– Алкаш, – сказал Пимен. – А еще молодой… – Придется самому… – Он обшарил карманы Ивана, отыскал три рубля, встал. – А еще говорит, бабу в руках держит… Без копейки ходит. – Он подтянул штаны на резинке и поплелся в магазин.
Анна пригнала подводу через полчаса. Милицейский конюх помог вытащить из погреба и погрузить книги, потом взвалил на телегу Ивана и понужнул коня. Когда выехали со двора, встретился Власов с бутылкой в руке и кругом чесночной колбасы.
– Ох, и шустра же ты, академия, – сказал он. – Ну шустра… А Ивана-то своего оставь. Оставь! Мы с ним магарыч разопьем!
– Хватит ему! – отрезала Анна.
Иван проснулся, но открыть глаза не было сил. Голова разламывалась, от жажды язык шелестел во рту, как бумажный.
– Вставай, алкоголик, – услышал он голос Анны. – Хватит спать, уже вечер.
Иван разлепил веки, огляделся. Анна сидела на его кровати, подперев руками подбородок, словно думала горькую думу. В комнате за соседней пустой кроватью стояли друг на друге ящики из-под папирос «Беломорканал».
– Мы где? – спросил Иван шепотом.
– В гостинице…
– А что за ящики?
– Книги… Голова болит?
– Болит, – сказал Иван и приподнялся на локте. – Так ты купила? Или отдал?
– Отдаст, жди, – вздохнула Анна. – Семьсот двадцать рублей отдала…
– Новыми? – уточнил он. – Ого…
– Воды дать?
– Дай воды, – сказал Иван. – А лучше – грамм пятьдесят.
– Где я тебе возьму? – спросила Анна. – У нас осталось всего четыре рубля. Так что похмеляться не на что.
Иван попил воды, чуть оживился, сел, привалившись к спинке кровати.
– Еще одна такая операция, и я точно алкоголиком стану, – натянуто улыбнулся Иван, страдая от головной боли. – Анна… у тебя здорово вчера получилось. Ну, когда ты скандалить пришла… Можно сказать, профессионально… Ты что, замужем была?
– Была, – вздохнула Анна. – Ну и комплимент же ты мне отвесил… У тебя тоже с выпивкой профессионально.
– Не-ет, – не согласился Иван. – Ты тут ничего не понимаешь. Наоборот, очень даже непрофессионально…
– Нужно ехать, срочно. Денег нет. – Анна встала, подошла к окну. – За комнату платить не надо, мы можем прожить здесь хоть неделю. Я кадки заведующей отдала, так она разрешила… А дальше что? Где взять денег? А уезжать нужно немедленно, пока Леонтий не хватился. Мы не знаем, кто он такой и на что способен. Книгами рисковать нельзя.
– Занять, – нашелся Иван. – Хотя бы у Глазырина. Он мужик добрый, даст.
– Неудобно, Иван. С какими глазами идти к нему? И так чуть что – в милицию бежим. Они, в конце концов, не обязаны… Мне почему-то стыдно, понимаешь? Приехали как официальные лица, экспедиция, представители Академии наук, а несостоятельные… Обидно. Могут еще заподозрить, что мы тоже авантюристы какие-нибудь.
– Тогда не знаю, – помолчав, сказал Иван. – У меня голова плохо соображает… А почему ты с мужем разошлась? Он что, пил?
– Бывало… – Анна снова села к нему на кровать, потрогала лоб. – Ванечка, милый, ты же мужчина, правда?
– Так, – сказал Иван. – Мягко стелешь… Опять пьянствовать?
– Нет, Ваня, дело абсолютно трезвое, – она погладила его руку. – Я знаю, что ты в тайге исхудал, ослаб, тут еще сегодня добавил… Но ты же мужчина? Ты же все выдюжишь?
– Я с тобой чего только не выдюжил, – вздохнул Иван. – А муж твой сбежал от тебя или ты его бросила?
– Я бросила, Ваня, я, – призналась Анна. – Тут я узнала, в Еганово баржа с мукой пришла, а разгружать некому…
– Все понял, – Иван покачал головой. – Вот грузчиком я еще не работал в этой экспедиции.
– Придется, – улыбнулась Анна. – Если с археографией связался – все придется… Рассказывают, что Гудошникова в свое время бандиты поймали и на дыбу вешали. Он выдержал…
– Только не надо агитации, – сказал Иван. – Страсть не люблю такой прямолинейной агитации… И вообще, я подозреваю, что не ты мужа бросила, а он от тебя сбежал. Не вынес – и сбежал.
– Но ты же вынесешь, Ваня. Бурундук-птичка. Иван попил воды, сел на постели:
– Баба! Подай сапоги!
Анна кинулась к порогу, принесла сапоги, помогла обуться.
– Ванечка, стелиться перед тобой буду, ноги мыть и воду пить. Только иди разгружать баржу!
– Ох и врешь! – сказал Иван.
– Там по пятьдесят рублей в день можно заработать, – не слушая, ворковала Анна. – Два дня мешки потаскать, и нам на билеты хватит. А расчет сразу дают. День отработал:
– деньги получил.
– Да-а, – Иван подошел к умывальнику и стал мочить голову. – Я Пимену сказал, что ты в академии работаешь, а я при тебе. – Так оно и есть… Могла бы и поторговаться с Пименом, может, и уступил бы сотню рублей.
– В погребе не торгуются, Иван, – сказала Анна. – А потом, за эти книги я бы сама пошла разгружать баржи, лес бы валить пошла…
Работа на пристани шла день и ночь. Мужики, собранные с бору по сосенке из местных организаций, случайные проезжие, отпускники, приехавшие погостить к родне, пятнадцатисуточники и даже один журналист, оказавшийся в Еганове по долгу службы, выстроившись в длинные вереницы, шагали по трапам в трюмы и поднимались оттуда с белыми семидесятикилограммовыми мешками. Различить кого-либо в этой нескончаемой круговерти было невозможно: все были одинаково белые от муки и двигались одинаково механически – вверх, вниз, вверх, вниз… Если в вереницу попадал новичок, то круга три или четыре его можно было еще отличить среди прочих, но потом и он перекрашивался, втягивался и выполнял неписаный закон грузчиков – давать дорогу идущему с грузом. Узнать можно было только журналиста, который изредка и одиноко ворчал:
– Удивительный мир! В космос летаем, а хлеб все еще носим на плечах! – Или, наоборот, говорил возвышенно и красиво:
– А может быть, в этом есть великий смысл, что хлеб мы носим на руках, а? Может, и нужно ощутить его тяжесть, чтобы он был легок потом и желанен? И чтобы помнил всегда человек, что булки не на деревьях растут! Не потопаешь – не полопаешь!
Только учетчица, сидящая на пристани возле штабелей, однажды услышав фамилию грузчика, безошибочно узнавала его потом и ставила палочку в белой от муки тетради.
Иван успокаивался тем, что жизнь, транспорт и природа сделали для грузчика великое благо: с мешком на плечах спускаться по трапу, а не наоборот. Положил мешок и только двигай ногами. Он так долго думал над этим и так радовался, что поделился своими соображениями с журналистом.
– Никакого чуда нет, – трезво сказал журналист. – А если нас заставят загружать баржу?.. Ты, парень, маленько отупел. Получай расчет и иди отдыхать.
Иван так и сделал. Получил пятьдесят три рубля и, не отряхиваясь от муки, побрел в гостиницу. Было утро. С севера, из гнилого угла, как здесь считалось, волокло рваные тучи, ветер обдувал разгоряченное Иваново лицо, но не мог освежить его.
Анна сидела за столом и что-то писала.
– Работничек ты мой! – сказала она ласково. – Спаситель ты наш, устал, поди, притомился.
– Нет, – глухо сказал Иван. – Я свеж, бодр и румян, как булка из печи.
Анна подвела его к умывальнику, налила горячей воды.
– Ничего, Ванечка, кончились твои муки вместе с мукой, – проговорила она. – Денег хватит.
– Так всего пятьдесят три рубля, на один билет?
– Мойся и собирайся, ты поедешь один. – Анна наклонила его голову над тазом, взяла ковш. – Я тебе полью…
– А ты? – Он выпрямился.
– Я, Ваня, остаюсь. Вернее, возвращаюсь назад, в Макариху. Ты повезешь книги, – она снова нагнула его голову и вылила ковш воды. – Мойся, сохни и ешь. Я иду за билетом. Пароход сегодня…
Уехать Ивану с книгами спокойно не дали… Когда они с Анной уже сидели на пристани, вдруг появился Власов. Был он в новом костюме, штиблетах и рубахе с отложным воротничком, однако выглядел не празднично.
– Вы это… – начал он, озираясь. – Вы Леонтию-то не говорите, что я книги продал. Он мужик серьезный, убить может… Я ему скажу, что обокрали меня. Скажу, пришел – все разворочано, погреб открытый… Скажу, вместе с бочками украли. И бочки пожалею… А то он если не сам, так мужиков с чемоданами подговорит… Иван, ты как?
– Ладно, – сказал Иван. – Как моя баба скажет…
– Мы не скажем, – заверила Анна. – А ты про нас ни слова никому, понял? Мы у тебя не были.
– Ну, это железно! Я что, враг себе? – забожился Пимен. – Иван, ты попроси у бабы тройку. Я сбегаю – посошок разопьем, а?
– Хватит! – отрезала Анна. – В другой раз, Пимен Аверьяныч.
– Строга-а, – протянул Власов, – Ты, Иван, держись за нее, с такой бабой, как сыр в масле…
– Пусть она за меня держится, – сказал Иван. – Я и так, как сыр в масле…
Когда он ушел, Анна вдруг засмеялась:
– Нам ведь Леонтия благодарить надо! Мы ему по гроб обязаны!
– Чем же? – проворчал Иван, сидящий в полусне-полуяви. Ему, чуть закроешь глаза, виделся бесконечный трап и чудился груз на спине, давящий к земле.
– Ты только подумай, – сколько трудов он затратил, работая на науку! Поди, год собирал… Ты Аронову скажи там, пусть эти книги выставит в отдельные шкафы и табличку повесит: «Из собрания Леонтия-странника».
– Погоди, не смейся, – снова проворчал Иван. – Попадешься ты ему где-нибудь тут, встретит он тебя… Ты хоть у Глазырина пистолет попроси или милиционера для охраны.
– Гляди, Иван, – вдруг зашептала Анна и потрясла за плечо. – Кто это?
По деревянным ступеням к пристани спускались двое мужчин, одетых в костюмы, с галстуками; у очкастого в руке был портфель. Они шли уверенно, по-хозяйски и направлялись к ящикам, на которых сидели Иван с Анной.
– Вот ты и накликала, – прошептал Иван, озираясь в поисках чего-нибудь тяжелого: взгляд остановился на куске трубы, вбитом в землю. – Мужики с чемоданами, подручные Леонтия. По наши души идут, вернее, по книги…
Он порывисто вскочил и встал к трубе, незаметно попробовал вытащить. Труба подалась.
Анна сидела на ящике, сжав кулаки. Мужчины приблизились к ним, очкастый снял фуражку, утер платком лысеющую голову.