или орудия, и снаряды разорвались где-то в тылу батальона. Пулеметы били в основном с первого этажа, били взахлеб, наугад – противник словно предупреждал, показывал свою огневую мощь.
– Они что, пьяные там? – выругался Глотов и приказал окопаться. Солнце опустилось за замок, четко обрисовав на фоне вечернего неба его силуэт. Теперь оно не слепило, и Глотов хорошо видел в бинокль зияющие окна-бойницы, толстые, каменные стены, подернутые у основания серым лишайником, орудийные стволы, торчащие из оконных проемов первого и второго этажей, – видел и убеждался, что с ходу, без артиллерии, такую крепость не взять.
Тем временем проворный связист уже размотал катушку кабеля, подключил полевой телефон. Глотов связался с командиром полка и доложил обстановку. По данным разведки, замок обороняла рота солдат, и он не представлял серьезного опорного пункта противника. Да и сам Глотов знал, что орудий в замке не должно быть.
А тут из каждого второго окна ствол торчит…
Командир полка обещал прислать в батальон три танка, чтобы с их помощью выбить немцев из замка. Глотов отменил приказ окопаться, и когда танки подошли со стороны парка, пропустил их вперед и поднял бойцов в атаку.
Танки протаранили чугунную решетку и, стреляя на ходу из орудии, выкатились на площадь. Но едва они достигли ее середины, как средний был подожжен фаустпатроном, а два оставшихся, отстреливаясь, отползли на исходный рубеж. Атака захлебнулась. Батальон вернулся в недорытые окопы, а танки, меняя позицию, начали обстреливать замок. Но толку от этой стрельбы было немного.
Снаряды крошили камень, оставляя на стенах рваные следы, после чего еще злее стучали пулеметы и чаще бухали гаубицы противника.
Глотова позвали к телефону.
– Ну что, взял? – спросил комполка.
– Да ну его, холера! – выругался капитан. – Танк сожгли, а у других по два снаряда… Укреплен здорово!
– Там солдат-стариков не больше роты! – разгорячился командир, – т – Что, сладить не можешь?
– У них в руках пулеметы, а не батожки! – отпарировал Глотов. – Я тут через час батальон положу! Мне артиллерия нужна, товарищ майор!
– Тьфу т-ты… – рассердился комполка. – Глотов! Ты понимаешь, что в замке будет штаб дивизии? Он уже снялся, едет к тебе!
– Я все понимаю, товарищ майор! Но без орудий замка не взять! Вы слышите, что у нас творится?
– Да слышу, – бросил майор. – Хорошо! Будут тебе орудия. Да пошевеливайся там!
Начало смеркаться, и бойцы все глубже зарывались в землю. Стрельба из окон и бойниц замка не прекращалась. Она лишь временами редела, когда бил один пулемет, но затем снова усиливалась. Несколько раз, будто на полигоне, лупили немцы фаустпатронами по сожженному танку, редко и неприцельно грохали пушки.
– Они что, – смеялись бойцы, – соревнуются, кто больше патронов пожжет?
– Не похоже, чтобы старики, – слышал Глотов разговоры бойцов. – Скорее всего СС, напились шнапсу и поливают…
Комбат мысленно соглашался. Ярость, с которой стреляли из замка, по сути, уже окруженного, могла быть только у людей, не надеющихся на милость победителя. Глотову приходилось сталкиваться с подразделениями, состоящими из стариков. Жертвы тотальной войны, люди, пожившие на белом свете, они понимали, что Гитлеру приходит конец, и сопротивлялись без остервенения, из-под палки, при удобном случае норовя сдаться в плен. За три года войны комбат научился без разведки определять, чем дышит противник.
Прячась за деревьями, Глотов прибежал во вторую роту и, скатившись в окоп, вызвал ее командира.
– Через десять минут снимешь свою роту и зайдешь к замку от реки, – приказал он, доставая карту. – И сразу готовь атаку. Вот-вот подойдут орудия.
Он взял у бойца плащ-палатку, накрылся ею, включил фонарь. В это время наверху послышался шорох и тяжелое дыхание.
– Товарищ капитан! – доложил связной. – Танкист с нейтралки приполз, обгорелый!
– Отправьте в санроту! – распорядился Глотов.
– Уже отправили, – .сказал боец. – Только с ним вместе перебежчик явился, из замка. Куда его?
– Кто такой? – спросил Глотов. – Фамилия, звание…
– А, старик, но офицер. И по-нашему умеет!
– Давай его сюда! – приказал Глотов рассмеялся. – Во времена пошли, «языки» сами приходят!.. Под Москвой, небось, не ходили! А у себя дома – пожалуйста.
Минут через пять в окоп спустили немца в мешковатой форме без погон и ремня. Глотов осветил его фонариком – из-под каски торчат совершенно белые, слипшиеся волосы; седая недельная щетина на впалых щеках. Дышит тяжело, с хрипом, однако спокоен и даже медлителен. Из-за тесноты окопа, в котором можно было только сидеть, немец оказался совсем рядом, и комбат ощутил его кислый солдатский дух.
– Кто такой? – спросил Глотов. – Фамилия, звание, должность?
Перебежчик сглотнул сухим горлом, снял каску.
– Отто Фрас, командир взвода, учитель гимназии, – отрекомендовался немец с сильным акцентом.
– Кто же все-таки – учитель гимназии или командир взвода? – переспросил Глотов.
– Учитель гимназии, – сказал немец. – Тотальная война, фолькштурм… Не стреляйте!
– Да кто в тебя стрелять будет? – отмахнулся Глотов. – Нужен ты… Кто обороняет замок? СС?
– Нет СС, нет СС! – вдруг возбужденно заговорил перебежчик. – Не стреляйте! Замок артиллерия стрельять нельзя! Снаряд – нельзя! Бомба – нельзя!
– Эк, какие вы! Нельзя! – возмутился комбат. – Я что, калачом вас оттуда выманивать буду? Сдавайтесь, стрелять не будем.
– Я говориль, я… я приказываль… – немец окончательно разволновался и стал забывать русский язык. – Меня не слушаль…
– Что-то я не пойму, – Глотов прислушался к пулеметному треску. – Ты зачем пришел? Сдаться в плен? Или на переговоры?
– Плен, плен, – закивал перебежчик. – Переговор…
– Так в плен или на переговоры? – злясь, спросил комбат.
– Я пришель предупредить: стрельять нельзя, – опять заладил немец. – Бомба – нельзя…
– Тьфу ты! – рассердился комбат. – Во бестолочь!.. – На войне, господин учитель-командир, стреляют! Войну не мы начали – вы! А теперь хотите жить – прекратите стрельбу и сдавайтесь. Нет – свое получите. Сейчас подойдет батарея, и через полчаса мы будем в замке.
– Батарея – нельзя! – немец замахал руками. – Взрыв, огонь!.. Я дать ценный сведений! Замок – дети, много детей! Они не слушаль…
– Что за дети?
– Мальчик, киндер – Гитлерюгенд! Стрелять нельзя!
– Вот оно что! – Глотов крутанул ручку полевого телефона. – То-то, гляжу, палят, гаденыши!..
– В замке ценность, дети – не понимать, – забормотал перебежчик. – Огонь; взрыв!.. Я приказываль! Нихт шиссен!..
Похоже, немец окончательно забыл русский язык и теперь сыпал по-своему, размахивая руками. Глотов связался со штабом полка, намереваясь доложить о перебежчике, и, ожидая, когда командир подойдет к телефону, грустно слушал немца. Тот, как заведенный, повторял по-русски одни и те же слова – «не стреляйте», «дети», «ценные сведения» – и с мольбой глядел на комбата.
– Товарищ капитан! Батарея прибыла! – доложил связной. – Орудия разворачивают.
Через несколько минут в окоп втиснулся знакомый Глотову командир батареи Лихота.
– Ну и местечко у вас, – проворчал он, снимая каску. – Из парка я стрелять не могу. С опушки – решетка мешает. Мне что, на площадь пушки вывозить? Нас же там порубят из пулеметов!
– Вдарь по решетке, – посоветовал Глотов. – Снеси ее, а потом по замку.
– Тогда отводи бойцов, – сказал Лихота. – Забор-то – чугунина сплошная. Своих побьем… А это кто здесь?
– Перебежчик, – бросил комбат, прижимая телефонную трубку к уху. – Да только какой-то ненормальный.
– Нихт шиссен! Не стрельять! – затараторил немец, видимо, принимая Лихоту за большого начальника. – Я дать ценный сведенья! Киндер, мальчик, гитлерюгенд…
Глотов услыхал знакомый бас командира полка в телефонной трубке и стал докладывать…
Начальник особого отдела полковник Муханов выехал в батальон Глотова уже потемну. Мощный трофейный «мерседес-бенц», взятый недавно из какого-то музея (будто бы на нем когда-то катался сам Гитлер), шел с потушенными фарами по шоссе, обгоняя колонны войск второго эшелона, дымящие кухни и грузовики с боеприпасами. Муханов сидел впереди, развернув на коленях карту, а на заднем сиденье, размером с хороший диван, спал переводчик Зайцев, немолодой, грузный лейтенант, бывший учитель немецкого языка. Страдая от «безработицы» на Волге, Зайцев теперь никак не мог выспаться, поскольку в Германии страдал от обилия работы. Тем более что уже вторую неделю шло стремительное наступление, и штаб дивизии был постоянно на колесах. Спать приходилось редко и где придется. Утром Муханов узнал, что штаб должен разместиться в старом замке под Виттенбергом, в одной из резиденции потомков саксонских курфюрстов, однако замок оказался сильно укрепленным. Его можно, конечно, взять и с ходу, но близился конец войны, и был приказ – беречь людей. Муханов с переводчиком выехали на передовую, чтобы на месте разобраться со странным перебежчиком, и вот уже час пробирались вдоль линии фронта к огромному парку, за которым стоял замок.
Наконец «мерседес» свернул с шоссе к темному лесному массиву и поехал по изъеденной танковыми гусеницами асфальтовой дорожке. Муханов услышал близкий пулеметный треск, редкий грохот орудий и, приказав Загнать машину в безопасное место, разбудил Зайцева.
Замок было видно из глубины парка. Десятки осветительных ракет беспрестанно взлетали над площадью перед замком, и его черная тень металась по земле куском рваного полотнища. Пули шлепали по мягкой, наливающейся соком древесине стволов, отшибали ветки с клейкой вязью лопнувших почек. Зарывшиеся в землю роты не отвечали. Только изредка постукивал танковый пулемет. На опушке парка стояли орудия, готовые к стрельбе прямой наводкой.
Муханов разыскал КП батальона и вызвал комбата. КП помещался в каком-то погребе с искусно выложенным, но продырявленным в нескольких местах сводом. Из дыры свешивался провод, идущий от аккумулятора: тускло горела лампочка. Другой провод тянулся к телефону. В углу на куче камней сидел старик в форме без погон и ремня. При появлении Муханова он вскочил и, прижимая стальную каску к груди, заговорил по-немецки, быстро и с жаром. Зайцев начал было переводить, но в это время появились комбат Глотов и артиллерист Лихота. Немец замолчал на полуслове.