Первые ряды атакующих полегли почти целиком, но вместо них в реку уже спустились другие, причем с берега продолжал литься непрерывный поток людей и коней, направляемый чьей-то железной волей. Для идущих в атаку степняков не имелось выбора – наступать или остановиться, поскольку сзади на них напирали все новые и новые массы, вынуждая двигаться вперед.
Грохот выстрелов начал разбиваться на отдельные хлопки – живая масса наконец смогла преодолеть смертоносную свинцовую стену и покатилась вперед, к повозкам. Первые из татар попытались достать до притаившихся среди телег стрельцов копьями, но через двойной строй телег дотянуться до отмахивающихся бердышами стрелков не удавалось, перепрыгнуть препятствие на коне было невозможно, и татары начали спешиваться и лезть по повозкам ножками, с саблями и копьями в руках.
– Братья мои! – оглянувшись на доверенное ему ополчение, громогласно объявил Батов. – Не посрамим земли русской! С нами Бог.
Варлам перекрестился, опустил рогатину и пнул пятками коня:
– Впере-ед!!!
– Ур-ра-а-а!!! – услышал он за своей спиной дружный рев, мгновенно успокоился: значит, не один скачет, дети боярские следом устремились. Выбрал глазами выбирающегося из реки врага и нацелился точно на него.
Татарин, услышав русский боевой клич, повернул голову, мгновенно посерел, повернул коня и опустил копье – но более не успел ничего. Варлам поймал его наконечник на щит, отвел в сторону, всем телом навалился на рогатину, посылая ее вперед, и пробил басурманина насквозь, насадив на ратовище почти до руки. Вытащить оружие в таком положении было невозможно, а потому он бросил копье, выхватив саблю и продолжал двигаться вперед, просто опрокинув набок оказавшегося поперек пути татарчонка, приняв на лезвие и откинув вверх копейный удар справа, потом саданув со всей силы окантовкой щита в спину оказавшегося слева врага.
Движение застопорилось – причем он не видел в пределах досягаемости ни одного врага. Только перепуганные оседланные лошади, оставшиеся без хозяев. И тогда, чтобы расчистить себе путь, Батов принялся рубить их по головам.
– Уходим! – ему удалось развернуть коня на освободившемся месте. Варлам кинул саблю в ножны, дал шпоры коню, заставляя его выбираться из сечи назад, а сам, выдернув из открытого чехла лук, и поддернув ближе колчан со стрелами, торопливо выпустил себе за спину десяток стрел. – Назад! Уходим, братья! Назад!
Преследуемые по пятам разозлившимися степняками, бояре попятились от брода – и тут со стороны обоза опять загрохотали выстрелы. Самые первые из наступающих, воинов двадцать, оказались отрезаны от своих товарищей свинцовым шквалом, заметались и бояре методично перебили их из луков длинными саженными стрелами.
Варлам, тяжело дыша, вернул лук в налуч, повел плечами, привстал на стременах, пытаясь оценить обстановку.
Удар тяжелой кованой конницы – его удар! – опрокинул подступивших к самому обозу степняков, отшвырнул их назад, дав стрельцам драгоценную передышку. Они перезарядили пищали, и когда бояре начали отступать, опять измолотили свинцовой картечью собравшихся на броде татар.
Ниже брода Миус приобрел пугающе багровый цвет, причем вода не светлела, а, скорее, продолжала темнеть от огромного количества крови. Вниз по течению продолжали плыть отдельные тела и лошадиные туши, но основная масса осталась там, где их подкараулила смерть. Еще трепещущая в предсмертной агонии плотина перекрыла все русло и уровень воды выше брода начал заметно глазу повышаться.
– Сколько душ полегло, – перекрестился Варлам. – Сколько судеб человеческих…
Татары же, словно и не заметив случившейся схватки, опять начали осыпать обоз длинными трехперыми стрелами.
– Ефрем, – подозвал холопа Батов. – Поезжай к обозу. Там у басурман запасные копья лежали. Привези несколько штук мне, и тем, кто в сшибке потерял. Чую я, еще не раз нам вперед идти придется.
Воевода Батов оказался прав – в этот день еще два раза ему пришлось вести боярских детей в сшибку, нанося удар железным кулаком кованой конницы поперек татарских порядков, давая стрельцам время перебить прорвавшихся на телеги нехристей и перезарядить пищали для новых залпов. Сражение затихло только в полной темноте, когда степняки перестали различать, куда им пускать стрелы, а стрельцам приходилось громыхать из своих стволов только на слух, выплевывая заряды картечи в ту сторону, откуда им мерещился плеск воды.
Единственное, что было хорошо в этот вечер – так это вдосталь парного конского мяса, вдосталь пресной воды (выше брода, разумеется), и в достатке дров. Вдоль реки, по обоим берегам Миуса, на пару десятков саженей от реки тянулись густые лесистые заросли.
Новое утро оба войска встретили точно так же, как и накануне – составленный в круг обоз, кованая конница по сторонам, стрельцы внутри. Крымчане – по ту сторону реки, за нешироким бродом, на который хищно смотрят тысячи пищальных стволов.
Правда, к татарам опять подошли свежие тысячи, и дождь из стрел обрушился на легкое русское укрепление с новой силой. Но стрельцы, с помощью Божией и оскольского боярского ополчения выдержали и этот день.
К третьему утру Миус поднялся выше, чем на сажень, а завал из мертвых тел начал издавать устрашающее зловоние, заставившее сбежаться к месту битвы тысячи крыс, чьи маленькие черные глазки постоянно теперь выглядывали из травы, из прибрежных зарослей и даже с веток деревьев. Татары по обыкновению с самого утра начали обстрел обоза, но неожиданно на берег между повозками и бродом выехали три с половиной тысячи бояр, что оставались под рукой Даниила Федоровича Адашева, и стали метать ответные стрелы. Стрельцы под их прикрытием принялись торопливо разбирать укрепление – растаскивать и запрягать повозки, выстраивать их в длинную строенную колонну.
Татары, учуяв неладное, ринулись в очередную атаку, скача прямо по загромождающим брод мертвым телам. Боярская конница шарахнулась в стороны, открыв ровные ряды выстроившихся стрельцов. Грянувший залп уже в который раз снес ряды атакующих и напугал тех, что шли следом. Кованая конница снова сомкнулась перед бродом, позволяя прилетающим издалека стрелам бессильно чиркать по кольчугам и куякам. Правда, некоторые из вестниц смерти все-таки поражали коней – бояре спрыгивали с седел, снимали седла и, громко ругая басурман, отправлялись к обозу. Заводных и трофейных лошадей у русского войска имелось в достатке.
Опасаясь новой ловушки, татары больше не рискнули кидаться через брод, пока обоз не тронулся в путь, и кованая конница не ушла с дороги.
Только теперь воевода правого крыла понял, о чем думал государев дьяк все последние дни: пустив усталых и измученных ополченцев Варлама Батова вперед, боярин Адашев с тремя с половиной тысячами витязей, имеющих полные колчаны стрел и нерастраченные силы, прикрывал спину уходящего обоза от постоянно наскакивающих со всех сторон степняков.
В это самое время к Бахчи-сараю, сопровождаемый пятью сотнями янычар и султанским наместником прибыл досточтимый Касим-паша. Он спустился с чисто белого арабского жеребца, отдав его повод специально возимому с собой конюшему, но во дворец входить не поторопился, немного прогулявшись по узкой извилистой дороге, тянущейся вдоль горного обрыва.
Столица Крымского ханства надежно пряталась в лабиринте нешироких зеленых долин, ущелий и проходов, образованных множеством высоченных столовых гор, и без знающего проводника проникнуть к сердцу страны было совершенно невозможно. С другой стороны, плодородные зеленые долины позволяли укрыть здесь огромные массы войск, не беспокоясь о пропитании коней – а значит, и всей армии.
Вот и сейчас саженях в ста ниже дороги, на широкой прогалине, образовавшейся на стыке между трех гор, раскинулось лагерем не менее пяти тысяч воинов при почти десятитысячном табуне, разбитом на три части и пасущимся совсем рядом, в пределах прямой видимости.
Касим-паша задумчиво оглянулся на спутника, и султанский наместник поспешил его успокоить:
– Он сейчас поднимется засвидетельствовать свое почтение.
Военачальник кивнул и указал на вырубленный в скале город, что возвышался перед ним через долину, на расстоянии полуверсты – но даже на таком расстоянии, чтобы увидеть верх отвесной стены с редкими окнами приходилось задирать голову:
– Эту крепость было бы очень нелегко захватить…
– Да, – согласился собеседник. – В случае опасности из ханского дворца до входных ворот можно добежать всего за полчаса. Близость Чуфут-кале делает хана непобедимым, сколь силен не оказался бы его враг.
– Ну, это вы преувеличиваете, уважаемый, – снисходительно улыбнулся Касим-паша. – Долгая плотная осада и хорошая артиллерия способны добиться покорности от любого врага. Но эту крепость взять было бы очень, очень нелегко.
Послышался топот. Остановившись в десятке шагов, Девлет-Гирей, одетый в атласный, украшенный несколькими самоцветами и бархатными вошвами халат и вышитые золотой нитью войлочные туфли, спрыгнул на землю, пошел вперед, выжидательно глядя на султанского наместника.
– Наследник рода Чингизова, храбрый Девлет-Гирей хотел бы приветствовать вас, досточтимый Касим-паша.
Татарин, на ходу ухватив все необходимое, остановился в трех шагах и почтительно поклонился:
– Я рад увидеть вас в наших землях, досточтимый Касим-паша, да продлит Аллах ваши годы, и да не покинет вас ваша общеизвестная мудрость.
– Здравствуй, потомок славного Чингизовского рода, – кивнул в ответ военачальник. – Всегда хотел посмотреть на одного из вас.
– Рад видеть вас, уважаемый Кароки-мурза, – уже более спокойно кивнул Гирей-бей наместнику.
– Нет, не мурза, – укоризненно покачал пальцем военачальник. – Больше он уже не мурза.
– Как? – побледнел Девлет.
– Милостью великого султана нашего Селима, – с достоинством сообщил потомок генуэзских поселенцев, – я назначен наместником империи в Крымском ханстве, а потому отныне меня надлежит называть пашой.