Замены такого рода распространяются не только на отдельные словосочетания, но и на целые гнезда слов. Вместо старческий используется слово старый: спросил старый голос прибывшего человека («Чевенгур»), вместо старый — старческий: смирная старческая деревня; старческие, терпеливые плетни («Котлован»), устаревший: у него заболело сердце от вида устаревших, небольших домов («Река Потудань»), вместо ветхость — старость: От зноя не только растения, но даже хаты и колья в плетнях быстро приходили в старость; … поднималось солнце и в скорое время превращало всю землю и деревню в старость, в запекающуюся сухую злобу людей («Чевенгур»), вместо ветошь — ветхость: Эта истершаяся терпеливая ветхость некогда касалась батрацкой, кровной плоти… («Котлован»). Сочетания с подобными словами могут иметь метафорический характер: туманная старость природы; Теперь же воздух ветхости и прощальной памяти стоял над потухшей пекарней и постаревшими яблоневыми садами («Котлован»), Прошел день, ночь, и новый день уже постарел («Ямская слобода»). Некоторые необычные сочетания заполняют клетки, оставленные в языке пустыми. Сочетания старый голос, пожилой голос воспринимаются на фоне сочетаний старческий голос, молодой голос.
Тяготение к отвлеченному (Свительский 1970) обусловливает своеобразные отношения между родовыми и видовыми обозначениями. Видовое и родовое обозначения сосуществуют. Между ними, как и в языке, существуют отношения включения: в излишних растениях — лопухах и репьях («Ямская слобода»), на них росла непышная растительность: худая, изящная береза и скорбящая певучая осина («Епифанские шлюзы»), Редкие птицы взлетали над пустырями и сейчас же садились над своей пищей — осыпавшимися, пропавшими зернами («Чевенгур»), дерево — деревянное растение («Мусорный ветер»). Родовое и видовое обозначения используются и как синонимы: Молотобоец попробовал мальчишку за ухо, и тот вскочил с горшка, а медведь, не зная, что это такое, сам сел для пробы на низкую посуду; Обыкновенно он приезжал верхом на коне, так как экипаж продал в эпоху режима экономии, и теперь наблюдал со спины животного великое рытье («Котлован»). Кроме того, родовое и видовое обозначения объединяются в рамках однородных членов: с разными девушками и людьми; Почти все девушки и все растущее поколение с утра уходили в избу-читальню; Стороною шли девушки и юношество в избу-читальню («Котлован»).
Нейтральное обозначение человека или людей заменяется синекдохой; используются собирательные существительные: Явившись, он молча сел и начал листовать разумные бумаги. Сослуживцы дико смотрели на новое молчаливое начальство… («Город Градов»), Кулачество глядело с плота в одну сторону — на Жачева…; Колхоз, не прекращая топчущейся, тяжкой пляски, тоже постепенно запел слабым голосом; Колхоз непоколебимо спал на Оргдворе («Котлован»). Повторяясь, слова такого типа связывают речь автора и речь персонажа: — Так ты, Прош, спи, а я к пролетариату схожу, — с робостью сказал Чепурный. … Тогда Чепурный … пошел на тот край Чевенгура, против которого был курган, где спал пеший пролетариат («Чевенгур»).
Отвлеченные существительные, обозначающие в общем языке состояния, начинают обозначать совокупность вещей: Он собрал по деревне все нищие, отвергнутые предметы, всю мелочь безвестности и всякое беспамятство («Котлован»).
Одна из распространенных разновидностей замещения — вытеснение общеупотребительного слова книжным, канцелярским: На стенах вокзала висела мануфактура с агитационными словами («Сокровенный человек»), вывеска с полусмытыми атмосферными осадками надписями; Ночь допевала свои последние часы над лесным Биттермановским массивом («Чевенгур»), Чиклин тоже пошел за трудящимися; У лампы сидел активист за умственным трудом («Котлован»). Такие замены характерны и для речи персонажей: «Не буди население, завтра питание возьмешь» («Чевенгур»), — Здравствуй, товарищ актив! — оказали они все сразу. — Привет кадру! — ответил задумчиво активист… («Котлован»).
Из ряда возможных обозначений выбирается, так сказать, наиболее ученое. Для этих же целей слово заменяется описательным оборотом, который содержит слово того же корня: вместо готовность — готовое настроение: … ближние же ко крыльцу глядели на руководящего человека со всем желанием в неморгающих глазах, чтобы он видел их готовое настроение («Котлован»), вместо проницательно — с проницательным сознанием: Активист улыбнулся с проницательным сознанием («Котлован»). И, напротив, канцеляризмы вытесняют описательные обороты: они увидели там отсутствие людей («Усомнившийся Макар»).
Таким образом, новые сочетания строятся так, что напоминают в большей или меньшей степени об исходных. Рассмотренные приемы взаимодействуют друг с другом и образуют разные типы контекстов, которые отличаются друг от друга концентрацией необычных сочетаний. Количество необычных сочетаний в прозе Платонова постепенно нарастает. Их концентрация особенно велика в «Сокровенном человеке», «Котловане», «Чевенгуре», «Ювенильном море». В более поздних вещах она идет на убыль.
А. Платонов опирается не только на определенные словосочетания и модели, но и на общеязыковые закономерности, которые приобретают у него необычный вид. Уже в ранних произведениях определяется пристрастие писателя к антропоморфным метафорам. На ранних метафорах лежит явная печать традиции: Он лежал у окна и смотрел в небо на улыбающиеся звезды, на затаившуюся ждущую ночь («Маркун»), И вечер, кроткий и ласковый, близко приникал к домам… («Потомки солнца»). Позже эта печать стирается, и антропоморфные метафоры Платонова приобретают необычный характер: хилое, потеплевшее небо («Сокровенный человек»), Звезды увлеченно светились, но каждая — в одиночестве («Чевенгур»).
Отвлеченные понятия овеществляются. Некоторые из них приобретают вещественные соответствия, имеющие параллели у других писателей: Резким рубящим лезвием влепилась догадка в мозг Перри… («Епифанские шлюзы»). Отвлеченные существительные черпаются из необычного круга слов: это общественно-политическая терминология (революция, социализм, коммунизм): Черты его личности уже стерлись о революцию («Чевенгур»). Необычны и вещественные существительные, прежде всего слово вещество, которое входит в разные сочетания: вещество существования, вещество пользы, вещество жизни; ср.: …ни разу Захар Павлович не ощутил времени, как встречной твердой вещи; Он увидел, что время — это движение горя и такой же ощутительный предмет, как любое вещество, хотя бы и негодное в отделку; горе во мне живет, как вещество («Чевенгур»). Характерные для Платонова слова ум, память, обозначения чувств сочетаются с глаголами конкретного действия: Жеев… усердно пробираясь сквозь собственную память («Чевенгур»), Поп сложил горечь себе в сердце и охотно ответил («Котлован»).
Рассмотренные приемы распространяются и на еще один источник языка Платонова — публицистическую и канцелярско-деловую фразеологию. В прямом или деформированном виде она переносится и в речь повествователя, и в речь персонажа. В литературе 20‑х гг. определилось два отношения к этой фразеологии — ироническое и серьезное. И то и другое отражено в произведениях Платонова. Для персонажа использование канцелярских и публицистических формул — это движение от его исконного языка к новому, газетно-деловому. Газетная, деловая фразеология были насаждаемы как авторитетное слово, и приобщение к ним — осознается как приобщение к культуре. Освоение нового чужого языка — одна из тем не только Платонова, но и других писателей 20‑х гг. Разнообразные искажения и контаминации, которые возникали при этом, — естественное следствие «борьбы с языком» и борьбы за язык, как характеризовал этот процесс Л. Я. Боровой (Боровой 1966). Платонов фиксирует рождение мысли из чужих слов: …в руках стихийного единоличника и козел есть рычаг капитализма («Котлован»). Общественно-политическая терминология становится основой тропов: Чепурный, наблюдая заросшую степь, всегда говорил, что она тоже теперь есть интернационал злаков и цветов… («Чевенгур»). В то же время газетные метафоры понимаются буквально, возрождается их вещественная основа: Чтобы текущие события не утекли напрасно; момент, а течет, представить нельзя; …где бы он мог строить социализм ручным способом и смог бы довести его до видимости всем («Чевенгур»), значит, вы не столб со столбовой дороги в социализм?! («Котлован»).
Существующие в языке системные отношения в прозе Платонова перестраиваются. Сочетаемость некоторых слов расширяется. Слова с ограниченной сочетаемостью приобретают более широкую: Но Петр держал свое размышление вперед, не отлучаясь ни на что («Усомнившийся Макар»), но отлучаясь взором от работавшего воробья («Чевенгур»). Слова с ограниченной сочетаемостью вытесняют слова с более широкой сочетаемостью. Например, вместо слова чистый употребляется слово чистоплотный: чистоплотные лица святых («Котлован»), чистоплотные руки («Чевенгур»), лица у всех чистоплотные, несколько новых чистоплотных домов («Усомнившийся Макар»), соответственно вместо грязный — слово нечистоплотный: нечистоплотный волос («Ямская слобода»).
Слова с ограниченной сочетаемостью употребляются и в обычных для них контекстах, и в необычных. Слово порожний используется, с одной стороны, в сочетаниях: молочные банки… они порожние, их выпили — он попал на порожнюю цистерну («Усомнившийся Макар»), с другой стороны, в сочетаниях с существительными, с которыми обычно сочетается прилагательное пустой: порожняя комната, порожнее место, порожняя земля, порожняя степь, порожняя голова.
Сочетаемость синонимов в известной степени выравнивается. Синонимы употребляются одновременно, по отношению к одному и тому же предмету речи: Ни один мешочник в порожний длинный поезд так и не попал. … — А он же порожняком, — все едино — лупить будет! — спорили худые мужики. — Командарму пустой поезд полагается по приказу! — объясняли красноармейцы из охраны («Сокровенный человек»), солнце освещало всю порожнюю степь, где не было пока никакого противника — собака все время молчала перед пустой степью: безлюдный Чевенгур, тихий и пустой, страшный — в Чевенгуре ведь тоже приятно! — Город порожний («Чевенгур»). Слова пустой и порожний характеризуют и внутреннюю жизнь человека: Сколько он ни читал и ни думал, всегда у него внутри оставалось какое-то порожнее место — та пустота, сквозь которую тревожным ветром проходит неописанный и нерассказанный мир («Чевенгур»). Сочетаемость слова пустой в свою очередь расширяется, так что слово превращается в универсальную характеристику: пустая бомба, пустая свобода, пустые остановившиеся ноги, пустое время, пустой погребенный мир, пустое сердце, свободные и пустые сердцем и т. п.