– Анна с Марьей Егоровной готовили ужин на скорую руку: варили вяленую щуку, молодую картошку, резали огурцы, лук; второпях в кухонной тесноте иногда наталкивались друг на друга и, отпрянув, смеялись.
– Ой, как на пожаре, честное слово, – вздыхала Марья. – Поесть бы да спать. Рученьки-ноженьки болят, а завтра и того пуще – не поднимем…
Анна глядела в ее лицо, ловила взгляды и не переставала удивляться. Там, в избе, спал ее сын, Тимофей, желаннейший гость, а она хлопотала по хозяйству, ровно ничего и не случилось. «Позовет к столу или не позовет?» – гадала Анна и тоже спешила: уже стемнело, вот-вот должен прийти Леонтий с книгами. И если она не выйдет к нему – неизвестно, что будет, как он расценит это и что предпримет дальше. Поэтому во что бы то ни стало нужно быть на условленном месте за Марьиной усадьбой.
Когда собрали на стол, Марья зажгла керосиновую лампу, перекрестилась, прочитала молитву, однако за ужин не села.
– Как ты думаешь, он не убегом пришел? – вдруг задала она вопрос, наверное, мучивший ее все это время. – Ты же сказывала, ему еще три года сидеть?
– Не знаю, – призналась Анна.
– А в отпуск не могли пустить? – спросила Марья.
– Насколько я знаю, оттуда в отпуск не пускают, – Анна заметила, как подрагивают у Марьи красные узловатые руки и уголки глаз опустились книзу: сейчас заплачет…
Марья не заплакала.
– Пойду спрошу, – сказала она. – Если убегом-то – что делать будем? Прятать или назад отправлять?
Анна промолчала, потому что не знала, что ответить. Посоветуй тут попробуй!
– Прятать нехорошо, – сама решила Марья. – Кирилла бы заругал. Выходит, что: он бы как дезертир в лесу жил?.. И отправлять назад – сама подумай?! Как же я его назад в тюрьму отсылать стану?
Анна прислушалась: на мгновение показалось, что кто-то ходит по огороду и шуршит картофельной ботвой…
– Пойду спрошу, – решительнее проговорила Марья, однако не трогаясь с места. – Что ответит?..
– Не волнуйся, мать, отпустили меня, – на пороге кухни стоял Тимофей, подпирал головой верхний косяк. – По половине срока.
Он глядел прямо, и в неярком свете лампы невозможно было понять, то ли морщится, то ли улыбается. Анна села на лавку, подобрала ноги.
– Ну, здравствуй, мать, – тихо проговорил Тимофей. – Вот явился блудный сын, принимай или гони.
– Здравствуй, – сдержанно сказала Марья и поклонила голову, скорее по привычке, чем с желанием. – Коли явился – садись, ужинать будем.
Тимофей сел и взглянул на Анну.
– У тебя гости? – спросил он.
– Бог послал, – ответила мать, выставляя перед сыном миску с варевом. – Не обессудь, с покосу пришли, кушанья готовить некогда было…
– Да я ничего, – Тимофей взял ложку, склонился над миской. – Я, мать, пробой выдернул… Завтра забью. Сроду у нас замков не было.
– Ладно, – отмахнулась Марья. – Ешь да на покос завтра…
Анна хлебнула раз-другой – пища не лезла в горло. Вдруг навалилось тяжелое чувство ожидания чего-то, словно перед грозой, когда тучи сгустились, закрыли небо и солнце, на земле потемнело, зловещим светом набрякли крыши домов, деревья и воздух, отягощенный приближением ливня, недвижимо застыл, уплотнился до земной тверди. В этот момент природе нужна гроза, а ее все нет, нет, и ожидание становится изнурительным.
«Я же им мешаю! – вдруг молнией озарило ее. – Они не могут говорить при посторонних!»
– Я, пожалуй, пойду, – проговорила она и встала из-за стола. – Так устала и есть не хочется…
– Это бывает, – участливо согласилась Марья. – Первый день всегда так, токо бы до постели добраться… Ну, ты хоть через силу поешь.
– Не могу, глаза закрываются…
– Ты ложись-ка в горнице, – сказала Марья. – Ступай. Токо лампу-то зажги, а то впотьмах ударишься.
Анна вышла во двор. Последнее, что она увидела за столом, была стриженная под ноль, в штрихах обнажившихся шрамов, голова Тимофея, склоненная над дымящейся миской. Тимофей держал ложку в кулаке и сжимал ее с такой силой, что белели суставы пальцев.
Постояв во дворе, она прислушалась и осторожно пошла в огород. Ночь после света казалась еще темнее, и, пока глаза не привыкли, она шла на ощупь между длинных гряд. Возле городьбы она остановилась, вглядываясь и стараясь уловить ночные звуки, – тишина. Даже птицы не поют, собаки не лают. То ли и правда гроза собирается?
Однако в небе от горизонта до горизонта проступали звезды и белесой дорожкой тянулся Млечный Путь.
– Пришла, красавица, – услышала она голос откуда-то снизу. – . Я уж, грешным делом, подумал, не придешь… – Он вырос перед ней из травы и встал, навалившись на городьбу. Анна инстинктивно отпрянула, но тут же взяла себя в руки. Леонтий заметил это, улыбнулся. – Не пугайся, я не кусаюсь… А укушу, так не больно.
– Мне некогда, – сказала Анна. – Книги принесли?
– Принес книги, принес, – степенно проговорил он. – Как обещано было, четыре штуки… Я не только книги принес. Я тут разузнал: из Останина завтра катер идет, шустрый такой катерок, скоростной, и прямо до города Колпино. Что, думаю, вам с книгами-то на перекладных тащиться? Из Колпина-то самолеты летают, благодать…
– Благодарствую, – с чувством произнесла Анна. – Столько хлопот вам…
– Что ты, красавица. Я же попутно узнал, случай подвернулся. Считай, повезло. Так что вы с братцем садитесь завтра на попутку, чтобы к обеду в Останино поспеть… Братец-то твой пришел?
– Пришел! – сказала Анна. – Явился, блудный сын. Леонтий рассмеялся.
– Ай, нехорошо обманывать! – погрозил пальцем. – Нехорошо, девонька… Это Марьин сынок вернулся. А твоего братца еще нет, но скоро будет. К утру. Не тушуйся, живой здоровый идет, правда, умаялся в дороге-то…
Холодком стянуло кожу на затылке, тоненько закололо в кончиках пальцев: если Иван действительно к утру придет, то перед нею сейчас не человек стоит – дьявол. Когда он успел узнать и о катере, и о Тимофее, и об Иване, который еще где-то идет?! Если не дьявол, то, по крайней мере, разворотливый, ловкий, вездесущий и поэтому опасный человек, преследующий свои цели. Вполне возможно, что он завтра проводит сам или заставит кого-нибудь проводить их до Колпина. Ему очень не хочется, чтобы они ехали через Еганово пароходом.
– А книги – вот они, возьми, красавица, – он подал сверток из мешковины. – Не урони смотри, тяжелые…
Анна приняла сверток, ощупала переплеты: нет, не кирпичи, не поленья – книги…
– Пользуйтесь, читайте, – приговаривал Леонтий. – Да внемлите Божьему слову.
– Благодарствую, – сказала Анна. – Дорогой ваш подарок. А мне в ответ и нечего дать…
– Не подарок, – поправил Леонтий. – Книги я жертвую. А На жертву ответа не надо.
«Милостыню ты дал, а не пожертвовал, – подумала Анна. – Кость жаждущим бросил…»
– Ну, прощай, красавица, – с сожалением сказал Леонтий и поклонился. – Верно, уж не свидимся… А черные мысли от себя гони. Гони! И людям побольше доверия оказывай. А то у тебя глаза-то ровно у зверька – во тьме светятся.
– Бог даст, свидимся, – проронила Анна. – На одной земле живем.
– Да в том беда, – в тон ей подхватил Леонтий, – разными путями ходим.
– Не такими уж разными, – улыбнулась Анна. – Я на будущий год наведаюсь.
– А меня-то уж не будет, – вздохнул он. – Я дальше пойду… Назначение у меня тяжкое: людям веру нести, души их укреплять. Странник я, красавица, на одном месте не живу… Ну, ступай с Богом.
Анна повернулась и пошла, путаясь в картофельной ботве, спиной ощущая его взгляд.
– Так не забудь: завтра в обед катер уходит, из Останина! – негромко напомнил он.
– Не забуду…
Она пробежала мимо летней кухни, откуда слышался приглушенный мужской голос, взлетела на крыльцо и мигом в избу. Удерживая сверток в одной руке, она нашарила на причелине спички, зажгла лампу. «Что он мне подсунул? Чем откупился? – думала она, торопливо разворачивая мешковину. – Если ценные книги – значит, он меня раскусил до конца. Значит, он прекрасно знает, что такое археография, а значит, он не кержак, не странник – паломник…»
Того, что оказалось в свертке, с лихвой хватило бы окупить всю нынешнюю экспедицию. Материальные, моральные и физические затраты. Ради этих четырех книг стоило топать по болотам и дорогам, колоть дрова, косить сено и еще делать черт знает что! В ее руках оказался Пролог середины семнадцатого века, в хорошей сохранности, написанный полууставом, с киноварными буквицами и роскошными заставками. Затем шел Измарагд шестнадцатого века – сборник поучительных статей, тоже рукописный, затем старопечатный Часовник и самое интересное оказалось на дне свертка – пергаментный сборник, содержание которого с налета определить было невозможно.
Сон отлетел, усталость как рукой сняло. Анне показалось, что она лишь перелистала книги, а уже прошло два часа! Марья с Тимофеем все еще были на кухне, но могли появиться каждую минуту или увидеть свет в окне. Заметив чужие книги, Марья, чего доброго, начнет расспрашивать, откуда и что, тут еще Тимофей… Лучше пока не высовываться, не показывать книг. Анна спрятала их в рюкзак, потушила лампу и легла в постель. «Только бы завтра явился Иван, – подумала она. – Только бы этот блудный сын вернулся…»
«Теперь можно посмотреть по материалам Гудошникова, – засыпая, подумала Анна, – и узнать, у кого Леонтий взял эти книги. Такое не могло пройти мимо Никиты Евсеича… Пролог в отделе, кажется, есть, только чей – не помню…»
Можно было свертывать экспедицию и уезжать домой.
Как и было сказано Леонтием, Иван Зародов пришел рано утром. Марья Егоровна уже суетилась на кухне, там же сидел Тимофей и чистил молодую картошку.
– Явился, блудный сын, – проговорила Анна. – Куда же вас носило?
Иван поскреб оформившуюся бороду, вынул из-за пазухи изорванный Псалтырь.
– Нету книг, – глухо проговорил он. – По заимкам как Мамай прошел… Вот вся добыча.
– Иван Николаевич пришел! – обрадовалась Марья, показавшись из кухни. – Давайте к столу! Сейчас готово будет.