– Значит, так, товарищи колдуны и чернокнижники, – сообщил, присев на край стола, Росин. – Настала вам пора использовать ваши могучие неведомые силы для блага нашей страны. Коли сможете сделать это, государь обещает вам золота по сто рублей, земли по тысяче чатей, да еще и по деревне в полсотни дворов в вечное наследное владение. Ну, а коли не сможете, так вот кол сосновый из окна хорошо виден. На него и сядете. Верно я говорю, боярин Андрей?
– Истинный крест, – размеренно перекрестился опричник. – И то и то исполню в полной мере. Богом клянусь.
– А что сделать-то надо, милок? – поинтересовалась милая старушка.
– Дело надо сделать благое, товарищи чернокнижники, – цыкнул зубом Костя. – Стало нам известно, что по весне войско басурманское от крепости Азов, что на Черном море, к городу Астрахань, что на Каспийском большая рать собирается пойти. Янычар одних семнадцать тысяч, сто пушек, татар несметное количество. Воевать с ними государю недосуг, а потому повелевает он вам чары свои в полной мере употребить, и нашествие это остановить безо всякой воинской помощи. Самим. Вот…
Росин тяжело вздохнул, и закончил:
– Сейчас холопы вас по светелкам вашим обратно разведут, и одних оставят. А охрану я повелел снять. Посидите, подумайте. Коли кто свершить чудо сие способен, сюда возвращайтесь, здесь ждать стану. А коли сомневаетесь в силах своих, и на кол садиться не желаете, бегите лучше сами. Тихо и тайно, дабы имени вашего никто не прознал. Семен! Сюда иди! Разведи гостей наших по комнатам, пусть отдохнут.
Подождав, пока чародеи выйдут из трапезной, Костя подошел к окну с видом на кол и закрыл ставни.
– Нет, боярин Андрей, надо тебе у меня стекла купить. Ну что же это такое: захочешь выглянуть, надо ставни распахивать и мороз внутрь впускать!
– Баловство это, Константин Алексеевич, стекла всякие. Можно окно пузырем бычьим затянуть, можно тряпицей промасленной, можно слюду беломорскую поставить…
– Так ведь не видно же ничего через нее, боярин! – покачал головой Костя. – Ладно, леший с вами. Пришлю несколько листов задаром. И вставлю сам, а то напортачите, как пить дать. Побьете, щелей оставите, по одному засунете ради экономии. А как нормальные окна будет, так сами еще запросите. К хорошему быстро привыкаешь.
– Зря ты так, Константин Алексеевич. Разбегутся ведь!
– Кто? Стекла?
– Да какие стекла! – отмахнулся опричник. – Колдуны твои разбегутся. Кому же охота на кол попадать?
– А ты чего желаешь, боярин Андрей? – Костя покачал головой. – Ну ладно, посадим мы их под замок. Скажем: колдуй, не того запорем насмерть. А толку что, если не может он ничего?! Ты хоть понимаешь, что сделается тогда? Астрахань – тю-тю, море Каспийское – тю-тю, Северный Кавказ – тю-тю, Волга – тю-тю. Ты этого хочешь? Нет, боярин, нахрапом мы тут толку не добьемся. Пусть чародеи-чернокнижники сами решают, способны они подвиг этакий совершить, или нет. Приманка им подкинута хорошая, так просто не откажутся. Коли чуют в себе силу нужную, обязательно попробуют. А коли сами знают, что добиться победы над целым войском им не по силам, так пусть лучше сразу сбегут, дабы надежды лишней нам не давать.
– А если все разбегутся?
– Если все разбегутся, значит и говорить не о чем. Туфта все это колдовство и обман чистой воды. Сразу все ясно станет, без сомнений.
– А государю ты что скажешь?
– Что есть, то и скажу. Нельзя дела государственные колдовскими способами решить. Головой надо работать.
– Ты хоть понимаешь, Константин Алексеевич, что царь с тобой за это сделает?!
– А я не государю, я Родине служу, – мотнул головой Росин. – Волга русская река, и таковой должна оставаться навеки. Скажу я ему, что колдовством тут ничего не сделаешь, что чародеев всех отпустил. Мне-то он, пожалуй, голову и срубит, зато вместо жуликов этих с травками-метелками, нормальную рать в поволжские степи пошлет. А русских ратников победить невозможно. Так что и Волга наша останется, и Астрахань.
– Опять ты крамолу говоришь, Константин Алексеевич, – подергал себя за бороду опричник. – И опять я обидеться на тебя не могу. Только, боюсь, полетит моя головушка следом за твоей.
– Жалко?
– А ты думаешь, Константин Алексеевич?
– А вот скажи, боярин Андрей, – прищурился Росин. – А на поле бранном, супротив янычар сражаясь, за Волгу нашу ты голову сложить готов?
– Живота своего ради Святой Руси щадить не привык! – стукнул кулаком по столу опричник.
– Вот ради нее голову и сложишь, – обещающе кивнул Костя. – А в степи сухой, или здесь на плахе – какая разница? Цель-то одна и та же, Волгу от ворога уберечь.
– С тобой, Константин Алексеевич, поговоришь, так просто сердце радуется, – с явным сарказмом покачал головой Толбузин. – Токмо что ни мысль, а каждый раз у тебя с ног на голову встает!
– А давай выпьем, сын боярский?
– Что ты, Константин Алексеевич? – удивился опричник. – Среда же сегодня! Пост.
– Слушай, боярин, – вздохнул Росин. – Не нам с тобой, при том, чем мы занимаемся, о заповедях церковных вспоминать. Знобит у меня нутро чего-то, до самых позвонков. Выпить хочется, аж жуть. Давай?..
– А ну и давай, – согласился опричник и пошел к дверям. – Софья! Слышишь меня? Водки принеси с огурчиком и капустой квашеной. У нас тут в трапезной четверг настал. Ведьмы наколдовали.
Не в пример прошлому разу, ключница быстро принесла поднос с большим кувшином и двумя плошками, в одной из которых лежало множество очень маленьких огурчиков, а в другой – тонко пошинкованная белоснежная капуста с алыми прожилками моркови и багровыми шариками клюквы.
– Наливай, – нетерпеливо потер руки Росин. – Давненько я не пробовал этого благородного напитка.
– Яблочная, – сообщил Толбузин. – Через березовые угли пропуще…
– Ты наливай, боярин, – перебил его Костя. – Как опробуем, так и расскажешь…
Опричник взял кувшин, наполнил медные чарки, прихватил пальцами щепоть капусты.
– Ну, – предложил Росин. – Чтобы нашелся среди колдунов хоть один!
Бояре одновременно опрокинули чарки в рот – и тут дверь в трапезную приоткрылась, и внутрь скромно просочился самоед.
– Я думал. Думал много. Сам может сделать.
– Ты согласен остановить османскую армию? – забыв закусить, удивился Росин.
– Москва хорошо, царь хорошо. Русский царь добрый, его враги злые сильно. Нужно Москве помогать.
– А про кол ты помнишь, самоед? – не удержался от вопроса опричник.
– Кол не страшен. От кола сам не умрет, – покачал головой шаман. – Сам зарежут. Пока сам жив, царству хорошо. Беда нет. Сам жив, тьма уйдет. Кола не станет.
– Логично, – кивнул Росин. – Если несчастья обрушатся на Русь после его смерти, значит добиться успехов янычарам не получится. И на кол саама посадить не получится. Потому, что беды получатся только после его смерти. Значит, до смерти сажать его не за что, а после некого. Наливай.
– Ты хороший человек, – довольный услышанным, ткнул его пальцем в грудь саам. – Ты мудрый человек. Жалко, мертвый.
У Боярского сына Толбузина дернулась рука, и он пролил водку на стол:
– Как мертвый?
– Линии не вижу. Как родился не вижу. Мать отец не вижу. Нет его совсем. Мертвый.
– Покойник не против выпить, боярин Андрей, – невозмутимо напомнил Росин. – Ты будешь, саам?
– То сам не пей. То саму яд. Сам грибы ест, они тебе яд.
– В общем-то, конечно, отрава, – взялся за чарку Костя. – Ну что, за здоровье?
– Подожди, Константин Алексеевич, – остановил его руку опричник. – Как это ты мертвый?
– Мертвый, живой, какая разница? – пожал плечами Росин. – Главное, что и дело делаю, и детей рожаю, и водку пью. Чего тебе еще надо, боярин?
– Нет, подожди, – в голосе Толбузина прорезались нехорошие нотки. – Ты, Константин Алексеевич, даже не удивился тому, что ты мертвый. Я видел!
– Я не удивился тому, что самоед не видит, как я родился, боярин Андрей.
– А почему?
– Слушай, боярин, – примирительно улыбнулся Костя. – Не нужно тебе этого знать, честное слово. На дыбе я повисел, поручения разные исполнял, за Русь Святую на поле боя кровь проливал. Стало быть, верить мне можно. Что еще?
– Я хочу знать, Константин Алексеевич, что ты скрываешь в прошлом своем?
– Не в прошлом, боярин Андрей, – покачал головой Росин. – В будущем. Потому, как я еще не родился. И появлюсь я на свет через четыреста пятьдесят лет. Не помню, как от сотворения мира, а от рождества Христова году в тысяча девятьсот семьдесят первом, в городе, что стоять станет в Северной пустоши, в самых болотинах невского устья. И зваться этот город будет Ленинград, в честь нового пророка, обещавшего установить Рай прямо на земле, а создавшего здесь Ад, в котором сгорело больше людей православных, что живет сейчас во всей Руси…
– Стой, – испугался опричник и торопливо опрокинул чарку. – Молчи. Не хочу знать. Не надо…
– Вот и я про то, – согласился Росин. – Не надо.
– Нет, надо! – стукнул чаркой о стол Толбузин. – Неужели все, что мы сейчас здесь творим, прахом все пойдет?! Чего ради мы тогда стараемся, чего ради животы кладем?!
– Не пойдет, боярин, не бойся, – усмехнулся Росин. – Скинули мы адское учение, избавились. Чай, люди русские и в рабстве жить не приучены. А уж потом я сюда и попал. Напрасно ты в деяниях своих сомневаешься. Русь Святая бессмертна. Бывают в судьбе ее годы тяжкие, бывают годины радостные. Но как бы плохо не было, помнить нужно, что русский дух на земле этой живет. А значит, не пропадет, поднимется, всегда поднимется Отчизна наша! И даже когда видишь, что гибнет она, в пропасть катится, рук опускать нельзя. Труд твой не пропадет. Жизнь, на алтарь ее положенная, понапрасну не сгинет. Поднимется Русь все равно, благодаря труду и крови нашей поднимется. За Русь погибать не страшно. Потому, что всегда знаешь: не зря!
– Сам согласен, – оживился самоед. – Сам знает. Сам пришел, вместе один станем. Москва хорошо, сам хорошо. Всегда хорошо.