности, почему бы и не позволить себе несколько минут отдыха? Воспользовавшись тем, что старик с извинениями покинул комнату, я быстро стащила с себя пыльную дорожную одежду, завернулась в относительно чистую рубаху Серафимы и без сил рухнула в кресло. Счастье-то какое, идти никуда не надо…
– Почему ты босиком? – был следующий вопрос смотрителя, когда он вернулся, неся две чашки горячего травяного чая.
Я поспешно подобрала под себя ноги, прикрыв их длинной полой рубахи, и скорчила рожицу. От носков, разумеется, мало что осталось, и весь этот день я топала по дороге практически босиком, благо, на пути не встречалось ни острых камней, ни битого стекла, ни отравленных стрел… Подумав, я выложила смотрителю всю историю своих злоключений, начиная с тихой жизни в другом мире и заканчивая озером. Лишь о некоторых моментах вроде встречи с вайлиной или подробного разговора с Магистром, разумеется, тактично промолчала, раз он обо мне такого хорошего мнения, что случалось нечасто. И о проблеме обуви тоже намекнула.
Смотритель, внимательно выслушав, долго молчал, а я тем временем его изучала и подмечала изменения. Две тысячи лет – солидный срок даже для порождения летописей, кем и являлся старичок. В свое время он родился обычным человеком, но после назначения на эту должность время практически перестало оказывать на него свое влияние. Смотритель жил, ел и пил, но старился намного медленнее, чем остальные. А по прошествии первого тысячелетия, насколько мне известно, и вовсе отказался от сна и пиши. Только пил травяной чай в непомерных количествах. Можно сказать, летописи передали ему свое необыкновенное долголетие, и знал он, естественно, необычайно много, но лишний раз никому ничего не говорил. Его обязанности – хранить и только. А меня старичок помнил еще с тех пор, как я бегала по Хранилищу в коротких штанишках и наотрез отказывалась учить пресловутую историю семи миров… И, кстати о птичках, то бишь о штанишках…
– Верно, – ответил на мой вопросительный взгляд смотритель. – Я выполнил твою просьбу, Райлит.
Я непроизвольно расслабилась. Почему-то мне крайне важно было услышать от него эти слова. Может быть, из-за опасения перед нечто, которое могло страшно разбушеваться, не сделай смотритель так, как надо, ведь этому нечто ничего не стоило бы стереть с лица земли и башню, и летописи, и самого старичка, сколько бы лет ни насчитывало их знакомство. Я закрыла глаза, грея ладони о горячую чашку с чаем. И что-то промелькнуло в моей душе. Облегчение и… разочарование? Нечто расстроилось и разочаровалось, потому как опять не удалось вырваться на свободу и проявить себя? А я этому была рада, пусть и не помню толком содержания самой просьбы. Пока.
Смотритель словно мои мысли умел читать… Внимательно посмотрел на меня, встал и заметил:
– Когда отыщешь то, что тебе нужно, и вспомнишь, зачем пришла в Хранилище, – ты знаешь, где меня найти. – Затем он вышел, прихрамывая, и тихо притворил за собой дверь.
Я, нахмурившись, задумчиво заглянула в чайную чашку. Мелкие, темно-зеленые листочки кружились в неспешном вальсе, прислушиваясь к тихому плеску кипяченой воды. Погадать себе на чаинках, как китайцы с японцами делают? Я в два глотка допила чай, повертела в ладонях кружку и сосредоточенно уставилась на сложившийся из листочков узор. Если бы я еще понимала в расшифровке. Кто-нибудь знает, к чему выпадает круг? Я тоже не знаю, к сожалению ли, к счастью… Хотя вообще-то кое-какие туманные ассоциации, похожие на предвестников очередного видения, возникают…
Глиняная кружка выпала из моих рук, с глухим звоном прокатившись по полу и скрывшись под низкой полкой ближайшего стеллажа. Нет, никакое видение меня не посетило, я просто закрыла глаза и уснула… Моментальным, крепким и беспробудным сном. Уютно свернувшись клубком в широком кресле, закутавшись в безразмерную рубаху Серафимы и напрочь позабыв о том, что для мира промедление спасителя – смерти подобно. Наверно, это просто усталость…
Утро разбудило меня теплыми солнечными зайчиками, пробравшимися сквозь запорошенные пылью окна. Легко скользнув по полу и ласково погладив меня по щеке, золотистые пятнышки принялись неспешно обследовать комнату. Бесшумно пробежались по ветхому серому ковру, взобрались на высокие стеллажи, с любопытством перебрали корешки древних летописей, затем, переглянувшись, весело посмеялись над спускающейся с потолка бахромой паутины.
Приоткрыв один глаз, я лениво понаблюдала за танцующими в солнечных лучах пылинками. И дело вовсе не в том, что в башне уже бог знает сколько не прибирались, просто на мгновение мне показалось, будто пылинки живут своей особой жизнью и играют некую важную роль, а стеллажи и солнечные зайчики – это их постоянные безмолвные спутники… Мистика? Но так много из кажущегося оказывается на поверку нормальным явлением. Впрочем, в этом необыкновенном мире все странное и ненормальное – обычное дело.
Сладко потянувшись, я сползла с кресла на ковер и опять поймала себя на полном нежелании вставать. И теперь к ставшей уже привычной усталости примешивались блаженная расслабленность и лень. Последняя, как говорится в известной поговорке, вообще родилась вперед меня, но в последние дни я не раз и не два ее побеждала, и посему… Пошатываясь, я встала и поплелась к стеллажам. Жаль, курить нечего, а то я бы куда быстрее просыпалась и приходила в себя.