В 1978 году будущий террорист наблюдался в ленинградской психиатрической больнице с диагнозом шизоаффективный психоз, а в 1981-м задумался об убийстве Леонида Брежнева. Стрельнуть в старика во время демонстрации! Для Шмонова эта идея стала навязчивой. Ведь убил же Брут Юлия Цезаря — и вошел в историю… Но через год Брежнев умер в собственной постели.
А тут началась перестройка. Страна забурлила. Столичные площади превратились в огромный гайд-парк. Повсюду спорили о политике. Сначала интеллигентно, потом — яростно. В 1989 году Шмонов стал участником «Ленинградского народного фронта», потом вступил в «Свободную демократическую партию России». Стал завсегдатаем демократических митингов, которые становились все более радикальными и громкими. Их уже не устраивали слишком мягкие и медленные реформы Михаила Горбачева, хотелось немедленно превратить Советский Союза в капиталистическую страну, отпустив на волю всех, кто хотел отделиться от Москвы — прибалтов, грузин, молдаван и так далее. Более того, Шмонов считал Горбачева кровавым диктатором, которые не отпускает на волю несчастных прибалтов и грузин… По мнению радикала, такой правитель достоин смертной казни!
6 марта 1990 года он отправил всем кандидатам и действующим членам Политбюро ЦК КПСС ультиматумы, в которых требовал всенародных выборов главы государства, введения многопартийности и разрешения на частную собственность. В противном случае он грозил им страшной карой. Ответов Шмонов не получил — да, наверное, они и не читали этих писем.
Потом, на пишмашинке «Любава», он распечатал воззвание: «Дамы и господа! Призываю вас убивать членов и кандидатов в члены Политбюро ЦК КПСС». Он не сомневался, что все печатные машинки у нас находятся на карандаше у сотрудников КГБ, а потому, распечатав листовки, затер литеры напильником и закопал машинку в глухом лесу. Шмонов поехал в Москву, расклеил листовки на Кутузовском проспекте — там, где жили члены ЦК и министры. Никто не обратил внимание ни на него, ни на его призывы. В те времена Москва была городом смутным — и милиция нисколько не удивилась «бумажкам» с грозными призывами — их просто сорвали и выбросили. Никто даже не заявил в КГБ.
Это озадачило Шмонова. Но он, как и обещал, решил перейти от слов к делам. Для этого требовалось оружие! Он уволился с завода, устроился распространителем газет. В то время за эту нехитрую работу неплохо платили, и свободного времени хватало. Шмонов хотел скопить денег на снайперскую винтовку. Но очень скоро понял, что она ему не по карману. В итоге начинающий террорист за 900 рублей купил немецкое двуствольное охотничье ружье. Вполне легально — получив удостоверение охотничьего клуба и справки из наркологического и психического диспансера. Оружие он по всем правилам зарегистрировал в отделении милиции по месту жительства.
Он сразу решил опробовать ружье на деле, отправился на охоту и со второго выстрела убил лося со 120 метров. Лось весил больше, чем генеральный секретарь. Теперь он не сомневался в успехе предприятия.
Он наметил свой коронный выход на 7 ноября 1990 года, когда Горбачев традиционно приветствовал народную демонстрацию с трибуны Мавзолея на Красной площади. Шмонов надеялся, что ликвидация «захватившего высокую власть» Горбачева наконец даст возможность провести в стране всенародные выборы, которые принесут победу сторонникам «чистого капитализма».
Он в специальном чехле спрятал оружие под длинным пальто. Для удобства отпилил у ружья приклад, но стволы не тронул. Чтобы ружье не обнаружили металлоискателем, Шмонов изготовил плакат с надписью «Крепись, государство!», который поместил на железный штырь. Так и отправился на демонстрацию — с громоздким плакатом и с ружьецом за пазухой. И его действительно без проблем пропустили на Красную площадь. Шмонов присоединился к одной из колонн. Он понимал, что может погибнуть от пуль телохранителей Горбачева, и написал прощальную записку, где объяснял мотивы своего поступка. Ее он положил в карман пальто. При этом террорист не хотел погибать и решил обезопаситься. Под рубашку он надел самодельный бронежилет. На случай, если его попытаются задержать, он задумал грозить самоподрывом. Это был блеф, взрывчатки у него не имелось.
У Шмонова была жена, совсем маленькая дочь и родители, которые осели в Узбекистане. В то время ему было 38 лет. Он не страдал болезнями, считался физически крепким человеком. Но, видимо, он был совершенно равнодушен к родным. Бывшему молодому ученому хотелось войти в историю, добиться переворота в стране. Шмонов даже готов был погибнуть за это «святое» дело. Да, перестройка превратила этого маленького человека в большого фанатика, который не знал жалости ни к себе, ни к другим, включая самых близких людей.
Кстати, перед походом на Красную площадь он замаскировался: нацепил театральные усы, очки и парик. На всякий случай. Если уж играть в шпиона — то до конца. В 11:10 Шмонов в колонне радостных демонстрантов оказался неподалеку от трибуны Мавзолея. Он просчитал на глазок: до Горбачева и Лукьянова — 50 метров, не больше. Возможно, чуть меньше. Вот они, рядом. Стреляй — не хочу. Он был уверен, что Горбачев носит бронежилет — и с самого начала собирался целиться в голову. На допросе он рассказывал так: «Я запланировал следующее: первый выстрел нужно произвести в Горбачева. Если после первого выстрела Горбачев упадет или спрячется, то второй выстрел нужно произвести в Лукьянова. А если после первого выстрела Горбачев не упадет и не спрячется, то второй выстрел нужно произвести в Горбачева».
У него был сообщник, москвич, тоже завсегдатай оппозиционных митингов, который должен был, направив в воздух пистолет Макарова, отвлечь на себя внимание в момент, когда Шмонов будет целиться в Горбачева. Но в самый последний момент, уже на площади, приятель испугался расстрела и ретировался.
А Шмонов достал платок, высморкался и, убирая платок во внутренний карман пальто, достал ружьецо. Эти манипуляции заметил сержант патрульной милицейской службы Мыльников, он бросился на террориста, стараясь отвести ружье от людей. Шмонов нажал на курок, раздался выстрел — в воздух. Сразу сориентировался начальник охраны генсека Владимир Медведев: он возник как из-под земли и закрыл Горбачева своей спиной, прямо на трибуне Мавзолея. Телевизионщики тоже не сплоховали — не показали этот момент, хотя вели прямой репортаж с Красной площади. В этот момент советские люди видели радостную процессию москвичей. Надо сказать, соратники Горбачева держались мужественно, никто и бровью не повел. Кроме одного — только что избранного мэра Москвы Гавриила Попова. Он смертельно перепугался и спрятался за трибуну.
А Горбачев, поначалу ничего не понявший, спокойно наблюдал с высоты за потасовкой между Мыльниковым и Шмоновым. Последний оказался крепким парнем и сумел выстрелить вторично — на этот раз пуля попала в стену ГУМа. К счастью, он никого не ранил. На помощь милиционеру бросились курсанты и чекисты, и наконец Шмонова скрутили. Его буквально на руках быстро занесли в ГУМ. Там, в специальной комнате, и состоялся первый допрос, который продолжался часа два. По горячим следам террорист немало рассказал следователю. Шмонов откровенно говорил о своих убеждениях, о том, что нужно убивать коммунистов, начиная с Горбачева. Любопытно, что рассказывать о том, что он якобы готов взорвать себя, Шмонов не стал: слишком быстро его схватили, он просто забыл об этом замысле.
Шмонов говорил следователям: «Стреляю-то я неплохо. В армии попадал в „девятку“, диаметр которой всего 15 сантиметров. А на Красной площади шансы у меня были. Целиться, конечно, надо было побыстрее… Жаль, не удалось».
Правда, Горбачев считал эту акцию инсценировкой, которую устроил… всесильный КГБ, чтобы напугать вождя перестройки и отвадить его от демократических реформ. Мол, испугается — и начнет «завинчивать гайки». Кстати, отчасти он так и поступил — конец 1990 года считается временем, когда Горбачев запоздало попытался отказаться от демократизации общества.
А чекисты настойчиво пытались выяснить — не стояла ли за Шмоновым какая-нибудь организация? А может быть, иностранная разведка? Но следствие показало, что он все-таки был почти одиночкой, хотя и делился замыслами с теми, кого считал единомышленниками. Ведь при Горбачеве люди перестали бояться откровенных разговоров. Как-никак это было время гласности.
Официальная пресса при Горбачеве стала свободнее, но об этом инциденте сообщали весьма скупо. «Во время праздничной демонстрации 7 ноября на Красной площади в районе ГУМа прозвучали выстрелы. Задержан житель Ленинградской области, произведший из обреза охотничьего ружья два выстрела в воздух. Пострадавших нет. Ведется расследование», — и все. Но «Голос Америки» и радио «Свобода» в тот же день в красках сообщили слушателям о случившемся. Тогда и советским газетам пришлось назвать фамилию террориста и вкратце рассказать о нем. В том числе и о том, что стрелял он в двух шагах от Мавзолея. Правда, это не произвело сильного впечатления на аудиторию. Народ к тому времени привык к острым политическим ощущениям, и многие относились к Горбачеву пренебрежительно. Появился даже анекдот: «Почему Шмонов не попал в генсека? Слишком многие на площади стали помогать ему целиться». Но настоящей славы Шмонов не снискал. Людей волновало другое: товарный дефицит, споры депутатов, выдвижение Ельцина. Многие ходили на демократические митинги, но там не звучали призывы к терроризму, и никто не собирался лепить из Шмонова героический образ.